Тавриз туманный - Мамед Ордубади

______________ * Новха и фард - траурные песнопения. ** Минбар - возвышение в мечети, с которого молла читает молитвы. *** Во время траурного собрания, когда марсияханы поднимаются на минбар, новхаханы читают тему марсии. Позднее, чтобы дать передышку марсияхану, они поют причитания внизу, у минбара.

Мешади-Кязим-ага приказал своим поварам приготовить роскошный ужин для марсияханов. Мы хорошо знали, что за вкусную еду у этих служителей пророка можно выведать самую что ни на есть строжайшую тайну.

Мы устраивали такое торжественное траурное собрание для того, чтобы разоблачить авантюру Гаджи-Самед-хана. Но была и другая причина, вынуждавшая нас сделать это. Мы не могли оставаться в стороне, когда весь Тавриз с такой пышностью справлял траур по имаму Гусейну. Этим мы, несомненно, вызвали бы подозрения и царского консула и Гаджи-Самед-хана.

Гаджи-Самед-хану я написал:

"Просим Ваше превосходительство почтить своим присутствием траурное собрание, посвященное Сейидишшухаду*, которое состоится в доме купца Мешади-Кязима 14 числа этого месяца в 8 часов вечера.

______________ * Сейидишшухад - глава великомучеников.

ПАТРИОТ РОДИНЫ АБУЛЬГАСАН

Почетные приглашения одновременно были посланы и переводчикам консульства Мирза-Алекпер-хану и Мирза-Фатулла-хану. Хорошо зная, что Гаджи-Самед-хан терпеть не может своего заместителя Сардар-Рашида, мы решили не приглашать его без согласия губернатора.

Я не сомневался, что на первый вечер траурного собрания Гаджи-Самед-хан приедет обязательно, и потому пригласил самых заядлых контрреволюционеров, самых махровых реакционеров.

Все гости - купцы и аристократы - совершенно не думали о мученике имаме Гусейне. Они даже и не вспомнили о нем. Все внимание их было поглощено осмотром гостиной и других комнат, уставленных дорогими вещами.

Когда Гаджи-Самед-хан позвонил из сада Низамуддовле, что он выезжает, присутствующие толпой хлынули на улицу, к воротам, чтобы встретить правителя Азербайджана. Мы с Мешади-Кязим-агой стояли в первом ряду.

В пять минут девятого автомобиль Гаджи-Самед-хана остановился у ворот. Самые ярые контрреволюционеры, прихлебатели, подхалимы, несмотря на грязь и лужи, обливаясь потом и едва переводя дыхание, в знак особого почета и любви, бежали следом за его машиной.

Когда Мешади-Кязим-ага подхватил под руку ступившего на подножку Гаджи-Самед-хана, толпа у ворот начала выкрикивать:

- Зинда бад хазрати ашраф! Зинда бад Шуджауддовле!*

______________ * Да здравствует его превосходительство! Да здравствует Шуджауддовле!

Пройдя сквозь живую стену, образованную встречающими, во двор, Гаджи-Самед-хан оглядел траурное убранство и сказал:

- Молодец! Сделано со вкусом, достойно памяти Сейдишшахада. Не всякий смог бы так устроить. Вот это я понимаю.

На балконе Гаджи-Самед-хана встретили пятьдесят юношей в черном одеянии, готовых по первому знаку выполнить любое его приказание. Это очень понравилось губернатору.

В сопровождении аристократов и купцов, шедших за ним по пятам от самых ворот, палач народа вошел в гостиную, и, ошеломленный, остановился у порога. Такой роскоши он еще нигде не видал, ни у себя, ни у других. Когда же он увидел свой увеличенный портрет рядом с портретами русского царя и его тавризского консула, он потерял самообладание и на радостях пожал мне руку.

- Сказать правду, до сих пор я не знал своих друзей, - это большой промах, - довольным голосом говорил он.

Потом внимательно осмотревшись вокруг, он повернулся ко мне и продолжал:

- Господину консулу сообщили об этом собрании?

- Не сомневаюсь, что Нина Никитина поставила его в известность, ответил я.

В это время Гаджи-Самед-хан заметил секретаря консула Мирза-Акпер-хана и обратился к нему:

- Будьте любезны, не сочтите за труд сообщить господину генералу об этом собрании и от моего имени передать ему нижайшее почтение. Скажите, что Гаджи-Самед Шуджауддовле ждет его на траурном вечере в память имама Гусейна в доме господина Абульгасан-бека. Я пошлю за ним свою машину.

Через минуту Гаджи-Самед-хан снова обратился ко мне:

- Сардар-Рашиду приглашение послали?

- Нет. Без согласия вашего превосходительства я не осмелился.

Мои слова ему очень понравились. Он еще раз пожал мне руку.

- Обожаю преданных людей, - сказал он. - Я учту ваше отношение ко мне. Но пошлите ему приглашение сейчас же. Если вы этого не сделаете, консул может заподозрить вас в нелояльности к Сардар-Рашиду.

Я не замедлил отправить ему письменное приглашение и послал за ним фаэтон.

Гаджи-Самед-хан, осматривая картины, развешанные по стенам, медленно шел вперед, а за ним, раболепно и льстиво улыбаясь, неотступно, как тень, следовали наши гости.

Приезд царского консула вызвал всеобщее оживление. Подданные России, ее тайные агенты и те, кому она покровительствовала, не могли, да и не пытались скрыть свое ликование и старались, чтобы консул их заметил. Отталкивая друг друга, они протискивались в передние ряды. Приложив руки к груди, они склонялись в низком поклоне в знак своего глубокого уважения, а некоторые в своем подобострастии доходили до того, что обнажали головы. Это подхалимство, желание угодить консулу было так очевидно, что даже он сам улыбнулся, когда несколько сеидов*, сняв свои чалмы, отвесили ему глубокий поклон.

______________ * Сеид - мнимый потомок Магомета.

"Зинда бад император"*, - раздавалось вокруг. Каждый старался крикнуть как можно громче, заглушить соседа. В этом шуме потонули обычные на траурных собраниях в память имама Гусейна вопли "Ва Гусейн!". Лишь иногда, то тут, то там прорывался чей-то голос: "Зинда бад Гаджи-Самед-хан!"

______________ * Да здравствует император!

В свите консула было много иранцев в белых и зеленых чалмах*.

______________ * Белую чалму носят моллы, а зеленую - сеиды.

Когда консул вошел в гостиную, Гаджи-Самед-хан, желая подчеркнуть свою независимость, остался на месте. Он не склонил перед ним головы, а, как равному, пожал руку. Вместе они начали осматривать дом Мешади-Кязим-аги.

Заметив портреты Николая II, его семьи, свой собственный и Гаджи-Самед-хана, консул повеселел и обратился к своему спутнику:

- Я очень рад, что в Иране у нас есть такие верные я преданные друзья, как Абульгасан-бек, - потом он повернулся ко мне и, пожимая мою руку, продолжал: - Я вас знаю давно. О вашей культуре и благородстве можно судить по тому уважению, которое вы оказываете Нине Никитиной, но я даже не предполагал, признаться, что вы такой передовой, прогрессивно настроенный человек.

Он повторил эти же слова еще раз, обращаясь к Гаджи-Самед-хану и добавил:

- Я встречал немало интеллигентных иранцев в среде восточной аристократии, но господин Абульгасан-бек превосходит их всех. И вот почему: многие иранцы ищут прогресс и культуру в атеизме, в отрицании религии. Господин Абульгасан-бек, надо сказать прямо, человек другого покроя. Своим примером он убедительно доказал, что культурное развитие Ирана возможно только на религиозной основе. Вот у кого должна учиться иранская интеллигенция и аристократия. Весь народ должен понять, что дальнейший прогресс возможен только на основе религии, а не иначе.

Продолжая беседу в том же духе, они вышли на балкон и сели в кресла у круглого стола, уставленного шкатулками с сигарами и папиросами. Подошел Сардар-Рашид и сел рядом с ними.

Кальян не подавали. Поняв, что ждут его разрешения, Гаджи-Самед-хан распорядился так, словно он был здесь хозяином:

- Подайте гостям кальян!

В несколько дверей, распахнувшихся одновременно, вошли слуги, неся пятьдесят кальянов. Звон хрустальных побрякушек заполнил гостиную, и ничего нельзя было расслышать. Разнесся аромат духов.

Гаджи-Самед-хан был поражен красотой и изяществом поданного ему кальяна. Когда же он увидел на нем свое изображение и прочел надпись, восторг его перешел всякие границы.

Подали чай. Первые три стакана поставили перед консулом, Гаджи-Самед-ханом и Сардар-Рашидом.

Некоторое время в гостиной было тихо. Слышалось лишь позвякивание ложечек о стаканы да шумное дыхание курильщиков, выпускавших один за другим клубы зловонного дыма.

Наступала пора петь марсию. По традиции запрещалось пить в этот момент чай или курить кальян. Однако никому не хотелось прерывать столь приятное занятие. Наконец, снова раздался повелительный голос Гаджи-Самед-хана:

- Пусть ахунды начинают!

Было похоже, будто в пруд, где квакали тысячи лягушек, вдруг бросили камень. Голоса и звуки замерли. В гостиной воцарилась напряженная тишина...

Первым, по желанию Гаджи-Самед-хана, на минбар поднялся марсияхан Мохаммед-Али-шах Султануззакирин. Рассказывая о трагической гибели имама Гусейна, он вызвал на глазах присутствующих слезы. По существующему в Тавризе и на Кавказе обычаю марсияхан должен находиться на минбаре всего десять-пятнадцать минут. Поэтому после краткого вступления Солтануззакирин запел: