Повседневная жизнь этрусков - Жак Эргон

Тит Ливий не столь щепетилен — он не колеблясь называет безапелляционным словом servi (рабы) как танцоров на службе у лукумона, так и крестьян, поднявших в 196 году восстание против землевладельцев{113}. А Валерий Максим пишет о том, что servi, неосторожно допущенные в сенат в Вольсиниях, изгнали из правительства своих бывших хозяев: здесь он совершает ошибку, перескакивая через этап освобождения рабов. Ее исправляют Орозий и Аврелий Виктор, справедливо говоря о libertini (освобожденных){114}. Но и здесь нас подстерегает очередная трудность: не факт, что освобождение в Этрурии было тем же самым и имело те же последствия, что manumissio в Риме.

Небольшое число двуязычных текстов на этрусском и латыни позволяет допустить соответствие между латинским словом libertus и этрусским lautuni, чаще сокращаемым до lautni. На крышке погребальной урны, найденной в Перузии, написано: «Lucius Scarpus Scarpiae libertus popa» — «Луций Скарп, вольноотпущенник Скарпии, приносящий жертвы»{115}. Слово popa обозначает помощника жреца, подводившего жертву к алтарю и убивавшего ее молотом. Этот человек был отпущен на волю женщиной по имени Скарпия, родовое имя которой он взял себе.

Этому факту соответствует надпись на самой урне: «Larth Scarpe lautuni», где тот же человек назван своим этрусским именем (Larth) и родовым именем, образованным от имени хозяйки, с добавлением своего статуса — lautuni, что переведено на латынь как libertus. Возникает соблазн автоматически перевести слово lautni или его женский вариант lautnitha, часто встречающееся в записях на этрусском языке, как «освобожденный»: «Avle Alfnis lautni» — «Авл, освобожденный Альфием» или «Velia Tutnal lautnitha» — «Велия, вольноотпущенница Тутии»{116}.

С другой стороны, нам известна этимология слова lautni-. оно происходит от слова laut(u)n, которое довольно точно соответствует латинскому familia. Однако familia на латыни вовсе не означает «семья»: под ним прежде всего подразумеваются все рабы и слуги, живущие под одной крышей, а в более широком смысле — весь дом, хозяин, его жена, дети и слуги, находящиеся в его подчинении{117}.

Значение слов развивается в ходе постоянного и сложного процесса: в familia вначале входили только рабы, исключая свободных членов семьи, а в конечном счете стало все наоборот. Одновременно слово familiaris (домашний, семейный) стало более эмоционально окрашенным, выражая нежность и близость. Когда Сенека в письме, цитату из которого мы уже приводили, радуется тому, что его друг живет со своими рабами familiariter, то есть «по-семейному», так как приглашает их обедать вместе с ним, он обыгрывает оба значения этого наречия, старое и новое. Далее Сенека пишет: «И разве вы не видите, как наши предки старались избавить хозяев — от ненависти, рабов — от поношения. Хозяев они называли „отцом семейства“ (pater familias), рабов — „домочадцами“ (familiares)».

Этимологически слово lautni следовало бы перевести как familiaris, то есть «раб». Несовпадения, обусловленные природой — или возрастом, — которые разделяли два общества, привели к тому, что в тот момент, когда уходящий мир этрусков все больше отрекался от себя, подстраиваясь под победителя, в двуязычных надписях это слово толковали как «вольноотпущенник», то есть «бывший раб».

Но это противоречие не так глубоко, как кажется на первый взгляд. Даже в Риме вольноотпущенник все равно зависел от прежнего хозяина, имя которого он брал себе, словно был его сыном. И хотя теперь он все же мог вырваться из объятий прежней familia, нам известно множество склепов, где хозяин сохранял место «sibi libertus libertabusque posterisque eorum» — «для себя, для своих вольноотпущенников и вольноотпущенниц и для их потомства». У этрусков же, по крайней мере, в позднюю эпоху lautni занимали внутри familiae, целостность которой осталась незыблемой, относительно привилегированное положение. Это вам не безымянная толпа рабов, стоящих на низшей социальной ступени и вряд ли достойных надгробия, а люди, поднявшиеся на определенную высоту в иерархии черни, пользующиеся благодаря личным заслугам или по воле хозяина определенной свободой, из-за чего, с точки зрения римского права, они могут называться liberti. Возможно и даже вероятно, что эта свобода была подкреплена Юридическим актом об освобождении, аналогичным manumissimo. Но главное — что они не покидали familia и даже составляли ее основную часть, про остальных можно было не упоминать.

Прекрасный пример этой крепости и устойчивости этрусских семей рабов содержится в следующем описании, датируемом 91 годом до н. э. В тот год грозные знамения возвестили о гневе богов, которые, по мнению богатых собственников, были оскорблены аграрными реформами, лет за 40 до того начатыми Гракхами и теперь докатившимися до Этрурии: «На земле Модены две горы сошлись и разошлись со страшным грохотом, а между ними вспыхнул огонь, и дым поднялся к небу среди бела дня, и на виа Эмилия большая толпа римских всадников со своими familiae и путешественников наблюдала за этим зрелищем. Сотрясение стерло с лица земли все поместья, множество животных погибло»{118}.

Это описание землетрясения, в том виде, в каком оно присутствует в книгах гаруспиков, откуда оно перекочевало в труды Плиния Старшего, замечательно своими красочными подробностями, и каждая его деталь заслуживает краткого комментария. Кто не знает виа Эмилиа — большую римскую дорогу, опоясывающую огромную и плодородную равнину от Римини до Пьяченцы? Всякий, кто хоть раз ехал по ней от Болоньи до Модены или из Реджо в Парму, помнит ее, прямую, как стрела, бегущую меж кукурузных полей и богатых ферм, к которым ведут аллеи из шелковицы, а на юге видны первые отроги Апеннинских гор, откуда разбегаются манящие тропинки, ведущие в Тоскану, — ему не составит труда вообразить себе описываемую сцену, хотя современная цивилизация и преобразила окрестный ландшафт. Вероятно, катастрофа произошла в долине Фриньяно: там находились многочисленные виллы, которые были разрушены; там занимались овцеводством, а рынок шерсти в Макри Кампи славился на всю округу. Эти овцы и есть те самые animalia, которых раздавило во время землетрясения. Дорога была черна от людей. Приведем точную цитату из Плиния: «Spectante е via Aemilia magna equitum Romanorum familiarumque et viatorum multitudine». Вполне естественно, что путешественники (viatores), пешком, верхом или в повозках, различные типы которых распространились благодаря цизальпинским галлам, остановились поглазеть. Но в основном толпа любопытных состояла из местных жителей, делившихся на две группы: римских всадников (equites Romani) и их слуг (familiae). Однако в 91 году эти римские всадники являлись потомками этрусской знати, ставшими гражданами Рима и вошедшими в сословие всадников благодаря своему состоянию. Богатству этих землевладельцев, хозяев злосчастных стад, не нанесла урона ни римская колонизация, ни политика Гракхов. А вокруг них столпилась familiae, в которой греческий натуралист не дал себе труд выделить основные группы.

Состав невольников

К счастью, этрусская эпиграфика дает нам возможность более глубокого анализа и при изучении этих групп, позволяя взглянуть на них изнутри, вплоть до подробностей отдельных биографий.

Где-то между Кьюзи, Монтепульчано и Тразименским озером жило семейство из пятнадцати членов, о котором говорится в погребальных надписях. Это была семья Alfni{119} — ее название, несмотря на свой суффикс, не является чисто этрусским: оно образовано от корня alb- на латыни или alf- на оско-умбрийском, что означает «белый». Альбии и Альфии («Беловы») встречались по всему полуострову, вполне вероятно, что предок alfni однажды перебрался в поисках счастья из Умбрии или Кампании в Кьюзи.

В последнем веке до нашей эры прах pater familias был помещен в красивую урну из травертина, на которой его социальное положение было впервые указано на латинском и этрусском языках:

VI.Alfni. Nuvi. Cainal.

C.ALFIVS.AF. CAINNIA NATVS{120}.

На своем родном языке он звался Vel Alfni Nuvi: этрусское имя и два родовых, ни одно из которых не входит в этрусский ономастический фонд. Nuvi — этрусское производное от прилагательного novus («новый»), очень Распространенного на юге Италии, что подтверждает связи Alfni с внешним миром. О приверженности этого человека национальным традициям можно судить по упоминанию о его матери Cainei — Cainal в родительном падеже.