Северное сияние - Нора Робертс

Но функционировать он мог.

Он закончил работу, запер участок. Приехал назад в «Приют», пошел наверх, к себе в номер. Разговаривал с людьми. Не помнил, с кем и о чем, но помнил, как двигал губами и изо рта вылетали слова.

Он поднялся к себе и запер дверь. И теперь сидел в темноте.

Какого черта он здесь делает, в этом захолустье? Холод, мрак, безлюдье… Неужели он такой прямолинейный, такой предсказуемый, что ничего другого не придумал, как выбрать себе город вечной зимы, в точности отражающий его внутреннее состояние?

И что он хотел доказать своим выбором? Тем, что приехал, нацепил жетон и делает вид, что ему по-прежнему нравится его работа? Прячется — вот что он на самом деле делает. Прячется от себя, от того, кем он был раньше, от того, что потерял. Но это же невозможно — прятаться от того, что сидит в тебе каждый час и каждую минуту и только того и ждет, чтобы выскочить и плюнуть тебе в лицо.

Он запасся таблетками. А как же! Привез с собой немалый запас. Таблетки от депрессии, таблетки от бессонницы, чтобы уснуть глубоко — без ночных кошмаров.

Все это он давно бросил пить, поскольку от депрессии или бессонницы лекарства не спасали, зато он переставал ощущать себя.

Вернуться он не мог, двигаться дальше — тоже, почему бы тогда не осесть тихонько здесь? Погрузиться в этот мрак. Погружаться в него все глубже и глубже, до тех пор, пока не останется никакой возможности выползти на свет из этой пропасти. В глубине души он понимал, что здесь ему самое место — в этой темноте и пустоте, здесь он может упиваться собственным страданием.

А что? В этом состоянии даже хозяйство вести можно. Находятся же чокнутые, которые живут в картонных коробках под каким-нибудь мостом. Простая, незатейливая жизнь в картонной коробке — никому от тебя ничего не нужно.

Ему вспомнилась поговорка: «Как дерево упало, так пусть и лежит». Что зря трепыхаться?

Сама мысль о том, чтобы осесть здесь и хоть как-то наладить свою жизнь, была ему отвратительна.

Так. Если сейчас не спуститься на первый этаж, кто-нибудь явится к нему наверх. А это будет еще хуже. Он поднялся, не сдержав проклятий, — таких усилий от него потребовало это простое перемещение в пространстве. Неужели эти смутные шевеления в душе, похожие на проблески жизни, были не более чем насмешкой? И судьба лишь показывает ему, что значит жить, прежде чем снова спихнуть его в темную дыру, откуда нет выхода?

Что ж, сегодня у него еще достанет сил выползти на свет, хотя бы из злости. И сил пережить эту ночь, последнюю ночь в году. А раз так, то почему бы хоть сегодня не отвлечься?

Но сегодня он на дежурстве. Он накрыл рукой бляху на груди. Надо снять. Смешно, что какая-то железяка помогает ему держаться. Но он уже и с этим смирился. Ничего, продержимся.

Он включил свет и чуть не ослеп. Усилием воли заставил себя отойти от выключателя, так сильно было желание погасить лампу и опять погрузиться в темноту.

Он прошел в ванную, открыл холодную воду. Плеснул в лицо, надеясь обмануть себя — дескать, холодная вода смоет усталость, которая ужом вьется вокруг депрессии.

Долго изучал себя в зеркале, искал признаки, которые бы его выдали. Но нет, обычный мужик, никаких особых знаков не отпечаталось. Немного усталые глаза, немного впалые щеки, но ничего из ряда вон выходящего.

Если и у окружающих будет такое же мнение, что ж, это его устроит.

Едва Нейт открыл дверь, как на него обрушилось веселье. И опять первым желанием было вернуться и забиться в свое логово, но он заставил себя двинуться вперед.

Отто и Питера он сегодня отпустил. Ешьте, пейте, веселитесь. У обоих были друзья и родные — те, с кем можно вспомнить былое. Нейт, наоборот, уже давно пытался стереть прошлое из своей памяти, и сегодняшний день в этом смысле ничем не отличался от всех других.

С тяжелым сердцем он спустился вниз.

Музыка играла на полную громкость. Вполне приличная музыка, лучше, чем он ожидал. В зале было битком. Столы сдвинули к стенам, чтобы освободить место для танцев, на радость посетителям. Потолок украшали гирлянды и шары, да и люди были одеты под стать обстановке.

Некоторые ветераны были в костюмах, которые Пич описала ему как аляскинский смокинг. Крепкие рабочие костюмы, вычищенные и отглаженные по случаю праздника. На некоторых даже были допотопные узкие галстуки с зажимом и, что самое смешное, карнавальные шляпы из бумаги.

Из женщин многие были в блестящих платьях и юбках, с забранными наверх волосами и в туфлях на каблуках. Он увидел Хопп, она нарядилась в фиолетовое вечернее платье и танцевала с Гарри Майнером — фокстрот? тустеп? Нейт в этом не разбирался. Роза сидела у бара на табурете, а рядом стоял какой-то мужчина — по-видимому, ее муж Дэвид. Он нежно гладил ее плечи.

Ей что-то сказала медсестра из приемного покоя, и она засмеялась. Потом подняла глаза на мужа. Встретилась с ним взглядом. Нейт видел, как между ними пульсирует любовь. Тепло, нежность. И почувствовал себя еще более одиноким и застывшим.

Ни одна женщина никогда не смотрела на него такими глазами. Даже в браке женщина, которую он считал своей, ни разу не одарила его этим взглядом, полным беззаветной, обнаженной любви.

Он отвернулся.

Пристальным взором полицейского он обшарил толпу. Оценивающим, все примечающим. Это тоже отдаляет его от людей, Нейт это знал. Но изменить что-либо был не в силах.

Вот Эд, а вот его задавака Арлин. Вон Митч с радиостанции, русые волосы стянуты в хвост, рука обвивает девушку, которая заметно уступает ему по привлекательности. Кен с гавайской гирляндой цветов на шее оживленно беседует с Профессором — тот в своем всегдашнем твидовом пиджаке.

Друзья-товарищи. Отчасти собутыльники, но все равно — они все тут друзья-товарищи. А он — чужак.

На него пахнуло духами Чарлин, но скрыться он не успел — она уже была тут как тут. Он и глазом не успел моргнуть, как его уже обвивали гибкие женские руки, теплые, блестящие губы скользили по его губам, язык поддразнивал. Ее рука поглаживала и легонько сжимала ему ягодицу.

Потом Чарлин скользнула прочь и томно улыбнулась.

— С Новым годом, Нейт! Это — на тот случай, если мне не удастся сегодня тобой завладеть.

Он практически потерял дар речи и с ужасом почувствовал, что краснеет. Неужели его так смутила эта беззастенчивая атака?

— А где ты все время прячешься? — Она обвила его руками за шею. — Мы тут уже больше часа веселимся, а ты до сих пор со мной не танцевал.

— Были… дела.

— Работа, работа и работа. Почему ты не хочешь расслабиться?

— Мне нужно поговорить с мэром.

— Нет, в такое время у нас не занимаются общественными делами. Это же праздник! Давай же, потанцуй со мной. А потом выпьем шампанского.