Большие проблемы маленькой блондинки - Галина Романова

Он внимателен, весел, заботлив, настойчив в нравоучениях. Он скармливает им порцию за порцией свою отцовскую любовь, а они ее, как глупые галчата, хватают раскрытыми от восторга клювами, не представляя совсем, что гнездо уже давно разорено. И что, вернувшись, они просто-напросто могут не застать своего отца. А мать…

А мать раздавлена, сломлена, уничтожена. Что еще можно добавить к ее теперешнему состоянию?! Ходячий труп? Это банально. И неверно. Труп совершенно ничего не чувствует. У нее же все ноет внутри, ноет и колотится от боли, страха и от потери.

— Ну что, мать, домой? — тихо процедил Женька куда-то ей в затылок, стоя чуть позади нее. — Смотри не смотри, автобусы назад не вернутся. Или у тебя какие-то другие планы? Ребята теперь уехали, надобности притворяться нет, так что…

— Едем домой, — покорно согласилась Жанна.

Домой она ехать совсем не собиралась. Тошно там без ребят и пусто. Всюду были разбросаны их вещи, которые они в самый последний момент начали перекладывать с места на место, что-то менять, что-то вытаскивать, а что-то, наоборот, доставать из шкафов. Обнаружились вдруг распаренные носки в сумках, хотя она точно помнила, что клала пару, значит, лазили по сумкам без нее и хозяйничали. Шорты с треснувшей резинкой. Кроссовки, к которым не те шнурки были куплены.

Суматоха перед отъездом, одним словом, превратила их квартиру в свалку из ребячьих штанов, носков, рубашек. Разбираться с этим было некогда, все спешили. Думала заняться уборкой позже, а пока пообедать где-нибудь в городе, съездить на квартиру, оставленную ей родителями, и уж потом возвращаться.

Ну, и уж если совершенно быть честной перед собой, мечталось, что Женька куда-нибудь да исчезнет за то время, что она будет скитаться по городу.

Ведь могут у него появиться какие-то неотложные дела, которых раньше была целая пропасть? Или в кино вдруг надумает пойти, или на стадион, или просто посидеть где-нибудь в баре и попить пивка.

Ан нет, как оказалось! Супруга вдруг пробило на ехидное откровение, коего он был лишен в присутствии сыновей. Ему вдруг непременно захотелось побыть с ней вдвоем, захотелось вдруг помотать ей нервы, которых и так осталось три спекшихся пульсирующих клубочка…

Он вошел в квартиру первым, галантным жестом пригласил ее войти. Запер дверь, скинул с ног ботинки и пошел в гостиную, сунув руки в карманы и насвистывая.

— Не свисти дома! — по привычке одернула она его, расстегивая и снимая босоножки и надевая тапочки.

— Чего так? Денег не будет? — тут же отозвался Масютин с гадкой интонацией.

— Нечего чертей созывать, — огрызнулась она вяло, тон супруга очень быстро и очень резко вернул ее к привычной в последние дни манере обоюдного общения. — И так…

— И так — что? И так от чертей отбоя нет? Виталик не звонил? — Он уже уселся на диване, широко раскинув по спинке обе руки, и наблюдал теперь за тем, как она идет по коридору, как подходит к креслу, как усаживается в него с видом коронованной обстоятельствами особы. — Чего молчишь, Жанна Масютина? Я задал вопрос тебе, кажется! Виталик твой не звонил?

Что было отвечать?

Виталик звонил, конечно же. Звонил почти каждый день. И с возрастающей настойчивостью требовал встречи. Вчерашним вечером обнаглел настолько, что пригрозил заявиться к ним домой и познакомиться с ребятами, если она ему снова откажет.

И она пообещала ему завтрашний день. А что было делать?! Что ей оставалось делать?! Не представлять же, в самом деле, его сыновьям!

«Мальчики, это тот дядя, у которого ваш отец увел меня прямо из ЗАГСа. С которым я на этой неделе провела в постели целый день, и который теперь задался целью отомстить вашему отцу. А может, и не задался, но все выглядит именно так…»

— Звонил, значит. — Женькины губы брезгливо дернулись. — И что? Когда встреча? Когда он снова станет елозить своим слюнявым ртом по твоей божественной груди, дорогая? Синяк-то прошел или…

— Прекрати, Женя! Я прошу тебя, прекрати! — не выдержав, вскричала она. — Ничего уже нельзя изменить, ничего! Зачем же тогда все это снова передергивать?!

— Вот я и хотел бы понять, как ты могла!.. Ты — мать моих детей — как могла трахаться с этим поганцем?!

Все-таки он ревновал. Надо же… Даже не верилось, что она еще способна будить в нем какие-то чувства, кроме равнодушия. Ревновал, бесился и, может быть, даже хотел. И славно бы было, кабы не та погибшая девочка, за смерть которой кому-то придется отвечать. Вероятнее всего, ему.

— Я тоже не могу понять, как ты мог спать с этой Светой, кажется. Но не кричу же об этом ежеминутно. И мне тоже больно, обидно, стыдно и… — Жанна говорила медленно, не поднимая глаз, будто бы рассматривая маникюр, которым уже как неделю следовало заняться.

— Я мужчина, поняла!!! — заорал вдруг Масютин страшно, будто вскрыл недельный нарыв, который назревал, назревал и неожиданно прорвался, сразу после отъезда детей. — Я мужчина, а ты женщина!!! Ты!.. Ты не имела права!!! Ты не имела права, чтобы тебя имел кто-то, кроме меня! Ты… Знаешь, кто ты теперь для меня?!

Его руки сползли с диванной спинки сами собой и непроизвольно потянулись к ней. Достали ее коленки и вцепились в них с силой, комкая платье, которое она надела по просьбе Антоши.

— Ты шлюха, Жанка! Самая распоследняя шлюха! Если бы с кем-то еще, я бы понял. Я бы даже понял, если бы ты с Серегой, но с Виталиком!!!

Серега был соседом по лестничной площадке. Молодой повеса, клеящий всех и вся, кто попадался ему на пути и кто подпадал под категорию от восемнадцати до сорока пяти. Возрастной ценз был очень строгим. Нижний предел избавлял его от нежелательной уголовной ответственности. Верхний — от излишней привязанности. Кто к кому мог привязаться, Серега не уточнял, но Жанну пытался окучивать уже второй год. Причем делал это чрезвычайно нахально, почти на глазах у Женьки. Тот ревности никогда не выказывал, но пару раз ехидничал что-то неразборчивое. На тему, что не следует гулять там, где живешь, и наоборот…

Теперь вот вышло, что лучше бы с этим непутевым, чем с Виталиком.

— А почему с Серегой? — Жанна растерялась. — Чем же лучше? Он, по-моему, такой же мужик, как и все остальные. И физиология у него та же, и применима в тех же самых местах.

— Дрянь, — коротко обронил Масютин и оттолкнулся от нее с явным неудовольствием, чего уж ждал от нее, каких-таких слов — понять было сложно.

Может, думал, что она будет оправдываться? Или считал, что она непременно попросит у него прощения? А возможно, ждал, что она станет рассказывать ему о разочаровании, постигшем ее с Виталиком.

По-дурацки же, хотя он и считал, что по-мужски. Вообще странный народ мужчины. Куда ни глянь — сплошь собачье племя, удобно устроившееся на сене. Что называется, ни себе ни людям.

Лучше бы с Серегой, чем с Виталиком… Лучше бы с кем ни попадя, лишь бы не с тем, кому когда-то сделал больно на всю жизнь. Лишь бы не обронить пальмы первенства и не позволить взять реванш. Так, что ли?

А ей бы вот лучше, чтобы ничего этого вообще не было. Ни Виталика, ни Светы. Ни чужих постелей с хрустящими новенькими простынями, холодящими и без того застывшее тело. Ни кофе в постель, который протягивают тебе совершенно чужие руки. Ни прощальных поцелуев, ни звонков с просьбой встретиться.

Лучше бы все, как раньше. Пускай заросший, пускай уставший, пускай попахивающий перегаром и грубый порой до отвращения, да свой.

Только вот забыли ее спросить, чего она конкретно хочет. Распорядились самостоятельно и ее, и еще парочкой жизней…

Женька все еще удерживал ее за коленки, глядя недобро и с четко определяющим все дальнейшее его отношение негодованием. Но все же где-то там, в самой сердцевинке его неподражаемо темных глаз, от взгляда которых всегда стыла кровь в ее жилах, что-то заметно дрогнуло. Что-то как-то едва уловимо задрожало, заплескалось и заныло забыто. На какой-то момент ей даже показалось, что он сейчас уткнется лицом ей в коленки и станет говорить что-нибудь другое. Что-то еще, помимо упреков. Что-нибудь мягкое, нежное, доброе. Или пожалуется, или помощи попросит, или понимания. Пусть даже не попросит, а потребует, пускай, она поймет.

— Женька… — шепнула Жанна и неожиданно погладила его по щеке. — Худо-то как, а!

Он вздрогнул, но впервые за последние дни не увернулся, не отпрянул, не оттолкнул ее руку. Глаза только опустил и хватку чуть ослабил.

— Вдруг тебя заберут, что станем делать, Жень?! Мы же… Мы же пропадем без тебя, Жень!

— Вы? Кто вы? — пробормотал он глухо, уставившись ей в коленки. — Пацаны, что ли?

— И они, и я. Я ведь тоже пропаду без тебя, Жень.

Все, вот сейчас она точно заревет. Заревет и на шею ему бросится. И станет плакать и биться и говорить, что никто и никогда ей не был нужен, кроме него. Ни тогда, ни теперь. И что любила, любит и будет любить она только его одного. Со всеми его грехами и со всей той болью, что он ей причинил.