Синяя лилия, лиловая Блу (ЛП) - Мэгги Стивотер

Ещё один год, и он с этим покончит.

Ну, разумеется, первый день был самым лёгким. До того, как всё по-настоящему начнется: домашка и спорт, столовка и консультации по колледжу, экзамены и дополнительные расходы. До начала ночной работы Адама и учёбы до трёх ночи тайком, которые, сговорясь, его и погубят.

Он снова прочел свое расписание. Оно изобиловало предметами и факультативами. Оно казалось невозможным. В Аглионбае было сложно учиться: хотя для Адама ещё сложнее, потому что ему нужно было быть лучшим.

В прошлом году Беррингтон Велк стоял перед ним в этом классе и преподавал латынь. Теперь он был мёртв. Адам знал, что он видел смерть Велка, но, похоже, не мог вспомнить, как выглядело на самом деле это событие — хотя он мог, если бы хорошенько постарался, представил бы, как это должно выглядеть. Адам на мгновение закрыл глаза. В тихом пустом классе он мог слышать шелест листьев и ещё шелест листьев.

— Я этого не вынесу, — сказал Ронан.

Адам открыл глаза.

— Чего?

Видимо, просиживания штанов. Ронан пошёл к доске и начал писать. Почерк у него был взбешённый.

— Мэлори. Он всегда жалуется то на бедра, то на глаза, то на правительство... о, и эта его псина. Он же не слепой, не калека или типа того.

— А почему у него не может иметься нечто нормальное типа ворона?

Ронан проигнорировал вопрос.

— И он по три раза за ночь встаёт, чтобы поссать. Мне кажется, у него бластома.

На что Адам сказал:

— Ты ж всё равно не спишь.

— Больше нет.

Маркер Ронана скрипел в знак протеста, когда он корябал латинские слова. Хоть Ронан и не улыбался, а Адам не знал некоторую лексику, Адам был уверен, что это грязная шутка. На мгновение, наблюдая за Ронаном, он попытался представить, что тот был преподавателем, а не Ронаном. Такое было невозможно. Адам не мог решить, от того ли это, как Ронан засучивал рукава, или дело было в апокалиптическом способе, которым он завязывал галстук.

— Он всё знает, — сказал Ронан как бы между прочим.

Адам не ответил сразу, хотя понял, что имел в виду Ронан, потому что он тоже находил всезнание профессора неприятным. Когда он думал об источнике неприятностей больше — об идее, что Мэлори проводил год с пятнадцатилетним Гэнси — ему приходилось признать, что это была не паранойя, а ревность.

— Он старше, чем я думал, — сказал Адам.

— О Господи, да он ископаемое, — тут же ответил Ронан, будто ждал, что Адам так скажет. — Его пасть, когда он жует, не закрывается.

Половица скрипнула. Тут же Ронан положил маркер. Никто не мог открыть парадную дверь Борден Хауза, не заставив скрипнуть пол в двух комнатах. Так что оба парня уже знали, что означал шум: школа началась.

— Ну, — произнёс Ронан, прозвучало это злобно и печально, — вот и мы, ковбой.

Вернувшись к парте, он забросил на неё ноги. Конечно, это было запрещено. Он скрестил руки на груди, отклонил назад подбородок и закрыл глаза. Мгновенная дерзость. Такую версию себя он готовил для Аглионбая, для старшего брата, Деклана, и иногда для Гэнси.

Ронан всегда говорил, что никогда не лжет, но у него было лицо лжеца.

Студенты прибыли. Такой знакомый звук — ножки парт, царапающие пол; пиджаки, оборачивающиеся вокруг спинок стульев; тетради, шлёпающиеся на столы — что Адам мог бы закрыть глаза и всё ещё видеть эту сцену с идеальной ясностью. Студенты были вибрирующими, ненавистными и забывчивыми. Где ты был на каникулах, чувак? На Мысе, как всегда, где же ещё? Так скучно. Склон. Мама сломала лодыжку. О, знаешь, мы сделали Европу, как бомжей. Дед сказал, что мне нужны мускулы, потому что в наше время я выгляжу как гей. Нет, он реально не говорил такого. Кстати об этом, вот и Пэрриш.

Кто-то шлёпнул Адама по затылку. Он моргнул. В одну сторону, в другую. Его обидчик подкрался к Адаму с глухой стороны.

— О, — сказал Адам. Это был Тэд Каррутэрс, худшая ошибка которого заключалась в том, что Адам ему не нравился, и Тэд сам не знал почему.

— О, — доброжелательно передразнил Тэд, как будто сдержанность Адама его очаровала. Адам отчаянно и из чувства мазохизма хотел, чтобы Тэд спросил, где он провёл лето. Но Тэд повернулся туда, где всё ещё, откинувшись назад, с закрытыми глазами сидел Ронан. Он поднял руку, чтобы шлёпнуть Ронана по голове, но на середине жеста потерял самообладание. Вместо этого просто стукнул по парте Ронана и отошёл.

Адам чувствовал пульс энергетической линии в венах своих рук.

Студенты продолжали заходить в класс, а Адам продолжал наблюдать. Он был хорош в этом, в наблюдении за остальными. Это себя он, казалось, не мог изучить или понять. Как он презирал их, как хотел оказаться на их месте. Насколько бессмысленное лето в штате Мэн, как сильно он хотел его провести. Какой притворной он находил их речь, как он жаждал их ленивой монотонности. Он не мог сказать, как все эти вещи могут быть истинными в равной степени.

В дверном проёме появился Гэнси. Он разговаривал в коридоре с учителем, большой палец на нижней губе, слегка сведённые брови, непринуждённо сидящая на плечах школьная форма. Он шагнул в класс, расправив плечи, и буквально через секунду будто вновь незнакомец, опять статный, непостижимый верджинийский князек.

Это ударило по Адаму, словно пощечиной. Словно они перестали быть друзьями с Гэнси, и он забыл об этом до сего момента. Словно Гэнси сядет по другую сторону от Ронана, а не от Адама. Словно прошлого года не было, и Адам вновь один против всех этих перекормленных хищников.

А затем Гэнси сел со вздохом перед Адамом. Тот обернулся.

— Господи Иисусе, я не спал ни секунды. — Он вспомнил о своих манерах и протянул кулак. Когда Адам стукнулся с ним своим, то почувствовал необычайный прилив облегчения, нежности. — Ронан, опусти ноги.

Ронан сложил ноги вниз.

Гэнси вновь повернулся к Адаму.

— Значит, Ронан рассказал тебе про Свинью.

— Ронан ничего мне не рассказал.

— Я же рассказал тебе про беготню в сортир, — сказал Ронан.

Адам проигнорировал его.

— Что с машиной?

Гэнси оглядел Борден Хауз, как будто ожидал увидеть какие-то перемены, случившиеся за лето. Разумеется, он ничего не нашёл: тёмно-синий ковер по всему полу, экран, нагревающийся в самом начале года, книжные полки, переполненные изящно изодранными книгами на латинском, греческом и французском языках. Это был аромат твоей любимой тётушки, который ты вдыхал, когда обнимал её.

— Прошлым вечером мы поехали за хлебом, джемом и ещё чаем на Свинье, и гидроусилитель руля вышел из строя. А потом радио, а потом фары. Господи. Ронан пел ту ужасную убийственную шлёп-песенку всё это чертово время и пропел всего полстрофы, когда у меня ничего абсолютно не осталось. Пришлось убраться с дороги.