Грязные игры - Вячеслав Сухнев

Под окном взревел мотор, завизжали автопокрышки и гулко раскатилась короткая автоматная очередь: та-та-та-та…

— В полвторого ночи пуляют, — покачал головой Пронин. — Ладно, мы хоть выпиваем, а остальные почему не спят? Почему они под нашими окнами развлекаются, козлы?

— Потому что перекресток, — пожал плечами Толмачев. — Очень удобно. Пострелял и слинял.

Давайте закроем форточку, если вас шум беспокоит.

— Закроем, откроем… — пробормотал Пронин, покачиваясь на табурете. — Кстати, я тут на днях открытие открыл. Исключительно для внутреннего употребления. Открытие, так сказать, филологического… а может, логического плана. Хочешь, Николай Андреевич, расскажу?

— Если филологического плана, то не нужно, — поморщился Толмачев. — Лучше начните с логического. Я в филологии ничего не смыслю.

— Я тоже, — признался Пронин. — Но это к делу не относится. Ты песню такую слышал: «Распрягайте, хлопцы, кони»?

— Слышал.

— Ее классический вариант исполняется распевно. Вот так:

«Чи не выйде та дивчина рано вранци по воду… она ростом невеличка, ще и годами молода…»

И так далее. А теперь — ахтунг! Внимание!

«Руса коса до пояса, в коси лента голуба».

Руса! Запомнил? Поехали дальше. Эту же песню кубанский казачий хор исполняет в другом темпе, живей, на плясовой манер:

«И-эх, руса коса до пояса, в коси лента голуба!»

А потом идет припев, который отсутствует в каноническом тексте:

«Ма-ру-ся! Раз, два, три, калина, чорнявая дивчина в саду ягоду рвала!»

Ну?

— Что — ну? — помотал головой Толмачев. — Весь дом перебудили, Глорий Георгиевич. Неудобно! По-моему, у вас не только с филологией напряженные отношения. Есть еще такое понятие — музыкальный слух.

— Да ладно! — перебил Пронин. — Ты суть ухватил? В куплете — руса коса, а в припеве — чорнявая дивчина! Понял? Вот это и есть мое открытие.

Таким образом, текст, который исполняет кубанский хор, вторичен. Припев появился позже, без увязки с основным текстом. Канонический же текст создавался скорей всего в северных областях Украины, где много русых людей. И там идеалом женской красоты была, наверное, русая коса. А кубанцы, потомки бродников, то есть хазар и запорожских казаков, которые ассимилировали некоторые тюркоязычные этносы, почитают черные волосы. Подсознательно это появилось и в припеве.

— Забавно, — засмеялся Толмачев. — Сначала, значит, русая дивчина, а потом чернявая. Забавно!

— Все это, обрати внимание, лежит на поверхности, — снисходительно сказал Пронин. — Много лет тысячи людей слушают смысловую нелепицу и не замечают ее. В застойное время я бы славно порезвился по этому поводу в «Литературке»! Или даже в «Воплях». Ну, в «Вопросах литературы». А теперь мои изысканные изыскания никому не нужны.

Ни хрена и никому. Поэтому я иду спать. Будь здоров, химик! По-моему, похимичили. Что ни говори, а цэ два аш пять о аш — великое изобретение человеческого гения.

Толмачев при знакомстве с Прониным назвался химиком-экспертом общества изобретателей, и писатель теперь каждый раз щеголял весьма скромными знаниями химии, чтобы доставить, надо полагать, удовольствие молодому приятелю.

— Кстати, — поднимаясь, сказал писатель, — в воскресенье за тобой зайти?

— Зачем? — удивился Толмачев.

— На участок сходим, голоснем по референдуму.

— Не смогу, — замялся Толмачев. — Некогда.

Поработать надо.

— А я пойду! — сказал Пронин угрожающе. — И скажу: Борис, ты не прав!

— Полагаете, он вас услышит?

— Услышит, — сказал писатель, подумав.

Но прежней уверенности в его голосе не чувствовалось.

Закрыв за Прониным дверь, Толмачев поглядел с тоской на компьютер и отправился спать. И на грани сна и яви вдруг услышал мощный хор, ревевший:

«…руса коса до пояса, в коси лента голуба… Мару-ся! Раз, два, три, калина, чернявая дивчина…»

Логический сбой. Никто его не замечает, потому что лежит на поверхности. В романах Пронина, которые Толмачев иногда листал в метро, есть этот прием: преступник прячет украденное на самом виду.

Сон слетел. Проклиная пеструю Марусю с голубой лентой, Толмачев накинул халат, сварил кофе и сел за компьютер.

— Тэк-с, тэк-с, — забормотал он по привычке, уже ощущая охотничье волнение, — на поверхности, значит? Вроде русая, а на самом деле чернявая…

И никто не обращает внимания. Ну-с, посмотрим, посмотрим, куда вы Марусю спрятали, народные умельцы… Операция с недвижимостью? Вполне возможно. Невинно, солидно. И на поверхности.

И даже, представьте, господин Толмачев, все налоги уплачены. Замечательно-то как!

Свет у него горел всю ночь.

10

«…Существует мнение, что большая политика делается этими смешными людьми в галстуках в Верховном Совете, что она делается указами и постановлениями, что она делается президентами на конференциях и послами на встречах. Это глупости… Только наш путь является верным, ибо мы идем, остальные спекулируют на дороге. Раз навсегда нужно избавиться от мысли, что кто-то еще что-то понимает, кроме нас».

На вторые сутки пути, рано утром, их разбудил стук о железо, шум и перебранка за окном вагона.

Поезд стоял. Мирзоев отодвинул белую занавеску, выглянул.

— Палагиада… Почти приехали, Алексей Дмитриевич. Вагон, кажется, уже отцепили. Теперь еще пятнадцать километров — и Ставрополь.

— Шестнадцать, — механически поправил Седлецкий, зевая. — Будем собираться? Только бы сортир не закрыли, чистюли…

Удивительно, но факт: за сто с лишком лет существования железных дорог в России никто не удосужился пустить до Ставрополя прямой московский поезд. Хотя такие поезда ходят практически во все республиканские и областные центры России, даже самые захудалые. Обидели Ставрополь, вероятно, потому, что несколько поездов давно связывают центр державы с Кисловодском, расположенным на территории Ставропольского края. И этого, мол, достаточно.

Проще всего можно попасть в краевой центр на поезде Москва — Элиста. На станции Палагиада возле поселка Шпаковское от состава отцепляют «прямые» вагоны, составляя из них небольшой неспешный поезд, который и приводят на ставропольский вокзал. Таким образом легко, походя решена одна из неразрешимых научных задач: о перемещении физического тела одновременно в двух разных направлениях — на одном и том же поезде из Москвы можно попасть и к калмыкам, и к казакам…

Состав на Элисту давно ушел, ставропольские вагоны наконец сцепили, но почему-то не было, как объяснил в окно мужик с масленкой, «тяму». Так в здешних краях называют тягу. Седлецкий с Мирзоевым успели как следует умыться — никто и не подумал замыкать туалет в барском вагоне.

Потом они уселись завтракать, разглядывая в окно ухоженный скверик перед приземистым красно-бурым зданием станции. Скверик был весь залит бело-розовой пеной цветущих деревьев — тут, в кавказских предгорьях, весна давно наступила, и сочная яркая зелень, не успевшая выгореть, покрывала окрестные холмы.

В дверь постучали.

— Входите, девушка, входите, — замурлыкал Мирзоев.

Но вместо грудастой проводницы в купе вошел здоровенный детинушка лет тридцати с небольшим в кремовом костюме из «жеваной» ткани. Круглолицый, курносый, с редкими белесыми бровями, он походил на пастушка-переростка. В мосластых руках, далеко высовывающихся из рукавов, детинушка внес огромную спортивную сумку. Поставленная на пол сумка переливчато зазвенела, а вошедший вытер цветастым платочком вспотевший лоб.

— Не ошибся дверью, дорогой? — спросил Седлецкий.

— Никак нет, товарищ подполковник, — тихо сказал детинушка. — Разрешите представиться: капитан Сарана. Прикомандирован на весь срок операции. Отвечаю за техническое обеспечение и контакты с местным руководством.

— Ага… Присаживайся, Сарана. В сумочке у тебя, надо полагать, все необходимые технические прибамбасы? И ты их решил показать, чтобы продемонстрировать высокую готовность.

— Ну что вы, — натянуто улыбнулся капитан. — Для моих прибамбасов нужен хороший фургон. Сегодня я по совместительству выполняю функции курьера-связника. Он заболел. А я варенье от тещи везу, чтобы мотивировать поездку.

— Так ты местный? — спросил Мирзоев.

— Местный. После сокращения из армии вернулся домой, в Шпаковское. Потом заканчивал в Краснодаре курсы по переподготовке офицерских кадров. Сейчас работаю в краевой администрации, в комиссии по приватизации.