Безнадежные войны. Директор самой секретной спецслужбы Израиля рассказывает - Яков Кедми

Одной из причин поддержки инициативы Геулы было то, что мои родители в конце лета 1969 года решили выехать в Израиль. Они пришли к довольно логичному с их стороны выводу, что в Советском Союзе у них нет будущего. В особенности у их детей, моего младшего брата и моей сестры, которые тогда еще учились в школе. Я с радостью послал им необходимый вызов. Получив вызов от сына – прямого родственника, как того требовал закон, мой отец пошел подавать заявление в ОВИР. В телефонном разговоре я попросил отца пойти к начальнику ОВИРа, передать ему от меня привет и сказать ему слово в слово, что, если ему дороги честь и положение его страны, которой он служит, я советую ему не повторять ошибку, которую допустили в отношении меня, и разрешить моей семье выехать. Тем не менее, моя семья получила ничем не мотивированный отказ. В этом случае я видел прекрасный пример лживости советской пропаганды и политики – мои родители просят разрешения выехать в Израиль, а им необоснованно отказывают, несмотря на то что их сын проживает в Израиле. Это был живой пример, опровергающий заявления Советского руководства, что не чинятся препятствия тем, кто хочет выехать из Советского Союза.

Мы собирались поехать в Штаты в середине декабря 1969 года. В «Нативе» узнали об этом, вероятно, от представительства «Натива» в США, и было решено воспрепятствовать нашей поездке. Руководители организации видели в этом угрозу политике «тихой дипломатии» и полной цензуре на информацию о борьбе за выезд евреев СССР. Летом 1969 года Нехемия Леванон сменил Шауля Авигура на посту главы «Натива». Он обратился к Менахему Бегину и попытался убедить его, чтобы тот попросил нас не ехать в США. Бегин решительно отказался, заявив, что не будет указывать этим людям, как поступить. Бегин резонно заметил, что мы добились разрешения на выезд самостоятельно, решив бороться с властями СССР за выезд в Израиль. И у него нет никакого права убеждать нас отказаться от своих намерений.

Один из руководителей «Натива» попытался решить «проблему» своими способами. Когда мы приехали в Америку в конце декабря, выяснилось, что официальный представитель Израиля, посланник «Натива» в США, обратился во все еврейские и нееврейские организации и от имени израильского правительства попросил воздержаться от встреч и любых контактов с нами. Кроме обычных аргументов про «опасность для евреев», он отметил, что, по-видимому, речь идет о советских агентах. Большая часть еврейских организаций прислушались к нему и отменили встречи. Неевреи и нееврейские организации, в том числе депутаты Конгресса, встретились с нами. Они нас выслушали, и наши слова произвели на них большое впечатление. Я помню реакцию журналиста из «Крисчен Сайенс Монитор», нееврея, разумеется, который сказал: «Немыслимо! Ведь то, что вы рассказываете, так важно для еврейского народа, для репатриации и для Израиля. Почему они клевещут на вас?» В ретроспективе можно констатировать с полной уверенностью, что опасения «Натива», что наши действия и публикация факта выезда в Израиль нанесут вред евреям и их выезду, оказались абсолютно несостоятельными. От властей в СССР не последовало никаких действий против евреев. Наоборот, евреи только воодушевились публикациями о своей борьбе, а советский режим слабел от нарастающего давления на него мирового общественного мнения.

Во время этой поездки мы встретились с одним молодым евреем, стоящим как бы вне еврейского истеблишмента. Он был известен своей борьбой против «Черных пантер». Звали его Меир Кахане. Встреча состоялась в его скромном офисе. Он произвел на меня хорошее впечатление: симпатичный еврей, который говорил правильные слова о правомерности борьбы за выезд в Израиль и о том, что американские евреи должны поддерживать это начинание. Он демонстрировал довольно здравые мысли по поводу поддержки борьбы советских евреев. У Кахане была репутация защитника чести и достоинства еврейского народа, и мы были наслышаны про его борьбу с антисемитами в Америке. Для нас, приехавших из Советского Союза, страны с традиционным антисемитизмом, с памятью о погромах, это была, несомненно, интересная и волнующая встреча.

Когда мы вернулись из США, произошло событие, шрамы от которого у меня не зажили и по сей день. Именно тогда я начал избавляться от иллюзий в отношении служб разведки и безопасности Израиля. В аэропорту нас ожидали журналисты, готовилась пресс-конференция. Как только мы прошли паспортный контроль, ко мне подошел человек, которого я знал как работника Службы безопасности, поскольку он уже беседовал со мною раньше. На этот раз он сказал, что нам нужно немедленно переговорить. Еврей, приехавший в Израиль, относится с особым уважением к Службам безопасности и разведки еврейского государства. Геуле Коэн и Дову Шперлингу я сказал, что из-за неожиданного срочного дела я не смогу участвовать в пресс-конференции. Когда же этот сотрудник начал меня расспрашивать о каком-то случае, то мне, несмотря на мою наивность и нежелание ставить под сомнение истинные намерения Службы безопасности, стало ясно, что никакой срочности в этой беседе не было и можно было провести ее и через полчаса или час и даже на другой день. Предлог для нашей беседы не имел отношения к предотвращению немедленной угрозы безопасности государства. Долгое время я пытался отогнать от себя мысль о том, что единственной целью этой беседы было помешать мне, человеку авторитетному в израильском обществе, принять участие в пресс-конференции. Между «Нативом» и Службой безопасности всегда были хорошие отношения, и работник «Натива» попросил у коллеги оказать ему услугу. Иначе говоря, Служба безопасности вопреки всем правилам и законам, по просьбе коллег из «Натива» воспрепятствовала гражданину Израиля принять участие в пресс-конференции. Так просто!

Во время поездки по США я предложил идею: устроить голодовку возле ООН, чтобы привлечь внимание мировой общественности к проблеме выезда евреев из СССР, в том числе и моей семьи, и оказать давление на советские власти. Геула Коэн и Дойч сказали мне, что, несмотря на то что моя идея выглядит интересной, осуществить ее в ходе этой поездки невозможно. Однако если в будущем я решусь на это, то они помогут мне. Тогда я не знал, что Берни Дойч дал поручительство вместе с денежным залогом, что мы не будем организовывать никаких политических демонстраций во время пребывания в США. Это было необходимым условием для получения въездной американской визы. Будучи американским гражданином, Берни Дойч совершенно справедливо не желал нарушать обязательства, данные властям США.

Я отношусь с большим теплом и уважением к Берни Дойчу, к его жене и всей их семье. Для меня эти люди олицетворяют еврейскую солидарность американских евреев и их готовность помочь. Берни Дойч – уникальный человек. Религиозный еврей, он полностью отдался помощи борьбе евреев СССР. Помню, как его дети смотрели на нас с раскрытым ртом, слушая нас. Впоследствии они репатриировались в Израиль. Его сын служил офицером в кадровой армии, а его дочь поселилась в Кфар-Даром.

После нашего возвращения я заметил, что политика Израиля в отношении советских евреев начала меняться. Отчасти благодаря тому, что «Натив» возглавил Нехемия Леванон, но главным образом – под давлением евреев. Голда Меир, которая за несколько месяцев до того отказывалась присутствовать вместе со мной на демонстрации в защиту советских евреев, публично прочла открытое письмо, под которым подписались мои родители. Родители все время держали меня в курсе их деятельности в кругу отказников. В один прекрасный день, в феврале 1970 года, мне позвонила Геула Коэн и сказала, что в «Известиях» появилась статья с нападками на моего отца. Появление подобного текста в центральной газете могло означать, что готовится почва для репрессий против моей семьи. Геула Коэн сказала, что готова помочь мне в организации голодовки возле здания ООН, если я еще не передумал. Конечно же, я согласился. Берни Дойч быстро предпринял все необходимые шаги, и через несколько дней я вылетел в Нью-Йорк. На этот раз один, с четкой и определенной миссией, которую я обдумывал в течение многих месяцев.

Мы собрались в доме у Дойча и тщательно спланировали весь процесс голодовки, которую я должен был начать на следующий день. Мы хотели сохранить свои намерения в тайне до самого начала голодовки, чтобы не допустить непредвиденных помех. Вечером я позвонил своей невесте Алле Вулах в Израиль. Я хотел сказать ей, что все в порядке. Соседка, на телефон которой я звонил, сказала, что Алла попала в аварию и тяжело ранена, поэтому желательно срочно вернуться в Израиль. Я был в полном шоке. Не теряя ни минуты, я собрался и выехал в аэропорт. Перед тем как сесть в самолет, я снова позвонил в Израиль, и мне сообщили, что Алла умерла. И вдруг я понял, что человек, каким бы он ни был сильным и уверенным в себе, – это всего лишь человек и его возможности намного более ограничены, чем он думает. В первый раз в жизни я почувствовал себя беспомощным. Потом я не раз встречался со смертью и каждый раз ощущал одно и то же: страшную боль и беспомощность. До того момента мне казалось, что для меня нет ничего невозможного. Совсем недавно я одержал победу над самой большой и жестокой империей в мире, приехал в Израиль, вместе с друзьями смог склонить в нашу пользу общественное мнение, успешно отстаивал свою точку зрения и влиял на мир вокруг себя. И вдруг, когда я окончательно уверился, что нет ничего, что было бы мне не под силу, судьба в одну секунду доказала мне, что я только лишь мелкая букашка. Все мои планы, все, что я хотел и о чем мечтал, разбилось вдребезги в мгновение ока. Самый близкий мне человек погиб, а я не был в состоянии предотвратить это, несмотря на всю мою самоуверенность и заносчивость. Я тут же вылетел в Израиль, но прибыл уже после похорон. Родные Аллы были убиты горем. Алла была совсем юной – ей было двадцать лет, она училась в Тель-Авивском университете – ее жизнь только начиналась. Я познакомился с ней и ее замечательной семьей в Центре абсорбции в Кармиэле. Они приехали в Израиль из Польши за несколько недель до меня.