Небо - Ольга Дмитриевна Малковица
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы есть, или нас нет. Никто не знает. Только мы с Силой знаем, достоверно – нас нет. И поэтому никто не остановит нас, ни ты, ни твое небо.
Мы открываем тысячи дверей в никуда, половицы домов скрипят под нашими ногами, небо плачет, над нашими головами, но мы все равно летим, словно кометы, поправ время, поправ мир. Мы вне мира. В нашей реальности, тепло смешано с осколками льда, а лед замороженная кровь убитых нами.
Все сложнее что-то увидеть. Пелена превосходства застилает наши мутные глаза. Я и Сила, словно стали едины, словно нас захватило и унесло на далекие берега, берега которых нет.
Бог, закрой глаза.
Омерзительность, порой качество, заслуживающее наивысших похвал. Мы были омерзительно прекрасны и прекрасно омерзительны.
Белые, сухие и холодные; грубые, нежные и легкие. Словно боги мы плыли среди толпы. Возможно, мы стоим гроши, но мы истые боги.
Как правильно отдавать миру то, что он требует. Как верно не стесняться того что уже есть в тебе. Ведь качества, заложенные в нас, плохие и хорошие, все уже заложены и с этим мы не в состоянии что-либо сделать. Пытаться искоренить в себе одно из них, это так же отвратительно как пытаться изменить свой пол.
Наши качества с Силой были божественны.
Я всегда была резкой, похотливой, вязкой и ядовитой, словно прогнившая душа французской куртизанки, повидавшей в своей жизни очень многое. Сила была холодным, густым и задумчивым, как тень приближающейся смерти той самой куртизанки. И вот она. В предсмертном бреду. Задыхаясь, пускает свою последнюю слезу и посылает этот мир к черту. Все что она знала, отдала и делала, в этот момент теряет свою ценность. Боговерцы скажут: о нет, ее душа непременно попадет в ад. Ведь она развратница. Атеисты лишь покрутят у виска. И никто не знает, чем на самом деле была наполнена только что ушедшая жизнь. Тоской ли, болью ли, похотью ли. Возможно всем вместе.
В закатившихся глазах едва можно видеть усталость. Только усталые боги прошуршав ее платьями, скажут вам, что да, тело весьма изношено, а потом, заглянув в пожелтевшие белки ее глаз напомнят, что жизнь дается лишь раз и не стоит разменивать ее на сомнения.
Смерть, унесшая ее душу будет долго и нежно улыбаться ей, словно ребенку.
Им хорошо вместе. Они боги.
Никто не решал этого, стоимость души вовсе не в ее весе, не в человеческих моралях, догмах. Стоимость души в ее свободе, в ее воле делать то, что так хочется.
Свобода – понятие абстрактное, но одновременно с этим самое ощутимое из всех. Когда ты свободен, ты – Бог. Ты сам себе третейский суд, рай и ад.
Когда ты свободен, нет ничего и никого, кто может остановить тебя.
Мы одинокие боги, парили среди вас, кружились и непрестанно смеялись.
Глава 25
Выбор.
Возможен ли выбор в этой жизни или все предрешено уже тем где и как ты родился? Играет ли роль, что ты будешь выбирать, если ты родился мертвым душой?
Выбор. Пожалуй, есть только одна его единственная форма. Мы можем выбрать лицемерие или честность. Жить по общественным канонам, канонам религии, мировой философии, социума или жить так, как диктует тебе твоя сущность. Мы выбрали второе. Все остальное лишь пошлая иллюзия. Разве мы выбираем, где нам родиться, в какой семье и кем? Разве мы выбираем то, какие качества будет включать наш характер, чего мы будем бояться, что мы будем любить, когда и как нам умирать. Ничего нельзя выбрать. Можно лишь быть честным по отношению к себе и миру или наоборот, скрываться под тысячью «но», «нет», «нельзя».
Как хорошо было знать это.
Глава 26
Лёгкость.
Дни неслись со стремительной скоростью. Никто не мог сказать, как вышло так, этим серым, пасмурным от вздохов, летом.
Я и Сила сидели, обнявшись, на прогнившем подоконнике старого, почти развалившегося дома и мечтали, сплетясь тонким хрусталем бокалов, о несбыточном счастье. Оно как ванильная сахарная вата оплетало нас дурманящей паутиной. Руки блуждали по исхудавшим телам и рисовали неведомые, сонные узоры. Такие узоры обычно рисуют дети на запотевшем окне: в них нет видимой картинки, но есть только им известный смысл.
Встретившись глазами, мы тонули в бездне пустоты, и тотчас же спешили отвернуться друг от друга, продолжая касаться ладонями, и все также ненавидя тот колющий иголками миг.
Наши мечты в эти дни были запутанны и еще более нереальны, чем весь существующий мир.
То нам казалось, будто мы дети, бегающие и смеющиеся, то, что старики, пускающие скупую слезу счастья на ладони крохотных внуков. Мир шевелился вокруг нас словно змея, обвивающая тонкую шею своей жертвы, готовая в любой момент сжать ее до смертельного хруста. И мы знали это.
Каждый день, каждая минута были напоены тем сладострастным чувством безысходности, которое селится в души всех тех, кто, еще живя здесь, обречен умереть, так и не вдохнув своего первого воздуха. Каждый день начинался с нового безумства, мы как спортсмены в погоне за победой не брезговали никаким допингом и вовсе не боялись разоблачения. Финал не имел значения ни для нас, ни для публики, ведь у нас не было ни болельщиков, ни соперников. Мы были одни в нашем мире.
Сегодня, на этом черством подоконнике, венчающем нашу душу, мы сидели, словно близнецы, скованные цепями, и молились никому неведомым богам, молились, сами не осознавая этого. Мысли улетали далеко, по крови быстро бежала очередная дрянь и от этого становилось тепло и спокойно.
Никогда прежде мы не были еще так едины и спокойны. Я давно смирилась с
