Пепел острога - Сергей Самаров

Попала, видимо, в болезненное место. Урманин взвыл на удивление всем тонким кошачьим голосом и отпустил сотника, стремясь схватить обеими руками волкодлачку, но сотник опередил его, не отбросив, а просто выронив топор, одним движением повода повернув Улича, чтобы тот плечом сдвинул с места урманина и не дал ему наклониться, сам выхватил из сапога длинный нож и по самую рукоятку всадил его великану в глаз. Тот, замерев на мгновение в неподвижности, потом упал, откинувшись на спину, и умер без звука, так и оставив на лице застывшее выражение звериного оскала. Дикий зверь и умер диким зверем… Лохматым, длинноволосым… Другой зверь, гораздо меньший размерами, по цвету серый с легкой рыжиной, отпустил свою жертву только тогда, когда она перестала шевелиться.

– Искать раненых. Допросить… – сразу распорядился Овсень, сожалея, что сразу не дал такую команду. – Кто напал? Как ярла зовут? Где пленники? Куда пленников отправили? Где драккар, на котором хотели плыть эти… Драккары даже, потому что на одном они не поместятся… Быстрее, пока живы еще…

Сотник спрыгнул с седла и чуть не наступил на волкодлачку, которая убежать не спешила. Овсень присел и посмотрел зверю в глаза, и увидел в них такую же невыносимую тоску, какую испытывал сам. Но было в этом желтом взгляде и еще что-то, неуловимо знакомое, что-то говорящее о теплом и добром, никакого отношения к происходящему на поляне у дороги не имеющему, и это теплое и доброе проникало сотнику прямо в грудь.

– Иди-ка ко мне… – тихо сказал сотник, снял кольчужную рукавицу и начал с нежностью гладить волкодлачку по голове и шее.

А она, прижав чуткие уши к затылку, протянула острую морду и стала лизать сотника в бородатую щеку, в нос, в глаза. Вои смотрели на это с изумлением. Никто из них про такое даже не слышал. Ну, ладно, случается, что человек волка приручает. Этим не удивишь… Однако даже прирученный волк не бывает излишне ласковым с хозяином. Но приручить волкодлака, оборотня… Даже от мысли такой воев жуть охватывала, потому что говорили о волкодлаках хорошего мало, но много плохого, и вообще, волкодлак – это колдовство, в какой бы форме оно ни проявлялось. А люди перед колдовством всегда трепещут и чувствуют свое бессилие.

– Какая у тебя шерсть шелковая… – продолжал Овсень тихо, с воркованием. – У моих дочерей волосы такими были… Ты со мной пойдешь… Со мной будет лучше, чем в лесу…

Он выпрямился и грозно посмотрел на воев сотни.

– Кто волкодлачку обидит, сам порублю… – не сказал, а прорычал по-волчьи и поднял в подтверждение свой топор.

И это окружающих тоже удивило. Никто раньше не видел своего всегда спокойного сотника таким грозным. Он даже виновным в чем-то никогда так не угрожал. Вот что горе горькое, горой навалившееся, с человеком делает!..

Но гроза с глаз сотника сошла сразу, как только он услышал:

– Велемир… Стрела в груди… Со спины вышла…

Велемира медленно, стараясь не растрясти, везли на плаще между двух лосей к сотнику. Должно быть, десятник сам попросил, потому что позвать сотника к раненому было проще, но Велемир боялся не дождаться, поскольку толк в ранах имел и сам свое состояние осознавал. По крайней мере мог отличить смертельное ранение от просто тяжелого, но жизни не угрожающего. И потому торопился. Кто-то из урман выпустил все же стрелу, и стрела попала точно в грудь молодому десятнику, рядом с сердцем, хотя сердце, судя по тому, что не убила сразу, не задела. Стрелу уже сломали и вытащили, и кровь, как обычно бывает в таких случаях, обильно лилась из раны и со спины, и из груди. Овсень хорошо знал по опыту, что с такими ранениями не живут, и это было для него еще одним ударом, потому что к молодому десятнику он всей душой привязался и даже собирался отдать за него свою старшую дочь.

– Положите его сюда… – показал Овсень со вздохом, и в голосе его звучала отеческая заботливость. – Осторожно опускайте, осторожнее…

Велемир еще был в ясном уме и смотрел на сотника красными болезненными глазами, сильно жмурился, словно солнечный свет мешал ему.

– Как же так… – только и нашел Овсень, что сказать, глядя в эти глаза.

А что еще можно сказать умирающему. Вот запретил он стрельцам подходить близко к сече, так и на расстоянии смерть свой выбор сделала. Протянула костлявую руку, и стрела полетела туда, где ударила больнее всего.

Велемир тоже что-то силился сказать, но на губах выступила розовая пена и слова залила.

Внезапно волчица скользнула между ног воев к десятнику, склонила голову и стала слизывать кровь с его груди. Крови текло много, и волкодлачка только раз обернулась, посмотрев на Овсеня, словно его призывая. Волчий взгляд оказался красноречивым и много говорящим, словно желтыми глазами мысли были посланы. И цвет глаз что-то напоминал.

Овсень понял и вспомнил…

Желтые глаза…

Желтый камень…

Нужно спешить…

Глава 3

– Да будет рассвет без тумана, – говорил вечером хозяин причала. – Да будут попутными вам Стрибожьи внуки. Да будет путь ваш без врагов…

Рассвет так и пришел без тумана, как просил у Сварога Вакора, и еще более ветреный, чем ветреным был вечер. Стрибожьи внуки направлялись как раз в нужную сторону. Что касается врагов в пути, то это еще предстояло выяснить, но выясниться это могло не сразу, поскольку путь домой был долог и труден, и разных врагов можно было встретить множество, и в разных местах, и каждый из них мог преследовать свою цель. Но к встрече с врагами мореплаватели были всегда готовы, и это смущало их мало.

Собрались быстро и даже не стали разводить на берегу костер, чтобы сварить свежую похлебку – только доели остатки вечерней, но и доедали, учитывая желание сэкономить время, холодную, потому что разведение костра занимало много времени, а рыбная холодная похлебка, может быть, и вкуснее горячей, хотя и не согревает, как горячая. Но в летнее утро, известное дело, весла согреют быстрее любой похлебки. Воины при этом, как дети, радовались своим деревянным ложкам и готовы были благодарить хозяина причала, появись он там вовремя. А уж кованая ложка дварфа Хаствита стала вообще в глазах странников чуть ли не реликвией. На малорослого кузнеца поглядывали с откровенной завистью, как на обладателя несметного богатства.

Проводить недолгих гостей, когда скоротечный завтрак закончился, закончились все сборы, и драккар уже готов был отправиться в путь, пришли все-таки Вакора и кузнец Далята, подаривший своему бывшему уже помощнику на прощание металлический частый гребень, чтобы расчесывать бороду. Гребень кузнец, как предупредил, сам выковал, вложив в него много умения и тонкого мастерства, и рукоятка была украшена таким затейливым орнаментным узором, что его хотелось долго рассматривать. Хаствит попробовал гребень сразу в деле, но тот в его густой и жесткой, как войлок, бороде застрял, да так и остался там, как украшение. Но такой красивый гребень, в самом деле, мог быть украшением, хотя в действительности дварфу просто было больно его из бороды вытаскивать вместе с волосами, потому и оставил он бороду в покое, пусть и утяжеленную таким несколько странным предметом.

Здесь же, выглядывая из-за спины Вакоры, стоял и причальный Хлюп, мечтательно смотрел на поднятый к рее парус, словно мысленно по мачте до самого верха забирался, не прибегая к помощи вантов.

– А что, Хлюп, поплыли с нами… – неосторожно пошутил Ансгар, находясь в приподнятом состоянии духа, поскольку считал себя уже в шаге от законного своего титула конунга, от которого его старательно и нагло стремились отодвинуть.

– А нечто можно? – с надеждой спросил вдруг нелюдь, быстро шагнул вперед на три шага, но оглянулся на хозяина причала.

Все, кто славянскую речь понимал, а среди гребцов тоже некоторые понимали ее, потому что многие плавали в славянские земли по много раз и по торговым делам, и в набегах здесь бывали, засмеялись, но смех ничуть не обидел нелюдя.

– Мне бы только до Русы, а там с попутной лодкой назад. Посмотреть бы…

И нелюдь снова обернулся на Вакору.

Плыть до Русы, где держал стол варяжский князь[52], старший и для русов рода Огненной Собаки, было всего-то два дня на веслах, а с ветром, если постараться, и за день управиться можно. Правда, мимо Русы урмане проплывать не собирались. Для этого с Ловати следовало бы свернуть в более мелкую Полисть, но при слиянии двух рек стоял причал, где всегда можно было встретить чье-то судно, и лабазы на берегу, где разный товар дожидался перегрузки, и с высадкой и пересадкой нелюдя проблем бы не возникло. Потом два дня назад плыть. Не долго…

Вакора с кузнецом Далятой переглянулся. Оба улыбнулись.

– Да отпусти ты его, – посоветовал Далята. – Нелюдь привязчива к месту. Заскучает сразу и вернется…

– Я заскучаю сразу и вернусь… – скороговоркой пообещал Хлюп.

– Он вольный нелюдь… – сказал хозяин причала. – Не в моей власти держать его…