История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой - Жозефина Мутценбахер

– На меня вот-вот накатит.

Мать взволнованно зашептала:

– Погоди ещё… попридержись… да погоди же ты…

Но он брызнул. Это я поняла по тому, что он отпустил ноги матери, осел на неё всем телом и громко закряхтел. Мать после этого сразу сказала:

– Ну, спасибочки, удружил, а на меня нынче так ни разу и не нашло до конца.

Некоторое время оба лежали спокойно, но потом она начала канючить:

– Ты не мог бы исполнить ещё один номер?

– Возможно, позднее, – пробурчал отец.

Однако она не на шутку взъярилась:

– А? Что значит позднее?! Да позднее ты будешь уже так храпеть, что тебя пушками не разбудишь…

– Сейчас я не могу…

– Коли б ты попридержался, я бы тоже своё получила, – с упрёком бросила мать.

Отец попытался её утешить:

– Нужно только немножко подождать.

Она тяжело вздохнула, пару минут помолчала, а затем опять принялась нудить:

– Он никак у тебя не встанет?

– Сейчас нет.

– Ну, погоди! – проговорила мать. – Уж я заставлю его стоять по стойке «смирно»…

Я увидела, как она села в кровати и, склонившись над отцом, начала интенсивно обрабатывать его хвост. При этом отец несколько раз хватал, было, её за грудь, но потом отпускал и лежал совсем неподвижно. Это продолжалось приблизительно четверть часа. Затем он угрюмо сказал:

– Да оставь ты его, наконец, в покое, сама видишь, что ничего не получится…

Мать чуть не плакала:

– Что с ним ещё делать?..

– Тут уже ничем не поможешь… – проворчал отец, – оставь… сейчас он абсолютный покойник…

Мать жалобно причитала, но, тем не менее, продолжала и дальше теребить хвост. Затем бессильно сказала:

– У меня уже рука заболела… – и сразу же после этого добавила: – А попробую-ка я вот ещё что…

Она наклонилась и взяла вялую сосиску в рот. Я слышала, как она сосала, причмокивала и при этом сопела. Но через некоторое время она снова вспылила и в сердцах бросила:

– Ну не встаёт он ни в какую, ну не встаёт, хоть ты лопни! Господи, наказание божье жить с таким вот мужем… Только и умеет, что два-три раза пройтись у меня по влагалищу, а потом брызгает как окаянный и совсем не думает, что женщине тоже чего-то хочется.

Отец не произносил ни слова. Однако мать не отставала:

– И чего я только ни делаю, всё впустую… меня сношение так возбудило сейчас… а потом игра с твоим хвостом и то, что в рот беру…чего я только ни делаю… но для меня чаще всего этим кончается…я уже и сама не знаю теперь… просто свихнуться можно от этого… Что ты теперь скажешь, я ведь просила тебя не брызгать? А? …Ты, верно, по другим шляешься… мужики… они легко находят себе выход из положения, бегают к какой-нибудь проститутке… А я…что было бы, если б я нынче позволила другому себя отсношать?

– Делай, что хочешь…

– Ах, так? Ну ладно, я возьму это себе на заметку! Думаешь, я не найду никого, кто захотел бы со мной посношаться?..

Отец приподнялся в постели, опрокинул мать на спину и сжал её ногами. Словоизвержение матери тотчас иссякло. Она кидалась и металась под рукой отца, который охаживал её пальцами по всем правилам, и только звучно пыхтела. Свободной рукой отец сжал грудь матери, поигрывая её сосками, и я вскоре услышала её прерывистый шёпот:

– Вот… сейчас… сейчас подступает… вставь мне палец поглубже, целиком вставь… так… так… а-а… а-а…

Отец проворчал:

– Ну и что из того, что наш бедолага прилёг отдохнуть?

Оба после этого сразу захрапели, только я от возбуждения не могла уснуть и не знала, кого мне в тот момент больше всего желалось: Франца, Фердля, Роберта, господина Экхардта, господина Горака, солдата или мальчишки из кустов.

Среди некоторых мальчишек из нашего дома и с улицы, где мы жили, я пользовалась теперь широкой известностью. Мне, видимо, опять следует приписать выражению моего лица и невольному красноречию моих глаз тот факт, что все они без тени сомнения были уверены, что я позволю себя отсношать, стоит только до меня дотронуться. Правда, всё это были такие же испорченные подростки, как я и мой брат, и все они поголовно считали само собой разумеющимся сношаться со своими сёстрами и подружками. Короче говоря, со всеми, кто подворачивался им под руку. Когда я встречала таких, очень часто совершенно незнакомых мне мальчишек в подъезде дома, на лестнице или на улице, они в виде приветствия легонько хлопали меня ладонью по плюшке, после чего я отгоняла их от себя или, если они мне нравились, гладила по ширинке.

С девочками из школы я в это время общалась мало. Я была скрытной, и если заговаривала об этом с кем-то из них, то та или сразу же доверительно сообщала мне, что и сама уже может совокупляться, или непонимающе, а то, пожалуй, и презрительно смотрела на меня и с этого момента прекращала со мной всякое общение.

Иной раз случалось так, что мальчишка, которого я возбуждала своим поглаживанием ширинки, проявлял ко мне интерес. В таком случае я шла с ним в предподвальное помещение, как всегда стоявшее открытым, и там мы в крайней спешке стоя совокуплялись, после чего разбегались в разные стороны. Вероятно, с шестью или восемью мальчишками я предалась в этот период подобным развлечениям.

Однако два мальчика остались у меня в памяти, и история одного из них в своём дальнейшем развитии связана с господином Экхардтом. Этот мальчик, а звали его Алоиз, был сыном нашего домовладельца, славный малый, с красивыми белокурыми волосами, в тёмно-коричневой, бархатной курточке и коротких штанах, хотя ему уже насчитывалось двенадцать лет. Мне думается, что я влюбилась в него, ибо, встречая его, я всякий раз начинала изнывать от томления. Он казался мне таким неприступным, изящным и подтянутым, и я очень стеснялась его, однако не могла удержаться от того, чтобы снова и снова его не увидеть. Он всегда бросал короткий взгляд мне в лицо и потом с высокомерным равнодушием отворачивался в сторону. Нельзя было так просто заговорить с ним, потому что его всегда сопровождала маленькая и ужасно толстая горничная, довольно пожилая и кособокая.

Однажды после обеда я случайно встретила его одного в коридоре нижнего этажа перед дверью в подвал, возле которой я похотливо слонялась в ожидании мальчишки, всё равно какого. Я задрожала от почтения и одновременно страстного желания, когда так нежданно-негаданно увидела его перед собой в одиночестве. Он был без головного убора, однако, в рубашке с большим белым воротником а-ля Шиллер и в своей бархатной курточке. Алоиз остановился передо мной и посмотрел на меня. Я не осмеливалась вымолвить ни слова, но хотела, чтобы он согласился пойти со мною в подвал. Поскольку он ничего не говорил, я улыбнулась, Он оставался серьёзным. Наконец, я рискнула спросить его: