Колония - Одри Маги
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С вами все хорошо, Джей-Пи?
Да. Прекрасно. Продолжайте, пожалуйста, Бан И Флойн.
Она затянулась.
Вид у вас немного бледный, Джей-Пи.
Устал немного, вот и все. Рассказывайте дальше.
Я иногда спускаюсь на берег с правнуком, Джеймсом, подтыкаю юбку, как вот когда-то мама, хожу, собираю моллюсков по скалам, ополаскиваю в пресной воде и ем. Оно мне полезно — не только есть свежую еду, но еще и делать то, что делала моя мама, а до нее ее мама, и так много сотен лет. Мне это очень нравится. Связь с прошлым. Ощущаешь себя старше, чем ты есть на самом деле. И я чувствую себя не такой одинокой, Джей-Пи, не так меня пугает, что времени мне осталось мало, потому что не я веду, а меня ведут.
Он подлил еще чаю.
На том берегу я была всего три раза, один раз хоронила мать, другой отца, а в третий мужа. Рановато еще плыть туда снова. Ради мужа Айны не пришлось, потому что он утонул. Да вы это знаете, Джей-Пи. Трое хороших мужчин пропали в море в один осенний день. Мой зять, внук и муж внучки. Пропали. Домой не вернулись. Даже на собственные похороны. Тяжелый тогда был день, Джей-Пи.
Но как по мне, тяжелые дни, они везде бывают. Есть у них такая привычка — следовать за людьми. Вот только оправляться на острове дольше приходится. Сами представляете. Хуже всего было смотреть на Марейд, она ж с ребенком осталась. Четвертый месяц ему пошел. Муж погиб. Отец погиб. Брат погиб. Этакая святая троица. И заменить их нечем. Не будь ребенка, Джей-Пи, ее бы тоже не стало. Это правда истинная. Но Джеймс у нас славный паренек. Мать любит. И бабушку тоже. И меня. А его Господь любит. Всех нас любит.
Она перекрестилась. Он отпил чая.
Знаю, немного нас таких, которые и теперь согласны жить по-старому. Из моих детей только Айна, Бан И Нил, осталась на острове. И у нее теперь ни мужа, ни сына. Другие мои дети кто на дне — маленький Шимас, который свалился со скалы, да упокоит его милосердный Господь, — кто на этом свете, живут в Бостоне. Стали американцами. Крепости им не хватило для здешней жизни. Здесь, видите ли, Джей-Пи, жизнь суровая, не всякий вытянет. Знаю, она везде суровая, и в городе, и в деревне, но здесь ты будто бы без одежды, голышом перед нашей непогодой да безлюдьем. Многим такая простая жизнь не по нраву. Говорят, скучно, но я-то за ними наблюдала. Не скука это, Джей-Пи. Это страх. Их пугают незащищенность и нагота. Вот они и уезжают, заворачиваются в расписания, счета, отпуска и квартиры, в диваны, кухонные гарнитуры и занавески, в потребности и кредиты, чтобы замаскировать наготу существования. Спрятать незащищенность. Сделать существование приемлемым.
Терпимым. Вот только помогает ли? Может, и да, ведь из всей молодежи тут один Джеймс остался. Остальные уехали, сбежали, оставив только нас, иссохших беззубых стариков.
Он улыбнулся. Она продолжила.
В других местах, где есть деревья и где укрыться, убогость существования легче замаскировать, принарядить, чтобы выглядела покрасивее. Я же, знаете, их и сейчас вижу на острове: мечутся туда-сюда через море, думают, что там им будет лучше, а потом выясняют, что тоскуют по нашим краям. Вот только возвращаться положено победителями, с чем-нибудь таким, чего больше ни у кого нет: в новой шляпе, добротных ботинках, с животом потолще, в дорогих резиновых сапогах. Собственные мои дети тоже такими вернулись из Америки.
В попытке доказать, что уехали — и правильно сделали. А мы дураки, что остались. Полные чемоданы дорогих одежек, рассказы про то, где они побывали, с кем встречались; их не разубедишь, что за планету они держатся покрепче нашего, и ценности в них побольше. А ради чего? Если ради пищи и тепла, тогда я еще понимаю. Но по большей части это попытки сказать свое слово в мире, который едва откликнется, а то и не откликнется вовсе. Как будто обзавелся титулом — и стал человеком. Как будто машина или дом могут доказать твою значимость. Наверное, для кого-то так и есть. Мужчины считают, так можно приманивать женщин. Может, так, только что это за мужчины? И что это за женщины. Джей-Пи? Я всем говорю: благодари Бога за то, что имеешь, и перестань гоняться за все новыми побрякушками. Потому как тогда ты ничем не лучше сороки.
Он глянул на диктофон: сколько там еще осталось пленки, чтобы фиксировать ее речь, а заодно и ее образ мыслей, ее преданность родному языку. Как мне ее описать? Как им объяснить? Сказать профессору, что она стоик? Стоики бы вами гордились, Бан И Флойн. Сократу она бы тоже понравилась, беззубая старуха, сгорбившаяся у очага, где горит торф, хотя его быстро бы утомили жесткие рамки, в которые она загнала свое мышление. Диоген? Он восхитился бы бесхитростностью вашего бытия, Бан И Флойн, но возмутился бы приверженностью условностям, тогда как двум христианам, Августину и Фоме Аквинскому, с их иронией, быстро прискучила бы ваша безоглядная вера в Бога. Ницше бы, безусловно, ужаснуло рабское приятие подобного образа жизни — унаследованного от матери и от бабушки, а вот Шопенгауэр бы вами восхитился, Бан И Флойн. Ему по душе бы пришлось отвержение дешевого светского блеска, нежелание стать сорокой.
Он отключает запись.
Может, этим в Париже я скажу, что она типичная экзистенциалистка, Хайдеггер из Западной Ирландии, который сражается с технологическим прогрессом, с изменениями. Бан И Флойн и ее Dasein. Бан И Флойн, философ без лоска. Ее философия еще не заляпана
