Принц Галлии - Олег Авраменко

— И вы его сделали, монсеньор, — сказал Эрнан.

— Да, сделал. Но не слишком ли поздно? Я так долго и упорно отталкивал от себя Филиппа, что, боюсь, он не сможет и не захочет вернуться ко мне… как мой сын. Он будет здесь жить, будет моим наследником — но не сыном.

— Уверяю вас, монсеньор, вы ошибаетесь, — убежденно ответил Шатофьер. — Филипп по-прежнему относится к вам с глубоким почтением. И кстати, коль скоро мы заговорили о наследстве. Как я понял, вы не только признаете Филиппа своим наследником, но и намерены передать ему во владение Беарн.

— Ах, это! — небрежно произнес герцог, будто речь шла о каком-то пустяке. — Да, я уступлю Филиппу Беарн с Балеарами, а также сделаю его соправителем Гаскони. Я не хочу, чтобы он находился подле меня только в ранге наследника, на положении мальчика на побегушках. После всего, что случилось семь лет назад, для него такая роль была бы унизительной.

«Это уж точно», — подумал Эрнан.

— А что касается меня, — продолжал герцог, — то я с радостью переложу часть государственных забот на его плечи. Я уже стар, а он молод и энергичен, да и способностей ему не занимать. По моим сведениям, он отлично справляется с Кантабрией и уже зарекомендовал себя Кастилии как зрелый государственный муж.

— Он зарекомендовал себя еще здесь, в Гаскони, — заметил Эрнан. — Когда сумел привлечь на свою сторону большинство вельмож и сенаторов.

Это уже был удар по лежачему. Герцог натянуто улыбнулся и перевел взгляд на Габриеля, который за все это время не обронил ни слова и лишь внимательно слушал их разговор. Он чувствовал себя неуютно в присутствии одного из самых могущественных князей католического мира.

— Господин де Шеверни, — мягко заговорил герцог. — Если не ошибаюсь, шесть лет назад вы несколько месяцев гостили у Филиппа в Кантабрии. Или это был ваш старший брат?

— Это был я, монсеньор, — ответил Габриель. — Я старший из братьев. В сентябре сорок пятого года я приехал по приглашению вашего сына в Сантандер и пробыл там до весны сорок шестого.

— То есть, до смерти вашей сестры?

— Я уехал через месяц после того, как она умерла. Вернее, явился отец и забрал меня. Он обвинил господина графа в смерти Луизы и… — Габриель глубоко вдохнул, набирая смелости. — Прошу прощения, монсеньор, но он считает, что это у вас вроде семейной традиции… мм… когда жены умирают при родах.

Герцог помрачнел, но не обиделся.

— Возможно, ваш отец прав, юноша, — глухо произнес он. — Ведь в Писании сказано, что грехи родителей искупают дети. И поверьте, я глубоко скорблю, что кара Божья обрушилась на вашу сестру, ни в чем не повинную девушку… — Герцог помолчал, думая о том, не затем ли Эрнан привел к нему Габриеля, чтобы заставить его испытывать угрызения совести. — А после этого вы больше не виделись с Филиппом?

— До вчерашнего вечера нет.

— Я слышал, что вы были очень дружны.

— Смею надеяться, монсеньор, что ваш сын до сих пор считает меня своим другом. Все эти годы мы с ним регулярно переписывались, хотя мой отец был против. Когда до нас дошли слухи о… о поведении господина графа, он расценил это как оскорбление памяти Луизы, и настоятельно требовал, чтобы я порвал с ним всякие отношения.

— Но вы не сделали этого?

— Нет, монсеньор. Я пошел против воли отца, потому что не разделял его мнения о вашем сыне.

Герцог тяжело вздохнул.

— Да, безусловно, ваш отец слишком категоричен. Образ жизни Филиппа достоин осуждения, не спорю, но такой уж он по натуре своей. Среди людей нет безгрешных, у каждого человека есть свои недостатки, и любвеобильность Филиппа… будем откровенны, распутность — его несомненный порок. Боюсь, что это у него в крови, от рождения.

Разомлевший от выпитого вина, Эрнан хитро усмехнулся. По возвращении в родные края он первым делом навестил Гастона д’Альбре, и они очень приятно скоротали вечер, смакуя пикантные историйки про толедского щеголя и повесу дона Фелипе из Кантабрии.

— Что верно, то верно, — произнес Шатофьер. — Филипп с самого детства был отъевленным сердцеедом, и ему ничего не стоило вскружить любой барышне голову. А уж в Кастилии он разошелся вовсю. Между прочим, сплетники поговаривают, что даже Констанца Орсини не устояла перед его чарами.

Герцог с трудом спрятал улыбку.

— Сомневаюсь, — сказал он. — Филипп очень дружен с принцем Альфонсом и очень уважает его, чтобы соблазнить его жену. Это маловероятно.

— А вот насчет Марии Арагонской никаких сомнений нет, — продолжал гнуть свою линию Эрнан. — Не зря же принц Фернандо де Уэльва так взъелся на Филиппа. Еще бы! Ведь по милости вашего сына у него выросли отакенные рога. — И Шатофьер поднял к верху руки, показывая, какие именно. — Но, бесспорно, самая громкая победа Филиппа, это принцесса Бланка. Рассказывают, что с королем едва удар не приключился, когда он узнал о грехопадении своей старшей дочери.

Герцог кивнул:

— Да, слыхал я, что был отменный скандал. Впрочем, об этом романе так много говорят и говорят столь разное, что я даже не знаю, чему верить, а чему нет; трудно понять, где кончается правда и начинается вымысел. Так, по моим сведениям, Филипп собирался жениться на Бланке; о серьезности его намерений свидетельствовал хотя бы тот факт, что осенью он испрашивал у святого отца разрешения на этот брак. И вдруг я узнаю, что король как-то впопыхах выдал Бланку за графа Бискайского. Вот уж не пойму зачем? — Герцог недоуменно пожал плечами. — Жаль, конечно, очень жаль. Бланка была бы отличной партией для Филиппа. Говорят, она хороша собой, умна, порядочна. К тому же отец сделал ее графиней Нарбоннской — еще когда прочил в жены Августу Юлию Римскому.

— М-да, славное приданное, — согласился Шатофьер. — Было бы весьма заманчиво присоединить Нарбонн к Гаскони. Если когда-нибудь Филипп вздумает потеснить своего дядю с престола, то он пожалеет, что в свое время не женился на принцессе Бланке.

Герцог испытующе поглядел на Эрнана, но от комментариев воздержался.

«Новое поколение, — подумал он, устало потупив свой взор. — Молодое, неугомонное, воинственное. Боюсь, очень скоро придет конец шаткому миру в Галлии…»

По соседству, за живой зеленой стеной из плюща послышалось шуршание гравия под ногами идущего человека. Шаги были быстрыми, уверенными, они раздавались все ближе и замерли у входа в беседку.

Герцог поднял глаза и увидел на пороге невысокого стройного юношу двадцати лет, с золотистыми волосами и небесно-голубыми глазами. Его костюм и сапоги были покрыты свежей пылью, а пестрое перо на шляпе сломано. На красивом лице юноши блуждала смущенная улыбка.

— Вот я и вернулся, отец, — взволнованно произнес он.

Только со второй попытки герцогу удалось встать.

— Добро пожаловать домой, Филипп, — тяжело дыша, сказал он и, опершись рукой на край стола, сделал один неуверенный шаг навстречу сыну. — Я рад, что ты вернулся ко мне… — Тут голос его сорвался на всхлип. Преодолевая внезапную слабость, он быстро подступил к Филиппу и после секундных колебаний крепко обнял его за плечи. — Прости меня, сынок. Если сможешь…

Филипп тоже всхлипнул. На глаза ему набежали слезы, но он не стыдился их. Только теперь он в полной мере осознал, как не хватало ему раньше отцовской любви и заботы. На протяжении многих лет между двумя родными по крови людьми стояла тень давно умершей женщины — жены одного, матери другого. Она мешала им сблизиться, понять друг друга, почувствовать себя членами одной семьи; она была камнем преткновения в их отношениях. И понадобилось целых два десятилетия, чтобы она, наконец, ушла туда, где ей надлежало быть — в царство теней, освободив в сердце мужа место для сына, а сыну вернув отца…

Вскоре у фонтана перед беседкой собрались почти все придворные герцога, а тот, отступив на шаг, все смотрел на Филиппа сияющими глазами. Впервые он видел в нем своего сына, свою кровь и плоть — а также кровь и плоть женщины, которую любил больше всего на свете.

— Господи! — прошептал герцог. — У тебя материнская улыбка, Филипп!.. Как я не замечал этого раньше?

— Раньше я не улыбался в вашем присутствии, отец, — тихо ответил тот. — Теперь обязательно буду…

Глава IX

Бланка Кастильская

Между событиями, описанными в двух предыдущих главах, лежит отрезок времени длиной почти в семь лет. О любви Филиппа к Луизе можно сочинить мелодраматическую историю с душещипательным финалом, а о его похождениях в Толедо — внушительный сборник новелл в жанре крутой эротики, но это завело бы нас далеко в сторону. Посему мы, не мудрствуя лукаво, сделали то, что сделали — одним махом перешагнули через семь лет и… остановились в растерянности. Жизнь — это песня, а из песни слов не выкинешь; так и прожитые Филиппом годы на чужбине нельзя просто вычеркнуть из его биографии. И уж тем более, что при кастильском дворе его судьба тесно переплелась с судьбой другого героя нашей повести, вернее, героини, о которой сейчас и пойдет речь…