Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович

Петя, то трудно понять, отчего Кишинев тогда служил местом ссылки.

Впрочем, с этим городом у Пети навсегда оказалось связано одно неприятное воспоминание: молодая жена стала к месту и не к месту повторять ты слишком много пьешь. Потом выяснилось, что ее папаша некогда шибко зашибал, лежал в клинике, зашивался, опять развязывал и угомонился лишь тогда, когда ему сказали, что он так и останется капитаном. Он завязал, дослужился до подполковника, но жена-грузинка, нынешняя теща Пети, этого никогда так и не смогла забыть: грузинские мужчины никогда не страдают славянским недугом, называемым запой. Возможно, она и давала дочери уроки бдительности по этой части. А ведь я пил только вино, вспоминал потом Петя обиженно. Что не помешало Пете, когда им устроили экскурсию в винные подвалы, налакаться-таки хересом вдрызг, что, впрочем, и входило в программу принимающей стороны.

Поздней осенью Петя увозил жену в Москву. Теща провожала их в

Вильнюсе на вокзале. Перед этим Петя выпил в компании непьющего тестя две поллитровки под тещины сациви с орехами и драники со сметаной, пришел в разудалое настроение и в последний момент выскочил из вагона на перрон, встал рядом со своей новой мамой и принялся махать рукой медленно уплывающей от него молодой жене, как бы ее провожая. После этой веселой шутки теща бурно разрыдалась, будто предвидя незавидную участь своей дочери в далекой и чужой столице. Что ж, материнское сердце не обманешь. Но Петя в последний момент вскочил-таки на подножку, а там отправился в вагон-ресторан, выпил еще грамм триста водки, а ночью упал в проход с верхней полки, не получив ни единой царапины, хотя трезвый человек при таком падении свернул бы, наверное, себе шею. В Москве он продолжал пить и гулять, не изменяя своим холостяцким привычкам. Бедная Мяйле тихо жила в чужом доме, с ней были приветливы, она чувствовала – притворно. Впрочем, иногда Петя гордился супругой. Приятель его отца со школьных еще лет, автор либретто для оперетт, пригласил всю семью

Камневых на его премьеру. Сидели в директорской ложе, и Петя, пока не погас свет, мог убедиться, как эффектна его жена: все мужчины в зале не сводили с нее глаз.

У Пети часто бывали гости. Напиваясь, он устраивал нелюбимой жене сцены ревности, она и впрямь строила глазки знакомому актеру, который умел сноровисто играть на дудочке. Актер был евреем из

Кишинева, но носил фамилию Иванов. Потом он благополучно отбыл в

Израиль, отбив-таки жену у одного поэта, тоже Петиного знакомца.

Изменял Петя жене чуть не на ее глазах. Но в Литву больше не ездил.

Мяйле изредка заговаривала с Петей о его пьянстве, тот, как заправский алкоголик, то и дело обещал притормозить. Мяйле писала матери, что муженек катится вниз. Наверное, со стороны так оно и было: Петя очень много пил. Потом он рассказывал, что его остановило. Он где-то случайно прочел, что у наркологов есть такой признак алкоголизма: пьющий человек начинает понижать социальный уровень общения, выпивая во все более непритязательных компаниях. Я с ужасом вспомнил, рассказывал Петя, что однажды у магазина согласился выпить на троих с какими-то незнакомыми алкашами.

Так молодая семья дожила до лета, Петя снял дачу в Тарусе. Точнее, он снял ее в доле с матерью: Елена Петровна с Лизой проживут там первую половину лета, Петя с женой – вторую. Конец июля выдался жарким, и они каждый день ходили на Оку окунаться. Однажды они сидели на берегу, рядом мирно отдыхало некое семейство – совершенно среднестатистическое: глава семьи лет тридцати пяти, по виду – инженер из НИИ, жена бухгалтерского типа и невзрачный сын лет десяти. От скуки Петя подглядывал за ними. Мать семейства неутомимо командовала домочадцами, запрещая мальчику прикасаться к ластам, потому что сегодня большое течение, что было правдой: наверное, в верховьях накануне прошли дожди. Мужу же она не позволяла опохмелиться. Как мог понять Петя, подглядывавший за ними из-под панамы, у мужика была припасена четвертинка, но жена не позволяла ему отглотнуть, потому что пьяным нельзя лезть в воду. Это в целом верная заповедь на сей раз сыграла с этой женщиной трагическую шутку: муж полез в холодную воду, не опохмелившись, и там у него остановилось сердце. Его вытащили на берег уже мертвым. Мобильных телефонов тогда не было, кто-то сбегал за тарусскими спасателями, они приплыли на катере, уложили туда мертвое тело, прикрыли брезентом. Жена, казалось, не сразу поняла, что в один миг, пожалев пятьдесят грамм водки, лишилась и мужа, и отца своего ребенка, а когда поняла – страшно, по-волчьи, завыла. Она шла по берегу, воя и таща за руку ошарашенного мальчика, забывшего с перепугу на траве свои ласты, а по воде тихо плыло тело главы еще недавно, пять минут назад, не слишком счастливой, но обыкновенной полной семьи. Вот видишь, сказал Петя Мяйле назидательно, к чему приводит женское упрямство. Не сказав лишь, что решил с ней развестись. Впрочем, в разговоре с отцом, который, узнав об этом его намерении, решил вразумить сына-шалопая, Петя объяснил: понимаешь, она красивая, на нее оглядываются на улицах, но мне с ней страшно скучно, с ней я ничего не напишу. И Камнев-старший не нашелся, что возразить.

В день развода Петя повел Мяйле в ресторан Узбекистан отметить. Гуляют же комсомольские свадьбы, объяснил он бывшей жене, а у нас будет комсомольский развод. После ресторана они поехали к ней на квартиру, которую ей снял Петя, и провели самую прекрасную ночь за все время знакомства. Ты меня развратил, шептала Мяйле, не переставая кончать, – по-видимому, любовником Петя был много более завидным, чем мужем. Знаешь, говорил потом мне

Петя, у меня несколько раз было так, что самая последняя ночь была самой лучшей. Возможно, именно после таких ночей им овладевала та самая донжуанская жажда побега, единственного подвига любви, из смутного опасения, что так больше не будет. Ранней весной, уже будучи свободен, он повстречал Иру. Свою вторую жену.

Всегда нужно быть готовым переменить место

Я вспоминаю, как Петя впервые появился в нашей гниловатой комсомольской редакции. Журнальчик назывался Студенческий следопыт. Мы располагались в маленьком, уютном, но тесном особнячке в Спиридоньевском переулке. Существовала легенда, сам факт возникновения которой иллюстрирует тогдашний цинизм молодежи, прислуживающей партии, что до революции в этом доме обитала бандерша, хозяйка ближайшего публичного дома. Этого было не проверить, а вот то обстоятельство, что здесь располагалась комендатура охраны дворца, построенного в начале прошлого века в стиле модерн и принадлежавшем Берия, по ведомству которого расстреляли прежнего хозяина и который (особняк, не Берия) до сих пор является украшением улицы имени красного графа Алексея

Толстого, – фактический факт, как тогда выражались. Это был, скажем так, режимный журнал, – мы получали, к примеру, запрещенный в СССР Рlayboy, его подшивку держали в сейфе, который раз в неделю приезжал освидетельствовать на предмет сохранности человек из

конторы. Парадоксально, но по тем временам журнальчик считался чуть ли не либеральными, но все одно – полная загадка, отчего Петю с его подмоченной репутацией взяли к нам.

Загадка из тех, коими, однако, была полна причудливая и кишащая несуразностями тогдашняя советская жизнь. Принимала его на службу дама, исполнявшая обязанности заместителя главного редактора, лет пятидесяти пяти, то есть возраста уже пенсионного. Это была вдова одного забытого нынче писателя, в двадцатые годы прогремевшего романом, иллюстрировавшим выдвинутую кем-то из большевистских куртизанок, то ли Арманд, то ли Колонтай, теорию стакана воды. Эта самая дама, с моей точки зрения чуть помешанная, с удовольствием рассказывала желающим ее слушать, что в загсе их с мужем поначалу не хотели расписывать из-за пропасти в возрасте в сорок лет. Впрочем, ее супруг к тому времени уже умер, но успел оставить вдове кое-какие деньжата, потому что сочинял толстенные романы-биографии русских воздухоплавателей в серии ЖЗЛ, где она и была его редакторшей. Так вот, мне кажется, эта полоумная старуха – такой она нам казалась в те времена – была в Петю натурально влюблена, я сам видел, как к его приходу она красила губы. И потом заманивала Петю в кабинет, угощала конфетами, просила прибить гвоздик для занавески.

Что ж, Петя выглядел в те годы не просто красавцем, но умопомрачительно – во всяком случае, на женский взгляд: редакционные дамы шептались у него за спиной, в лицо глупо хихикали, называли между собой заглазно сперматозавром. После памятного заключения в узилище Петя взял моду ходить бритым наголо, причем никогда не носил шапки, инстинктивно, наверное, гордясь породистой формой своего черепа. Я хорошо помню то обстоятельство, что он ходил простоволосый, нет, в его случае – простоголовый, поскольку пришел он к нам в конце ноября, когда на улице уже подморозило. На ногах у него были те самые летные унты, в каких он уезжал на северa, на плечах – кожаная шинель, всегда распахнутая, на шее яркий шарф. По нынешним временам подобная амуниция никого не удивила бы, разве что казалась бы нелепой и безвкусной, но тогда Петя являл собой зрелище экзотическое.