Великолепный век. Роксолана и Султан - Наталья Павлищева

В это время Сулейман и не подозревал, что ему готовят новую наложницу для развлечения.

Чтобы попасть в свои покои в гареме, султану даже во дворце нужно пройти по коридору, обязательно перед тем предупредив кизляр-агу. Стоило евнуху услышать, что Повелитель намерен этот коридор пересечь, в гареме начинался переполох. Может, потому Сулейман предпочитал двух своих жен, а чаще вообще одну – Махидевран? Иначе в ожидании Повелителя срочно мыться пришлось бы всему гарему.

На сей раз он не торопился к своей баш-кадине, хотя предупредил, чтобы была готова явиться к нему в спальню. Просто захотелось подышать воздухом. Зима в Стамбуле не лучшее время для прогулок, но вечер выдался теплый и сухой, потому Сулейман решил перед удалением в свои покои постоять под звездным небом.

Кизляр-ага уже предупредил Махидевран, чтобы была готова прийти по первому зову, а остальных одалисок – чтобы носа не высовывали из своих комнат.

Сулейман немного постоял, любуясь крупными, яркими звездами, и уже собрался уходить, как вдруг услышал, как девичий голос… читает стих:

– В груди моей сердце как молот огромный стучит.То плачет оно, то замрет, как в силках, и молчит.Беда с ним, любовью горячее сердце больно,Тебя лишь желает, любимый мой, видеть оно.Ужели же всем суждены эти муки, Творец?Не лучше ль тогда обойтись нам совсем без сердец?

Второй голос попросил:

– А еще?

– Нет, лучше я спою.

– Кизляр-ага не разрешает петь. Тебя накажут.

– Его нет, он у Повелителя, я видела, как он туда пошел.

Девушка затянула песню, нежную, грустную, которая так и рвала сердце. Она пела о любви, которой не суждено сбыться. Даже если бы не разобрал ни слова, Сулейман все равно понял смысл.

Кизляр-ага, крутившийся рядом с султаном, давно описался от ужаса. Сказано же дряням, чтобы сидели в своих комнатах тихо, как мыши! После первых же слов девушки он сделал движение, чтобы броситься и своими руками задушить негодницу, чтобы больше не смела произнести ни звука, но Сулейман жестом остановил его. Мало того, султан приложил палец к губам, приказывая стоять тихо и молчать.

Кизляр-ага повиновался, обливаясь, кроме пота, еще кое-чем. Если бы из-за кастрации у него и не было недержания мочи, то от ужаса непременно заработал бы. Мало ли что еще сболтнет эта Хуррем! Кизляр-ага уже узнал голос любительницы поэзии и теперь клял Роксолану на чем свет стоит. А та пела.

К явному облегчению кизляр-аги, султан не стал слушать песню до конца, жестом показал, чтобы евнух удалился следом за ним на цыпочках. Когда ушли из дворика, распорядился:

– Не смей наказывать. Я слушал с удовольствием. И певунье этой ничего не говори. Кто она?

– Новенькая. Ибрагим подарил.

Сулейман поднял руку, останавливая словоохотливого кизляр-агу, его почему-то задел собственный интерес к услышанному. С Махидевран в ту ночь был несколько рассеян, почти не ласкал. Баш-кадина обиделась, но сказать ничего не рискнула.

Три дня Повелитель молчал, кизляр-ага смог вздохнуть свободно, надеясь, что пение в неурочный час не приведет ни к каким наказаниям и даже выговорам. Он все же высказал свое недовольство Роксолане, но не сказал, что ее слышал султан.

А Сулеймана этот голос преследовал повсюду, куда бы ни пошел, чем бы ни занялся, в ушах стояло:

«Тебя лишь желает, любимый мой, видеть оно…»

К кому обращалась девушка, читая эти стихи? Конечно, в гареме никого не было, отвечал ей тоже девичий голос, но все равно султан почувствовал укол ревности, ведь его женщинам даже думать нельзя ни о ком другом.

Он почувствовал, что должен выяснить, что это за девушка, увидеть ее и познать, если она того стоит!

Но Сулейман не желал, чтобы тот же кизляр-ага догадался о его интересе. Почему, ведь он был хозяином не просто дворца или гарема, а жизней всех его обитателей? Не знал и сам.

– Повелитель в гареме! Ну-ка, быстро все по своим комнатам!

Роксолана не услышала этого почти истошного распоряжения кизляр-аги просто потому, что была у смотрительницы белья. Но и та вдруг схватила девушку за руку:

– Стой, где стоишь! Не выходи.

Роксолана некоторое время стояла, но потом осторожно выглянула во двор через приоткрытую дверь. Совсем рядом остановился высокий красивый мужчина в огромной чалме. Чужой! Вот почему им запретили показываться во дворе.

Девичьи глаза пристально изучали стоящего мужчину. Хорош, как же он был хорош! Рослый, сильный, благородные черты лица, орлиный профиль… Роксолана поняла, что уже никогда не сможет забыть увиденного. Это было совсем иное чувство, чем то, что разбудил неосторожными ласками какой-то приближенный султана. Там трепетало тело, а здесь душа. Теперь она могла бы сказать вот этому мужчине: «тебя лишь желает, любимый мой, видеть оно»…

Роксолана пропала, сразу и бесповоротно, ее сердце больше ей не принадлежало, оно было, как по мановению волшебной палочки, отдано этому красавцу. И почему-то стало сладко и страшно одновременно. Позвал бы, только глазом повел, пошла за ним, даже если потом смерть, как Гюль пошла бы…

– Кто это?

Спросила шепотом, смотрительница подошла, тоже заглянула в щелочку двери, дернула Роксолану назад:

– С ума сошла?! Это Повелитель!

Девушка снова приникла к щели. Помимо воли вырвалось:

– Повелитель…

Сулейман дернулся, услышав этот голос, оглянулся, но никого не увидел. Роксолана успела отпрянуть, вернее, ее оттащила-таки смотрительница.

– Верно о тебе говорят, что любого до беды довести можешь! Сказала же, чтобы не подглядывала! Что стоишь как столб и краснеешь?! А если бы Повелитель услышал или увидел тебя?

Роксолану вдруг задели эти слова:

– А почему это меня нельзя слышать или видеть?! Я что, хуже всех?!

– Молчи! Молчи, глупая! – замахала на нее руками смотрительница, боясь, что их услышат из-за двери.

Сулейман замер: неужели показалось? Нет, это снова тот же голос, но на сей раз обращенный к нему самому. Хватит метаться! Он действительно Повелитель, а потому пусть сегодня же кизляр-ага скажет, что это за певунья!

Уже открыл рот, чтобы потребовать ответ, но сказал совсем иное:

– Я еще не видел новеньких наложниц, которых прислал Ибрагим. Надо посмотреть, а то обидится.

Ибрагим действительно интересовался, понравились ли купленные девушки, но Сулейман рассмеялся:

– Не до них. Прости уж.

Ему показалось, что Ибрагим вздохнул с облегчением? Неужели так переживает, что могут не понравиться? Хотя бы и так, ничего страшного, разве мало наложниц, которых султан никогда к себе не звал? Рабыни нужны не только для услады по ночам – на кухне работать, стирать, выполнять много других дел тоже кто-то должен.

Сулейман не вмешивался в дела гарема. Но знал от матери и кизляр-аги, что все женщины и девушки при деле и жизнью довольны. Он не задумывался о том, куда девают недовольных, это султана не касалось. Дело наложниц – доставлять удовольствие и быть от этого счастливыми.

Кизляр-ага стоял в своей привычной покорной позе, ожидая распоряжений.

– Сегодня хочу посмотреть. И валиде-султан скажи. Но не собирай весь гарем, только новеньких. Отберем – и все.

Хафса, услышав пожелание сына, обрадовалась. Это возможность показать ему Хуррем. Хорошо, что сам не желает собирать толпу – видно, Ибрагим попросил оценить выбор, Сулейман в угоду другу и решил устроить малый просмотр. Это хорошо.

Новеньких оказалось двенадцать, их собрали, снова вымыли, приодели и строго-настрого наказали вести себя подобающе. Особенно суетился кизляр-ага вокруг Роксоланы:

– Не вздумай чего еще сделать не так! Еще раз меня за тебя не простят. Опозоришь – отправлю не то что на кухню, а горшки мыть!

Но та была сама не своя, даже Фатима испугалась:

– Что с тобой, Хуррем?

– Не знаю.

– Ты словно горишь вся. Не больна? Если больна, то к Повелителю на глаза сегодня не пойдешь.

Роксолана подумала, что следующего раза может не быть, и просто взмолилась:

– Нет-нет! Со мной все хорошо, я не больна, я…

Фатима заглянула ей в лицо:

– Э, да ты не влюбилась ли?

По тому, как зарделась девушка, старая рабыня поняла, что угадала.

– В кого, Хуррем?!

В кого она тут могла влюбиться, если, кроме евнухов, никого не видит? Не в кизляр-агу же. Фатима даже мысленно успела пожалеть бедную девочку, если ее душа легла к кому-то из этих полумужчин.

– В Повелителя…

– В кого?! – рот Фатимы так и остался раскрытым от изумления. Такого она в своей долгой жизни еще ни от кого не слышала. Не потому что в Повелителя влюбиться нельзя, а потому что никто другой не признался бы.

Роксолана подняла полные слез глаза:

– Он красивый…

– Повелитель красивый, только где это ты его увидела?

– Я в щелочку дверную подглядела, а он рядом стоял.

Фатима всплеснула руками:

– Вот те на!

Она бросилась прихорашивать Роксолану, но потом махнула рукой: