Безразличие - Евгений Константинович Стукалов

что у нее красавец на зеленом или белом дворе, что ее рука – словно для тела, но она все равно тельце- выгранивает великие жизни богатых и жирных людей, что она пропадет в беспамятстве о данной истине, что она забудет те страдавые и каторжные слова. Тех тюремных заключенных, попавших под перо клоуна. Клоуна с больной и смешной психикой. У нее будет счастие, дорогой читатель, вы не бойтесь за ее будущее. Бойтесь за себя и за близких своему чувству. Именно чувству, не уму, не сердцу, не печени. А чувству.

Вот и пир начинает оканчиваться. Знакомые гости уже стали медленно осыпаться ото хмельного и дождевого сна. У реки устали ноги и все платки стали быть очень гористыми и калечными. У дубом ум от их острот лопнул и потек по пьяным ручьям. У стрекоз отвалились члены от красот прелестной снежной бабочки. Ух! Заигрывала она с ними небось! Муравьи остались пьяны и зубами разгрызли некотурую одежду бабочки. Щас молодая стрекоза допроснется и недоумеет от данных черт тела. Звезды мило улеглись среди капель и теперь щекотят возбужденным муршкой спинку земли. Как хорошо! Почти все хорошо.

Лишь вот бабуська будит своего инородного внучка. Будит его и притолковывает едой. А он плюется и говорит – «сама ешь». И важной, человеческой поступью выходит на улицу. Ясным и совестливым взглядом видит… нет, видет он не может этого. Дети не видят, они чуят. Он чует некоторую слезу, боль. У цветов, у земли, у сахаров на заборе и на волнивой крыше. Отчего скорбит природа не ясно его человечьиму уму, глазу. Но он вдруг пыхтится болью и плачет. Даже не из-за цветов, а из-за причиненной боли бабуське сказанкой по голове. Он развернулся и пошел в дом. Слезы ушли сами по себе. Бабуська смотрела и читала газету. Слепую и не в газете дело. А в самом доме. И он это понял. Сел молча и поел. А бабуська вдруг дородную слезу пускает невидимо для глазов. И спокойно в доме, вся боль из дома вытекла.

Давайте подумает о цветах. От чего цветам больно? Ну…

А отчего земле плохо? Ну…

Ну а вот почему там забор и крыша болеет? Ну…

Тут сложно другое. Ведь правда святые, небесные смерти веками и гробами природное ощущало всегда острее и значимее. Вот и сейчас. Под любой пир – должна быть определенная чума. Вот она. Среди сотней небесных городов. Облако, удачно пролетающее над Керченградом, вполне неприятно увесило на себе бедное и тухлое светом тело. Грубо повесило на одну из пристаней несчастного и ранимого ангела. Почти полностью погасшее очертание. Просто клякса повисшая на хрупкой тетиве. И вываливается у него из песчанного рта мелодия, молитва всем нам. Не насторожение, читатели. Молитва.

Отпустила канаты кос и солизвездий,

Неверящей в отмечтье тайной покрылась

И смешно вогрузила плавник на деликатность пламенную.

«Почему ты не чувством читаешь письма?»

Изо души мучной вычеркивается.

А ответ он тут.

Он среди этих лиц

И этих остпарин нарядных

Под юбку лезет

И хохолок отлипается водянкой.

Жаль что эта жидкость вам не дана.

И что лучше не быть отосонным.

И затих.

Почти эпилог…

Жизнь моя лишь ходит вперед, пешечная она. Если вам интересно дальшее, то я сам не знаю. Просите у Мальдорора.

–От блестящего языка соавтора