Удивительные приключения дядюшки Антифера - Жюль Верн

— Четыре цифры?…— заволновался Бен-Омар.

— Да, четыре цифры! И я продам их вам только по двенадцати с половиной миллионов за штуку! Теперь все! Прощайте!…

И, заложив руки в карманы, дядюшка Антифер пошел прочь, насвистывая свою любимую арию. А что это за ария, не знал никто и меньше всего сам дядюшка,— она более напоминала вой заблудившегося пса, чем мелодию Обера[150].

Бен-Омар окаменел! Превратился в соляной столб![151] Застыл, как истукан! Прирос к месту! А он-то надеялся обвести этого матроса вокруг пальца, как простого феллаха! Одному Магомету известно, как он надувал несчастных крестьян, которых судьба приводила в его нотариальную контору, считавшуюся одной из лучших в Александрии!…

Бен-Омар растерянно глядел вслед малуинцу, удалявшемуся вразвалку тяжелой походкой моряка. Дядюшка Антифер шел, поднимая то одно плечо, то другое, жестикулируя, словно рядом находился его друг Трегомен, получавший очередную взбучку.

Вдруг дядюшка Антифер остановился как вкопанный. Он встретил какое-нибудь препятствие? Вот именно!… То была мысль, неожиданно возникшая у него в голове. Он кое-что упустил, но упущение еще не поздно исправить…

Он подошел к нотариусу, не менее неподвижному, чем прелестная Дафна, превратившаяся в лавр, к горькому разочарованию Аполлона[152].

— Господин Бен-Омар…— начал дядюшка.

— Что вам угодно?

— Есть одна вещь, которую я забыл шепнуть вам на ухо.

— Что именно?…

— Это номер…

— Номер?! — встрепенулся Бен-Омар.

— Да, номер моего дома… Улица От-Салль, три… Вам следует знать мой адрес. Когда вы придете, вас примут хорошо…

— Вы меня приглашаете?

— С пятьюдесятью миллионами в кармане!…

На этот раз дядюшка Антифер удалился окончательно, а нотариус в изнеможении опять сел на бревно, взывая к Аллаху и его пророку Магомету[153].

Глава седьмая,

в которой Бен-Омару насильно навязывается в качестве главного клерка некий Назим, человек с несносным характером

Ночью девятого февраля спящие глубоким сном постояльцы гостиницы «Унион», у которых окна выходили на площадь Жак-Кёр, могли бы проснуться от громких криков, если бы дверь номера семнадцать не была плотно закрыта и завешена звуконепроницаемой портьерой.

Дело в том, что между двумя постояльцами, занимающими этот номер, произошла ссора, и один из них пришел в такой неистовый гнев, что, не сдерживаясь, выкрикивал во весь голос обвинения и угрозы. Второй старался, правда, его успокоить, но все его попытки терпели неудачу, так как уговаривал он не слишком уверенно и явно чего-то боялся.

Впрочем, никто ничего бы не понял из этого бурного разговора, так как он происходил на турецком языке, малознакомом уроженцам Запада. Время от времени появлялись и французские выражения, свидетельствующие, что собеседники при желании могли бы объясниться и на этом благородном языке.

В камине полыхал огонь, и лампа, стоявшая на круглом столике, освещала бумаги, наполовину прикрытые старым, порыжевшим от времени портфелем.

Один из ссорящихся был Бен-Омар. Совершенно уничтоженный, подавленный, он не отводил полузакрытых глаз от огня, страшась взглянуть своему собеседнику в глаза, сверкавшие от ярости ярче, чем пламя в камине.

Это и был тот самый иноземец со свирепой физиономией, которому нотариус подал незаметный знак во время разговора с дядюшкой Антифером на набережной.

И он уже в двадцатый раз повторял:

— Значит, ты ничего не добился?

— Да, ваша милость, и Аллах тому свидетель…

— Какой мне прок от свидетельства Аллаха? Я говорю о деле!… Значит, ты ничего не добился?

— К величайшему сожалению.

— Чтоб его черти взяли, проклятого малуинца! (Эти слова прозвучали по-французски.) Так он отказался отдать тебе письмо?

— Отказался!

— А продать?

— Продать? Согласился.

— И ты, болван, не купил его? Ты не взял его? Посмел явиться сюда без письма?…

— А знаете ли вы, ваша милость, сколько он за него запросил?

— Какое это имеет значение?

— Пятьдесят миллионов франков!

— Пятьдесят миллионов?

Проклятия посыпались из уст египтянина, как ядра с фрегата[154], открывшего огонь одновременно с левого и с правого борта. И, как бы перезарядив свои пушки вновь, он продолжал пальбу:

— Теперь тебе ясно, болван, что моряк прекрасно знает, как важно это дело?…

— По-видимому, он догадывается.

— Чтоб его задушил Магомет!… И тебя вместе с ним! — кричал египтянин в диком раздражении, меряя комнату нервными шагами,— А еще лучше, я сделаю это сам, прежде всего в отношении тебя; ты ответишь за все трудности, которые еще предстоят…

— Но ведь это не моя вина, ваша милость… Я не посвящен в тайны Камильк-паши…

— Ты должен их знать! Ты должен был вырвать их у него еще при жизни!… Ведь ты был его нотариусом!…

И снова посыпались проклятия, как пушечные ядра с обоих бортов фрегата.

Этот ужасный человек был не кто иной, как Саук, сын Мурада, двоюродного брата Камильк-паши. Ему исполнилось тридцать три года. После смерти отца он остался единственным наследником своего богатого родственника и мог бы получить огромное состояние, если бы оно не оказалось увезено и спрятано от его алчности — читатель уже знает, по какой причине и при каких обстоятельствах.

Сейчас мы расскажем вкратце о событиях, случившихся после того, как Камильк-паша покинул Алеппо и увез свои сокровища, чтобы укрыть их в недрах никому не известного острова.

В октябре 1831 года Ибрагим-паша во главе флотилии из двадцати двух кораблей, с тридцатью тысячами человек, взял Газу, Яффу и Хайфу, а двадцать седьмого марта 1832 года и крепость Акку.

Казалось, что эти территории Палестины и Сирии будут окончательно отторгнуты от Блистательной Порты, но вмешательство европейских держав остановило сына Мухаммеда— Али на пути завоеваний. В 1833 году обоим противникам — султану и вице-королю — навязали соглашение в Кютахье, и все осталось по-старому[155].

В это смутное время Камильк-паша, к счастью для него, скрыв свои богатства в безопасном месте, помеченном двойным «К», продолжал путешествия. Где скитался он на шхуне под командой капитана Зо? В какие воды, в какие моря — близкие или далекие,— в какие части света заходило судно? Заплывала ли шхуна в далекие воды Азии или огибала Европу?… Кроме капитана Зо и самого Камильк-паши, ни один человек не ответил бы на эти вопросы, ибо, как мы знаем, никто из экипажа не попадал на берег и ни одному матросу не было известно, в какие страны Запада или Востока, Юга или Севера их заносила фантазия хозяина.