Замешательство - Ричард Пауэрс

– Я не знаю, Робби. Она вернулась во Вселенную. Стала чем-то другим. Все хорошее, что было в ней, перешло к нам. Теперь мы сохраняем ее в живых, когда вспоминаем о ней.

Он чуть склонил голову набок. Лицо моего сына сделалось отрешенным, как будто он удалился от меня.

– Мне кажется, она теперь саламандра.

Я повернулся к нему.

– Постой…что? Почему ты так решил?

Я знал почему: в Дымчатых горах обитали тридцать видов саламандр.

– Ну, помнишь, ты рассказывал, как Эйнштейн доказал, что мы не можем ничего создать или уничтожить?

– Это верно. Но он говорил о материи и энергии. Они постоянно переходят из одного состояния в другое.

– Так и я об этом! – Робин выкрикнул эти слова с таким пылом, что мне пришлось его утихомирить. – Мама была энергией, верно?

Мое лицо отказалось мне повиноваться.

– Да. Если мама и была чем-то, то энергией.

– А теперь она перешла в другое состояние.

Вновь обретя самообладание, я спросил:

– Почему саламандра?

– Легко. Потому что она быстрая и любит воду. И ты сам говорил, что саламандры – сами по себе, они отдельный вид.

Амфибия. Мелкая, но вредная. Дышащая кожей.

– Есть саламандры, которые живут пятьдесят лет. Ты знал об этом? – В голосе Робби зазвучало отчаяние. Я попытался обнять сына, но он оттолкнул меня. – Наверное, это просто фигура речи. Наверное, она стала ничем и никем.

Я замер, услышав эти слова. Посреди фразы внутри Робина переключился какой-то жуткий тумблер – и я понятия не имел, какой.

– Два процента, папа? – Он зарычал, как загнанный в угол барсук. – Только два процента животных – дикие? Остальное – заводские коровы, заводские куры и мы?

– Пожалуйста, не кричи на меня, Робби.

– Это правда? Да?!

Я взял наши брошенные книги и положил их на тумбочку.

– Если твоя мать сказала об этом законодательному собранию штата – да, правда.

Лицо Робби сморщилось, как будто его ударили. Хлынули слезы, рот открылся в беззвучном крике, который миг спустя перешел в рыдания. Я протянул к сыну руки, но он покачал головой. Что-то внутри него возненавидело меня за то, что я позволил этому быть правдой. Он отполз в угол кровати, прижался к спинке и склонил голову набок, отказываясь верить в услышанное.

А потом так же внезапно сдался. Снова лег, спиной ко мне, одним ухом прижавшись к матрасу. Робби лежал и слушал гул поражения. На ощупь принялся искать меня, протянув руку назад. Когда нашел, то пробормотал в одеяло:

– Новую планету, папа. Пожалуйста.

Поверхность планеты Пелагос превосходила земную во много раз и была полностью покрыта водой – единым океаном, по сравнению с которым Тихий показался бы одним из Великих озер. Лишь цепочка крошечных вулканических островов, отдаленных друг от друга, пронизывала эту необъятность. Они были похожи на знаки препинания, разбросанные по сотням пустых страниц огромной книги.

Бескрайний океан в одних местах был мелким, в других имел глубину в несколько километров. Жизнь распространилась в нем от влажных до заледеневших широт. Сонмы существ превратили дно в подводные леса. Гигантские живые аэростаты мигрировали от полюса к полюсу, не останавливаясь; когда они засыпали, то половина мозга всегда бодрствовала. Разумные водоросли длиной в сотни метров общались посредством цветовых волн, которые путешествовали по всей длине стебля. Кольчатые черви развивали сельское хозяйство, ракообразные строили города с высотками. Клады рыб придумали общинные ритуалы, неотличимые от религии. Но никто из обитателей Пелагоса не мог использовать огонь, плавить руду или создавать что-либо, превосходящее простейшие инструменты. Поэтому жизнь на планете неустанно эволюционировала, и новые, разнообразные формы были еще причудливее существующих.

Эпохи сменяли друг друга, и жизнь процветала подле островов, как будто каждый из них был отдельной планетой. Все они оказались слишком маленькими, чтобы появились крупные хищники. Каждый клочок земли представлял собой герметичный террариум с таким количеством видов, что хватило бы для маленькой Земли.

Десятки разумных видов, рассеянных по всему Пелагосу. Миллионы языков и сотни пиджинов. Города размером в лучшем случае с деревушку. Каждые несколько миль мы натыкались на говорящее существо невиданного цвета и формы. Кажется, на этой планете самым ценным качеством, касающимся адаптации, было смирение.

Мы вдвоем проплыли вдоль мелководных рифов, направляясь в глубокие подводные леса. Прошлись по берегам островов, населенных сложными сообществами и связанных огромными торговыми сетями. Чтобы завершить какую-нибудь сделку, караванам приходилось странствовать на протяжении многих лет, а то и поколений.

– Никаких телескопов, папа. Никаких ракетных кораблей. Никаких компьютеров. Никаких радиоприемников.

– Зато они изумительные.

Если вдуматься, весьма милое местечко.

– А сколько есть планет, похожих на эту?

– Может, ни одной. Может, они повсюду.

– Значит, мы никогда ни о ком из них не услышим.

Я продолжал сочинять детали для нашего общего творения, а потом понял, что в этом нет необходимости. Я наклонился. Дыхание Робина стало легким, медленным. Поток его сознания расширился и превратился в дельту шириной в несколько миль. Я соскользнул с кровати и беззвучно добрался до двери. Однако щелчок выключателя заставил его резко сесть во внезапной темноте. Он вскрикнул. Я опять включил свет.

– Мы забыли мамину молитву. И они все умирают.

Мы произнесли ее вместе:

– Пусть все разумные существа будут избавлены от ненужных страданий.

Увы, но мальчик, которому потребовалось еще два часа, чтобы ощутить себя в достаточной безопасности и снова уснуть, больше не был уверен, что от этой молитвы есть толк.

У астрономии и детства много общего. И то и другое – путешествия на огромные расстояния. Они связаны с поиском фактов, недоступных пониманию. Они