Эликсиры Эллисона. От любви и страха - Харлан Эллисон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он почти решился сделать это, но вовремя спохватился. Он понимал, что ему не прожить достаточно долго, чтобы испытать облегчение. Он с трудом сдерживал истерический смех.
«Боже праведный, а я еще смеялся над бедолагами, страдающими от зуда седьмого года, над теми, кто начинал ерзать, стоя по стойке «смирно» во время инспекции, над теми, кто мог чесаться с блаженным вздохом. Господи, как же я им завидую!» – эти мысли показались дикими даже ему самому.
Кожу продолжало колоть иголками. Он чуть поерзал: стало хуже. Он сделал еще один глубокий вдох. По ребрам снова провели грубым наждаком. На этот раз, к счастью, он потерял сознание от боли.
– Ну, Терренс, и как вам показались кайбенцы?
Эрни Терренс наморщил лоб и провел пальцем по виску. Потом посмотрел на коммандера и пожал плечами.
– Фантастические создания, разве нет?
– Почему это фантастические? – удивился коммандер Фоули.
– Да потому, что почти не отличаются от нас. Ну, конечно, если не обращать внимание на желтый цвет кожи и пальцы-щупальцы. А во всем остальном они вылитые люди.
Коммандер выудил из серебряного портсигара сигарету и предложил другую лейтенанту. Потом прикурил, прикрыв один глаз от дыма.
– А я больше скажу: мне страшно. Их внутренности… словно кто-то вынул их, смешал с запчастями десятка других рас и запихал обратно. Помяните мои слова: следующие двадцать лет мы будем голову ломать над тем, как устроен их метаболизм.
Терренс хмыкнул, механически катая незажженную сигарету в пальцах.
– Если бы только двадцать.
– А вот это да, – согласился коммандер. – Следующую тысячу лет мы будем пытаться понять, как они думают, почему они воюют, во что нам обойдется мир с ними, и вообще, что ими движет.
«Если они вообще позволят нам дожить до этого», – подумал Терренс.
– Почему мы воюем с Кайбеном? – спросил он вслух. – Нет, правда?
– Потому что кайбенцы хотят убить каждого, в ком распознают человека.
– Чем же мы так им не нравимся?
– А какая разница? Может, тем, что у нас кожа не ярко-желтая, может, потому что у нас пальцы не во все стороны гнутся, может, наши города для них слишком шумные. Да что угодно! Но это ничего не меняет. Тут уж так: или мы, или они.
Терренс кивнул. Это он понимал. И кайбенец тоже. Кайбенец ухмыльнулся, потянул из кобуры свой бластер и выстрелил почти в упор. Вспышка разряда окрасила борт кайбенского корабля в багровый цвет.
Он свернул, чтобы не напороться на разрыв собственных снарядов. В глазах на мгновение потемнело от перегрузки, и он зажмурился.
Когда он открыл глаза, он стоял на самом краю пропасти. Он покачнулся и, стиснув зубы от напряжения, пытался сохранить равновесие. Напрягая все силы, он все же смог сделать глоток воздуха. Пальцы его – нет, не пальцы, щупальца – с металлическим лязгом тянулись к аптечке на переборке.
С зубодробительным лязгом робот бросился на него. Налетевший из ниоткуда сквозняк подхватывал и уносил прочь отлетавшие от него куски металла. Чертова машина занесла свинцовый башмак, целясь ему в лицо.
Ближе, ближе надвигалась подошва, пока не заполнила весь мир, и тогда…
Вспыхнул свет. Яркий, ярче любой звезды, что Терренс успел повидать. Свет клубился, переливался, искрил, соткался в светящийся шар, и шар этот ударил робота в железную грудь. Тот пошатнулся, отступил на шаг…
Робот зашипел, загудел и взорвался, расшвыряв миллион мелких обломков, падавших в бездну, на краю которой снова стоял Терренс, теряя равновесие. Он отчаянно размахивал руками в попытке удержаться, и все равно заваливался вперед…
Он вздрогнул и очнулся.
Его спас обморок. Даже в бреду он, оказывается, продолжал контролировать себя. Он не стонал и не бился в припадке. Он продолжал лежать неподвижно, не издавая ни звука.
Он знал это наверняка, потому что до сих пор был жив.
Вот только непроизвольный рывок в момент, когда он приходил в себя, заставил металлическое чудище выехать из своей ниши. Он окончательно очнулся и сидел неподвижно, привалившись к стене. Робот вернулся на место.
Он едва дышал, не открывая рта. Еще мгновение – и всем мучениям последних трех дней пришел бы конец. Трех дней или больше? Сколько он провалялся без сознания?
Его терзал голод. Бог свидетель, как же терзал его голод! Боль в боку сделалась сильнее: теперь даже малейший вдох причинял ему страдания. Все тело продолжало чесаться. Он сидел в неудобной позе, привалившись плечом к стальной переборке, и каждая ее заклепка, казалось, глубоко впилась в его кожу. Ему хотелось одного: умереть.
Да нет, не хотелось. Исполнить это желание было бы проще простого.
Если бы только он мог вывести из строя мозг робота… Увы, несбыточная мечта. Если бы только он мог повесить Фобос и Деймос вместо брелков себе на часы… Если бы только он мог перепихнуться с накачанной силиконом красоткой из Пинареса… Если бы только он мог соорудить аркан из своей толстой кишки…
Требовалось почти полностью разрушить мозг, чтобы остановить робота прежде, чем тот докатится до Терренса и ударит его еще раз.
И – с учетом отделявшей его от мозга стальной обшивки – шансы сделать это измерялись, пожалуй, отрицательной величиной.
Он прикинул, по какому месту ударит его робот в следующий раз. В любом случае одного удара этой стальной клешни хватит, чтобы убить его наверняка. В нынешнем его состоянии покончить с ним мог даже один глубокий вдох.
Допустим, он успеет добраться до люка в шлюзовую камеру и проскочить туда…
Бесполезно. А) робот перехватит его прежде, чем он успеет подняться на ноги – в его нынешнем-то состоянии. Б) Даже если он каким-то чудом успеет проскочить в люк, робот запросто откачает из шлюза весь воздух. В) Даже если допустить, что чудо свершится дважды, и робот этого не сделает, это все равно не поможет ему ничем: его шлем и перчатки лежат внутри капсулы, да и куда денешься на этом планетоиде? Корабль разбит в хлам, рация тоже, так что сигнала он послать не сможет.
Ближайшее будущее предстало перед ним во всей своей неприглядной красе.
Чем больше он думал об этом, тем больше убеждался в том, что скоро покинет этот свет.
Покинет этот свет.
Этот свет…
Свет…
СВЕТ???
Господи, неужели такое возможно? Нет, правда? Неужели он нашел решение? Он поражался тому, как все просто. Все три –
