Перекресток одиночества 4 (СИ) - Михайлов Дем

Глупцы говорят, что-то вроде «мое тело — мой храм». Но в храмах не живут. В храмах ничего не меняют. Там вообще ничего не делают физически — и именно поэтому там всегда пахнет не застарелым потом, а ладаном и свечным воском. В храм пришел, помолился и ушел. Был бы я верующим, сказал бы, что в храме может жить душа, но никак не бренное тело. Так что я снова живу по некогда позорно оставленным мной ценным принципам. И один из них гласит, что мое тело — мой личный инструмент. Мой механизм активного бытия. И вот сейчас, сидя в полутемной снежной норе, после достаточно долгого отрезка нелегкой работы в неудобной тяжелой одежде, я чувствую, что мой механизм бытия в полном порядке. Шестерни ходят спокойно и ходко, они не буксуют в нажитом сале, не трясутся на дряблых остатках нетренированных мышц, не останавливаются из-за перехваченного непривычной нагрузкой дыхания — потому что мое дыхание ровное и размеренное. Я в полном порядке. И осознание этого грело душу получше всякого чая.

Я съел сало и допивал вторую порцию травяного настоя, когда сквозь узкий проход в пещерку втиснулся Сергей Блат, таща за собой кусок ткани, в которой я опознал разодранную палатку. Замерев у входа, он оглядел полускрытые снегом скелеты, оценил мою позу, а я сидел ровно так, как и вмерзшие в стену останки напротив, после чего гулко кашлянул и спросил:

— Тебя, Охотник, вообще ничего не берет что ли?

— Бояться надо не мертвых, Сергей — тихо ответил я, глядя как в забитых снегом глазницах смотрящего на меня черепа поблескивают искорки льда — Бояться надо живых.

— А то я не знаю! Я не об этом сейчас. Че я мертвых не видал? Может побольше твоего повидал.

— Скорей всего — кивнул я, вспоминая кладбище Бункера и то, сколько там относительно свежих могил.

Пусть старики и подпитаны «особыми» добавками в похлебке, но они все же не бессмертны. Так что да — еще живые обитатели Бункера успели вволю насмотреться на мертвых друзей. Кажется, я даже что-то читал на эту тему, когда начинаешь с особого рода безразличностью и странным пониманием относиться к регулярным смертям вокруг себя. Такое бывает у докторов, работников хосписов, в концлагерях и у жителей домов для престарелых.

— Тогда чего спрашиваешь-то? — спросил я, наливая себе еще немного чая и бросая еще один взгляд на скелеты в снежной стене.

— Так одно дело мертвецов хоронить… но ты то просто сидишь тут напротив скелета, попиваешь чаек и солнечно так улыбаешься.

— А… да это я о своем задумался. О личном.

— О личном в компании мертвецов?

— А почему нет? — я удивленно взглянул на Сергея и приглашающе указал на место рядом с собой — Присаживайся. Чая налью.

— Не — отказался он — Моя очередь снег копать. Я там все тобой накопанное разгреб, стенки поднял, чтобы с боков не задувало порошей. Филимон перекрестился и рычаг в вездеходе дернул — ну чтобы не глохло ничего. Вот ведь шут гороховый… почти сто лет прожил, а смерти все боится… Радист тоже при делах.

— Спасибо — кивнул я, оценив проделанный им объем работы — Черви не появились?

— Ни одного не нашел.

— Хорошо — я успокоено кивнул.

Черви — первый признак опасности. Медведи приходят вслед за червями, зная, что там их может ждать вкусное угощение. И есть у меня пока ничем не доказанная и может совсем глупая теория о том, что все крупные хищники наводятся на цель именно стайными червями, при этом хищникам не обязательно видеть самих червей. Между ними, возможно, существует какая-то иная связь.

Застегнув пуговицы, затянув потуже шарф и вернув на место капюшон, я подтянул к себе рогатину, проверил остальное оружие и снова замер у стены, погрузившись в спокойные полусонные мысли. При этом я знал, что надолго старика не хватит — дело даже не в возрасте, а как раз в тренированности. И я не ошибся. Вытолкнув кучу накопанного снега в пещеру, отдуваясь, он вылез следом и привалился к стене плечом, хватая ртом воздух.

— Так не пойдет — произнес я — Не хапай так воздух. Хочешь свалиться с простудой?

— В моем возрасте считай верная смерть… — просипел старик, утыкаясь ртом в воротник и силясь унять дыхание — Годы уже у меня не те, Охотник. Ой не те…

— Возраст тут не так важен — возразил я, протискиваясь мимо него — Когда последний раз за лопату или копье брался?

— Да, наверное, лет пятьдесят тому назад — рассмеялся он — А тут разве что на похоронах снегом покойника заваливал, так там и остальные помогали. Я этому всегда удивлялся…

— Чужой помощи? — удивленно спросил я уже из темного отнорка.

— Ей самой. В Холле раньше ни в одном деле, ни от кого помощи не допроситься было. А вот как кого снежком навеки прикопать — так все рады по горсти кинуть! Что за люди…

— А я считаю, что так и должно быть — отозвался я, вонзая лопату в плотный снег — Это инвестиция.

— Чего-чего? — пыхтящий Сергей сгреб снег на остатки палатки и с недоумением глянул на меня — Что за слово такое?

— Инвестиция — повторил я — Денежное вложение.

— Только здесь не деньги, а снег в могилку вкладывают.

— Именно — улыбнулся я — Это как гарантия того, что вложенные инвестиции однажды вернутся к тебе хотя бы в том же объеме. А лучше в двойном размере.

— В смысле — горстью снега похоронного?

— Ага. Ты закапываешь мертвеца, чтобы однажды закопали тебя.

— Ха! Тогда я немало вложил в это дело! Скольких я здесь похоронил? Сколько горстей снега уронил на брошенные в трещину тела друзей? Наши братские могилы полны…

Я рассмеялся и швырнул в его сторону, выбитую из стены снежную глыбку:

— Вот видишь, Сергей. Жизнь прожита не зря. Теперь тебя точно закопают, а не бросят в углу.

— Ну… уже неплохо, верно?

— Согласен.

— Хотя я от личной могилки не отказался бы.

— Хочешь лежать под крестом?

— Хочу лежать узнаваемо. Ну чтобы подошли люди к холмику и на кресте прочли, что здесь лежит Сергей Блат, желающий всем благ. А лежать в общей могиле…

— Так для тебя лично никакой разницы уже не будет — заметил я.

— А вдруг будет? Похороны ведь не зря существуют — с отпеванием, с лежанием в крепком гробу, и чтобы крышку как следует заколотили.

— Похороны придуманы людьми — ответил я — Остальные живые существа просто возвращаются в экосистему.

— Куда?

— В природу.

— Кормом для зверья и червей?

— Ага — улыбнулся я — Кормом для зверья и червей. И удобрением в почву.

— Да ну… к черту всех этих голодных тварей! Я хочу спокойно сгнить в своем гробу! Чинно! И даже достойно!

— В автолизе очень мало чинного и достойного — вздохнул я и пожал плечами — Да и ладно.

— Любишь ты словечки странные использовать. Начитанный что ли?

— Начитанный — подтвердил я — Когда-то читал очень много. Стремился достичь порога. Хотел напитать мозг как можно большим количеством максимально разнообразной информации.

— Зачем?

— Вот и я думаю — зачем? — хмыкнул я — Но тогда считал, что этот метод приведет мне к качественному прорыву на рубеж выше.

— А что там выше?

Я пожал плечами:

— Ну… лучшее будущее. Больше денег и путешествий, больше осмысленной и осознанной жизни, меньше глупых поступков и меньше всякой порождаемой тупыми делами грязи…

— Ну да… слыхал я о таком. Не будешь умные книги читать — в тюрьму попадешь или всю жизнь чужие канализационные стояки чинить будешь. И

— Ну… как-то так — согласился я — Не настолько буквально, но…

Я не договорил. После очередного удара лопата подалась вперед и ушла в дыру почти полностью. Сопротивления там внутри не ощущалось — пустота.

— Куда-то пробились — тихо произнес я, вытягивая лопату и нанося удар рядом, чтобы расширить отверстие — Дай-ка ту садовую лампу, Сергей…

Дождавшись, когда в руку втиснут ровно горящую лампу, я просунул ее в отверстие. Заглянули мы туда вместе с Сергеем. И надолго замерли у дыры, глядя на открывшее за стеной относительно небольшое рукотворное пространство.

Стены сложены из ледяных блоков, пол устлан одеялами. Все белым белом — здесь осел иней, покрывший все белоснежным покрывалом, которое закрыло и пять вытянувшихся в дальнем углу мертвых тел.