Помпеи нон грата - Иржи Грошек

– Что за хрень? – удивилась Юлия Феликс. – Я спрашиваю: ты решил прошвырнуться по девкам?!

– Просто меня сегодня все укоряют, что я игнорирую некоторые вопросы, – пояснил я. – А по поводу девок есть замечательная комедия Аристофана «Женщины на празднике Фесмофорий»! Хочешь, продекламирую два или три фрагмента?

– Лучше проваливай! – от чистого сердца посоветовала Юлия Феликс, чем я не преминул воспользоваться.

И не стал выяснять, чем, собственно, комедия Аристофана не приглянулась Юлии Феликс…

Потому что дамы встречаются разные – поэтические и диетические. И тем и другим на мужские комедии ровным счетом наплевать, но первые вынуждены хлопать глазами и восхищаться Аристофаном, а вторые – под настроение, в зависимости от диеты: греческой, римской или голливудской. Чем эти диеты различаются – я расскажу как-нибудь в другой раз, но автор комедии может запросто ориентироваться в своих читательницах по внешнему виду. Поэтические дамы – толстые дуры, а диетические – сами себе на уме. То есть стервы. Вот и приходится выбирать, на кого обрушить данное произведение. Не знаю, как Аристофану, а мне больше по душе стервы. Приятно, когда тебе говорят «Проваливай!» дамы с безупречной конструкцией, в противном случае это выглядит как надругательство над всей античной литературой.

Когда дама со временем укрупняется в бедрах, она заметно падает в моих глазах. Только статуям подобные метаморфозы на пользу – они лучше стоят на своих постаментах. Более обоснованно. А сентенции вдруг раздобревшей дамы воспринимаются как от задней части, в которой она доминирует. То есть без надлежащего пиетета. Не то что ехидное замечание какой-нибудь козы, читай – химеры, хоть и глупое, но сексуально востребованное. Поэтому, дамы, следите за своими объемами, если хотите, чтобы к вашим словам прислушивались.

Вот раньше я думал, когда злоупотреблял спиртными напитками, что на меня время от времени находит озарение… А теперь понял, что это были проблески сознания. И разогнал старых муз. Из чего несложно догадаться, что в настоящий момент спиртными напитками я не злоупотребляю и поэтому к дамам отношусь избирательно, а не трахаю всех подряд по стечению обстоятельств. Да и годы уже не те, чтобы попрыгать на даме с щенячьим восторгом, а наутро забыть, как звали эту смешную блондинку, брюнетку или рыженькую. И если нынче я пускаюсь во все тяжкие, то рассчитываю на приятные воспоминания.

Хотя есть одна тонкость – я не люблю молоденьких девушек. Во-первых и во-вторых, то есть в любом, извините, случае ты будешь выглядеть рядом с молоденькой девушкой как старый козел. А в-третьих, она то и дело взбрыкивает и ничего не умеет, кроме как оставаться молоденькой, скажем, до тридцати пяти лет. После чего представляет собой разбитое корыто и больше не пляшет топлесс на барной стойке без посторонней помощи. Ее надо туда подсаживать. И тут появляюсь я, чтобы помочь даме в ее безобразиях и разделить с ней досуг. Дайте нам только забраться на эту проклятую стойку, и мы вам покажем, ососки поросячьи, как надо плясать! А преподавать молоденьким девушкам основы сексопатологии у меня не возникает желания.

Разумеется, на том свете своя бухгалтерия и, как я полагаю, ведется строгий учет всех модификаций – блондинок, брюнеток и рыженьких, на которых мне довелось попрыгать или тех, что использовали меня в качестве батута. И остается только надеяться, что мой Страшный суд не будет по-настоящему страшным с эстетической точки зрения и всякая дама, которую я постарался забыть, не припрется на этот форум с перекошенной физиономией, толстой задницей и необоснованными претензиями…

СУДЬЯ. Подсудимый, вы узнаете свидетельницу?

ПОДСУДИМЫЙ. Нет, ваша честь!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Нахал! Когда-то я была блондинкой!

СУДЬЯ. Семнадцатого апреля две тысячи восьмого года в три часа пополудни вы совершили с этой свидетельницей развратные действия, не освященные церковным и гражданским законодательством!

ПОДСУДИМЫЙ. Ошибочка вышла, ваша честь. Как раз в это время я работал над новым романом и никакой блондинкой не злоупотреблял.

СУДЬЯ. Значит, помышлял! Что приравнивается нашим судом к деянию при отягчающих обстоятельствах. Иначе говоря, вы – сексуальный маньяк!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Так точно, ваша честь. Он растлил меня двадцатью двумя способами, устно и письменно. Во-первых…

СУДЬЯ. Мы знаем!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Во-вторых…

СУДЬЯ. Нам известно!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. И в-третьих, это была оргия! Потому что он сравнивал меня с остальными…

СУДЬЯ. Придется заслушать всех свидетельниц в порядке живой очереди! Начнем с пятисотой!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. С левого или с правого края?

СУДЬЯ. А вы где лежали? Оттуда и начнем!

ПОДСУДИМЫЙ. Ваша честь! Ваша честь! Меня наглым образом оговорили!

СУДЬЯ. А это мы сейчас выясним… И пригласите сюда пять прокуроров из бывших жен!

ПОДСУДИМЫЙ. Я виновен, ваша честь!

СУДЬЯ. Да мне без разницы! Этот суд не для того, чтобы установить истину, а в наказание за грехи! И будет длиться до второго пришествия!

Поэтому я оставил Юлию Феликс в приятных размышлениях, какую бы кару небесную на меня обрушить, и направился прямиком к флейтисткам. Ведь если пропадать, так с музыкой!

Вдобавок флейта не пилорама, когда с частотой сто сорок ударов в минуту бьют в барабан, не думая о соседях. Я пробовал в подобном же ритме читать, переворачивая страницы, жевать и заниматься сексом. Не скрою, определенные достижения были. По крайней мере, такого изумленного лица, как у моей дамы во время «музыкального марафона», я больше никогда не видел. Однако я до сих пор нахожусь в раздумьях, что еще можно делать под эту музыку с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с восьми утра до-до-до-до-до-до-до-до-до-до двенадцати ночи. Ведь не слушать и мастурбировать? Нет? В противном случае я снимаю шляпу…

И с удовольствием сообщаю, что со своей обычной, крейсерской скоростью я добрался до дома флейтисток за каких-нибудь десять минут. Вначале по виа дель Аббонданца мимо жилища Лорея Тибуртина, а дальше перебрался на другую сторону улицы, возле обители Моралиста свернул в переулок, и – пусть будут прокляты наши дороги! Потому что нежданно-негаданно я поскользнулся на дождевом камне и грохнулся оземь, как раз под рисунком с флейтами на стене дома.

– Здравствуйте, девочки! – констатировал я.

Если понадобится адресок – смело обращайтесь. Я покажу вам, где музы зимуют! Там еще некий юморист пририсовал к перекрещенным флейтам яйца, отчего вся композиция обрела наконец-то смысл.

– Здравствуй-здравствуй, месяц ясный! – ответили мне сандалии.

Конечно, не мои растоптанные шлепанцы, а настоящие гладиаторские калиги, или «калигулы», если брать во внимание небольшой размер, и не «месяц ясный», а кое-что похуже. Еще меня смутило, что пальцы в сандалиях наманикюрены и ноги не волосатые. Поэтому прежде всего я заглянул «гладиатору» под тунику, чтобы во всем разобраться, и, разобравшись, узнал Исиду.

– Ну и долго ты будешь подглядывать? – спросила Исида. – Как юноша, а не муж! Вставай, месяц ясный! И пойдем к флейтисткам! А то валяешься здесь, как уличный вуайерист!

После чего Исида ухватила меня за шиворот и помогла подняться. А лучшего компаньона для последнего дня и желать не стоило. Потому что однажды мне посчастливилось быть на званом обеде в обществе Исиды, и другой такой оргии я не видел…

Еще, безусловно, славились вечера в доме Филениды, о чем дотошный Марциал не забыл упомянуть в седьмой книге своих эпиграмм: «Боги! Разум верните Филениде! Для которой лизать – мужское дело!» Однако там я не присутствовал, не участвовал и родственников на оккупированных территориях не имел. Поэтому мне остается только догадываться, какими пирожными увлекается Филенида наравне с мужчинами.

Что же касается Исиды, то большей матюжницы я не встречал даже среди гладиаторов. И если мы расцениваем данное произведение как римское литературное, то мне придется и впредь заменять ее матюки на что-нибудь нейтральное типа «месяц ясный» и «друг прекрасный».

– Вломимся или войдем? – раздумывала Исида, глядя на дом флейтисток. – Что скажешь, «дитя неприличной женщины»?

– Побережем силы, – предложил я. – Последний день только начинается.

– А я-то думала, что у тебя он в самом разгаре! – усмехнулась Исида, явно намекая, что обнаружила меня лежащим на тротуаре. – Кстати! Юлия Феликс знает о твоих намерениях?

– Как и всякая благоразумная женщина, только догадывается! – в свою очередь ухмыльнулся я.

И дальше, не сговариваясь, мы вышибли входную дверь, как это было предписано правилами хорошего тона при посещении дома флейтисток. А юные музыкантши отреагировали на наше внезапное появление дружным визгом.

– Значит, еще не разобрали всех девок, – заметила Исида. – Ишь как надрываются, «непотребные труженицы дома композиторов»!

Но тут к нам подскочила мадам и разоралась еще сильнее, чем ее перепуганные воспитанницы.