Сборник "Последнее желание" - Анджей Сапковский

— На помощь! — завыл он. — Спасите!

— Не трясись, Лютик, — сказала женщина, опускаясь рядом с ним на колени и разрезая путы пружинным кинжалом Риенса.

— Йеннифэр? Ты?

— Надеюсь, ты не станешь утверждать, будто забыл, как я выгляжу? Да и мой голос, я думаю, ты тоже не успел забыть. Встать можешь? Не поломали тебе костей?

Лютик с трудом поднялся, застонал, растер затекшие плечи.

— Что с ними? — указал он на лежащие на полу тела.

— Проверим. — Чародейка щелкнула кинжалом. — Один должен жить. У меня к нему есть несколько вопросов.

— Вон тот, — трубадур остановился около вонючего, — кажется, жив.

— Не думаю, — равнодушно заметила Йеннифэр. — Я перерезала ему дыхательное горло и сонную артерию. Может, в нем что-то еще и теплится, но это уже ненадолго.

Лютик вздрогнул.

— Ты перерезала ему горло?

— Если б по врожденной осторожности я не выслала впереди себя фантома, то здесь лежала бы я. Осмотрим второго… Надо же! Глянь, такая дылда, а не выдержал. Жаль, жаль…

— Тоже мертв?

— Не вынес шока. Хм… Немного пережарила… Смотри, даже зубы обуглились… Что с тобой, Лютик? Рвать будет?

— Будет, — невнятно ответил поэт, согнувшись и припав лбом к стене.

— Это все? — Волшебница отставила кубок, потянулась к вертелу с цыплятами. — Нисколько не приврал? Ничего не упустил?

— Ничего. Кроме благодарности. Благодарю тебя, Йеннифэр.

Она взглянула ему в глаза, чуть кивнула, ее черные блестящие локоны заволновались, водопадом сплыли с плеча. Она сдвинула зажаренного цыпленка на деревянное блюдо и принялась его ловко разделывать, пользуясь ножом и вилкой. Теперь он понял, где и когда Геральт этому научился. «Хм, — подумал он, — неудивительно, ведь он целый год жил в ее доме в Венгерберге и, прежде чем сбежал, научился множеству фокусов». Лютик стянул с вертела второго цыпленка, не раздумывая, оторвал окорочок и принялся обгрызать, демонстративно ухватив обеими руками.

— Как ты узнала? — спросил он. — Как тебе удалось вовремя прийти на помощь?

— Я была под Блеобхерисом, когда ты там давал концерт.

— Я не видел.

— Я не хотела, чтобы меня видели. Потом поехала за тобой в городок. Ждала здесь, на постоялом дворе, мне было не к лицу идти туда, куда отправился ты, в это пристанище сомнительных наслаждений и несомненного триппера. Однако в конце концов мне надоело. Я кружила по двору, и тут мне почудились голоса, долетающие из свинарника. Я обострила слух, и оказалось, что это вовсе не какой-то скотоложец, как я вначале подумала, а ты. Эй, хозяин! Еще вина, будь любезен!

— Сей минут, благородная госпожа. Уже лечу!

— Дай того же, что вначале, только, убедительно прошу, на этот раз без воды. Воду я люблю в бане, а не в вине.

— Лечу, лечу!

Йеннифэр отставила блюдо. На косточках, как заметил Лютик, еще оставалось мяса на обед корчмарю и его родне. Нож и вилка, несомненно, выглядели элегантно и модно, но малопроизводительно.

— Благодарю тебя, — повторил он, — за спасение. Этот треклятый Риенс не оставил бы меня в живых. Выжал бы из меня все и зарезал как барана.

— Согласна. — Она налила вина себе и ему, подняла кубок. — Так выпьем за твое спасенное здоровье, Лютик.

— За твое, Йеннифэр, — ответил он. — Здоровье, за которое отныне я буду молиться при всякой оказии. Я твой должник, прекрасная дама, расплачусь своими песнями, опровергну в них миф, будто волшебники нечувствительны к чужим страданиям, будто не спешат на помощь посторонним, незнакомым, бедным, несчастным смертным.

— Понимаешь, — улыбнулась она, слегка прищурив прелестные фиалковые глаза, — у мифа в общем-то есть основания, он возник не без причин. Но ты не незнакомый, Лютик. И не посторонний. Я ведь знаю тебя и люблю.

— Правда? — тоже улыбнулся поэт. — До сих пор ты удачно это скрывала. Мне даже доводилось слышать, якобы ты не терпишь меня, цитирую, «будто моровую язву». Конец цитаты.

— Было дело. — Чародейка вдруг посерьезнела. — Потом я изменила мнение. Потом была тебе благодарна.

— За что, позволь узнать?

— Давай не будем об этом, — сказала она, играя пустым кубком. — Вернемся к более серьезным вопросам. Тем, которые тебе задавали в свинарнике, выламывая при этом руки в суставах. А как было в действительности, Лютик? Ты и верно не видел Геральта после вашего бегства с Яруги? Действительно не знал, что после войны он вернулся на Юг? Был тяжело ранен, так тяжело, что разошлись даже слухи о его смерти? Ни о чем таком не знал?

— Не знал. Я много времени провел в Понт Ванисе, при дворе короля Эстерада Тиссена. А потом у Недамира в Хенгфорсе…

— Не знал… — Чародейка покачала головой, расстегнула кафтанчик. На шее на черной бархотке загорелась усеянная бриллиантами обсидиановая звезда. — Ты не знал о том, что, оправившись от ран, Геральт поехал в Заречье? И не догадываешься, кого он там искал?

— Догадываюсь. Но вот нашел ли, не знаю.

— Не знаешь, — повторила она. — Ты, который, как правило, знаешь обо всем и обо всем поешь. Даже о таких интимных материях, как чьи-то чувства. Под Блеобхерисом я наслушалась твоих баллад, Лютик. Несколько вполне приличных строчек ты посвятил моей особе.

— У поэзии, — проворчал Лютик, рассматривая цыпленка, — свои законы. Никто не должен чувствовать себя обойденным и обиженным…

— «Волосы как вороново крыло, как ночная буря… — процитировала Йеннифэр с преувеличенной напыщенностью, — а в глазах затаились фиолетовые молнии…» Так и было?

— Такой я тебя запомнил, — чуть улыбнулся поэт. — Кто вздумает утверждать, что это не соответствует истине, пусть первым кинет в меня камень.

— Не знаю только, — сжала губы чародейка, — кто поручил тебе описывать мои внутренние органы. Как там было-то? «Сердце ее словно украшающий ее шею драгоценный камень, твердое как алмаз и как алмаз бесчувственное. Сердце — острее, чем обсидиан, режущее, калечащее…» Ты сам придумал? Или, может… — Ее губы дрогнули, скривились. — …А может, наслушался чьих-то жалоб и исповедей?

— Хм… — Лютик кашлянул, уклоняясь от опасной темы. — Скажи мне, Йеннифэр, когда ты последний раз видела Геральта?

— Давно.

— После войны?

— После войны… — Голос Йеннифэр едва заметно изменился. — Нет, после войны я его не видела. Долгое время… вообще не видела никого. Ну, ближе к делу, поэт. Меня немного удивляет тот факт, что ты ничего не знаешь и ни о чем не слышал, и все-таки именно тебя подтягивают на балке, чтобы раздобыть информацию. Тебя это не обеспокоило?

— Обеспокоило.