Рубеж. Пентакль - Генри Лайон Олди

Не сводя глаз с ужаса, который смотрел на него, Богдан трясущимися руками опустил свое оружие. Мышцы напомнили, что делать; Богдан налег на лопату, она вошла в грунт без особенного усилия. Чудовище припало к земле, прижало уши, хлестануло по бокам хвостом; Богдан, не отводя глаз, нагнулся и нащупал в ямке – картофелину.

Она была крупная и гладкая, с тремя или четырьмя глазками. Она была теплая. Она светилась золотисто-коричневым светом.

Чудовище взревело, отталкиваясь от мокрого асфальта; Богдан размахнулся и запустил в него картофелиной – прямо в морду.

Взрыв.

– Что с тобой? – спросила Люська, увидев его лицо.

Денис сопел на кровати, натягивая колготки. Было серое утро; на письменном столе стояли баночки гуашевой краски и лежал нетронутый листок бумаги.

– Дрянь какая-то снилась. – Богдан помотал головой.

– Перемена атмосферного давления.

– Наверное…

За окном едва светало. Во дворе громко ругалась дворничиха. Богдан выглянул; дворничиха изливала душу старичку из третьего подъезда. У ног старичка вертелась такса – мерзла, несмотря на оранжевое пальтишко.

– Осторожнее, – сказал Богдан, выпуская жену и сына на лестничную площадку. И зачем-то уточнил: – Скользко…

– Ага, – улыбнулась Люська. – Не волнуйся.

Выглядывая из форточки, он смотрел, как они идут через двор. Мимо ямы на асфальтовой дорожке – глубокой, но неширокой. Не шире лезвия лопаты.

– Санэпидстанцию вызову! – угрожала дворничиха неизвестно кому. – А вдруг оно заразное? А вдруг оно здесь расплодилось? Вот, полюбуйся!

И указала Люське на мусорный бак, где на куче хлама лежала, по-видимому, падаль. Люська только глянула – отпрянула и поскорее потащила Дениса прочь. Перед тем как завернуть за угол, она остановилась и посмотрела на окно кухни. Встретилась взглядом с Богданом.

Взгляд протянулся между ними, как ниточка.

И Люська улыбнулась.

Оборотень в погонах

Дежурство выдалось спокойным, что в неотложке – большая редкость.

К обеду доставили лишь одного пьянчужку с кашей вместо физиономии. Двое приятелей страдальца маялись в коридоре, чуя за собой вину. «Лицевые кости целы, зубы потом вставит сам, если захочет. Зашить бровь и отзвониться Егорычу, во избежание», – наметанным глазом определил Величко.

Егорыч, дежурный мент, дремал в своей каптерке как раз для таких случаев.

Наложив швы, доктор вызвал покаянных дружков в кабинет. Задавая стандартные вопросы, быстро, но без лишней спешки заполнил все необходимые бланки. Егорычу звонить не понадобилось: вся троица хором утверждала, что «Митяй с лестницы навернулся». Громче всех версию падения отстаивал потерпевший, плямкая губами, распухшими до размера оладий. Ладно, с лестницы – значит, с лестницы. Меньше волокиты. Отослав компанию восвояси, Величко выглянул в окно. Новых машин у входа в приемный покой не объявилось. Прислушался. В коридоре царила тишина.

Ну и хорошо. «Час пик» начнется позже.

Александр Павлович откинулся на спинку жесткого стула. Не глядя, нашарил фаянсовую кружку с отбитой ручкой, хлебнул остывшего чаю и развернул купленную по дороге газету. «Курьер» раскрылся на 12-й странице. «Тайны рынка на обочине», интервью с какой-то Гели Реф, насквозь желтое, как молодой одуванчик. Быстро разочаровавшись в рыночных тайнах и пижонстве хамоватой Гели, доктор перелистнул страницу. «Криминальная хроника». Взгляд сразу привлекла фотография в центре. Серая, мутноватая, явно со служебного удостоверения. Впрочем, не узнать молоденького лопоухого лейтенантика, изображенного на фото, было невозможно.

«ФИНАЛ ОСЕННЕГО ЛЮДОЕДА«– гласил заголовок.

Ниже, шрифтом, похожим на стилизованную готику, размещался подзаголовок: «Любимый город может спать спокойно». И собственно сама статья: «Кровавым ужасам, терроризирующим население с прошлой осени, пришел конец. Дарья Климец, студентка пищевого техникума, выжила чудом. Насильственным путем оказавшись в Осиновке, на территории „Dinastia Bradly“, питомника доберманов и минпинов цвергпинчеров, девушка и не предполагала…»

Буквы на миг смешались, поплыли. Величко невольно моргнул – раз, другой, – и память, решительно ухватив доктора за шиворот, отшвырнула его на два с лишним месяца назад.

Сюда же, в первый корпус неотложки.

Только не в приемный покой, а в родной кабинет на втором этаже.

– …Разрешите?

«Опять ЧП», – тяжело вздохнул Величко, глядя на щуплого «летеху» в милицейской форме, с бляхой ГАИ на груди. Из всего облика мента в первую очередь обращали на себя внимание уши – оттопыренные, мальчишечьи, пунцовые от волнения. Лопоух нервно мял в руках новенькую фуражку.

– Входите. Что случилось?

«Вот такой шкет меня в четверг на червонец нагрел», – подумал Величко. Червонца было жалко. Забыл вроде, а сейчас опять пожалел. И клятва Гиппократа не помогает.

– Лейтенант Сиромаха, – по-уставному представился посетитель, старательно закрывая за собой дверь. – Я к вам, Александр Павлович. Мне необходима операция.

– Операция? Срочная?

Лейтенант замялся:

– Ну, не то чтобы срочная… Но хотелось бы поскорее.

– Если вы не в курсе, молодой человек, у нас тут Институт неотложной хирургии. Подчеркиваю: неотложной. Может, вам лучше обратиться в вашу ведомственную клинику? Или в районную больницу по месту жительства? Если, конечно, нет денег на платную, – мстительно добавил Величко, вспоминая злополучный червонец.

– Я понимаю, доктор. Только… Я специально к вам пришел, лично.

– Именно ко мне? Из каких соображений, позвольте спросить?

Величко слегка приподнял брови. Хирургом он считался неплохим, опытным и удачливым, но в числе «светил» никогда не значился. И в очередь к нему клиенты не записывались. Особенно работники доблестных органов, которые к своим собственным внутренним органам относились с исключительным трепетом.

– Мне брат о вас рассказывал. Двоюродный. Николай Курсак. Помните? Он на стройке работал, монтажником. Жилой комплекс «Олимп», элитные дома. Ну вы должны помнить…

– В каком смысле – «работал»? Больше не работает, что ли?

Величко очень не любил вот такие значащие оговорки.

– Еще как работает, что вы! Он в марте с лесов сорвался, так вы его едва не из кусочков собрали. Сейчас жив-здоров, снова на верхотуре трудится. Привет вам от него и спасибо огромное!

– Рад, что у вашего брата все в порядке.

– Вот я и подумал: если вы Кольку с того света за уши вытащили, глядишь, и мне поможете…

– А вы уверены, что вам нужна операция?

– Да! Честное слово, доктор, очень нужна!

– Какая именно? К другим врачам вы обращались? Диагноз вам поставили?

С минуту лейтенант молчал, морща лоб и раскладывая в голове вопросы «по полочкам». Сразу видно, серьезный юноша. Обстоятельный. Остановит такой машину, козырнет и давай докапываться…

– Насчет операции – уверен. Какая именно – это вам виднее, вы же доктор. К другим врачам не обращался. А диагноз я и сам знаю. Чего там сложного?

Александр Павлович едва удержался от скептической улыбки:

– И каков же диагноз?

Сиромаха замялся, глядя в пол. Уши его только что не дымились.

– Я…

Он с видимым усилием поднял взгляд и посмотрел Величко в глаза.

– Я это… Оборотень я, доктор!

«Вам, батенька, не к хирургу надо, а к психиатру!» – Александр Павлович разом простил бедняге все червонцы на свете. Видимо, мысль эта слишком явно отразилась на лице врача. Лейтенант заторопился, зачастил, опасаясь, что его сейчас выставят за дверь. Или санитаров из дурки вызовут.

– Я понимаю, доктор, звучит как бред. Но я не псих! Я могу доказать… Показать! Хотите? Я могу прямо сейчас! В кабинете!

Сказать по чести, Александр Павлович растерялся. Ситуация складывалась, мягко говоря, неординарная. А ну как этот «оборотень в погонах» начнет с рычанием метаться по кабинету, брызжа пеной изо рта? И в итоге набросится на скромного доктора Величко, чтоб наверняка разодрать в клочья все сомнения?

Что делать?

Постараться успокоить пациента, пока не поздно? Ретироваться из кабинета? Позвать на помощь коллег?

Тем временем Сиромаха уже деловито раздевался, бубня:

– Вы не бойтесь, я не кусаюсь. Я, когда животное, все помню. Без этих самых… антисоциальных проявлений. Соображаю, правда, туго. Это в полнолуние у меня крышу рвет… Я форму на вешалку повешу, ладно?

Доктор машинально кивнул, чувствуя себя соучастником группового психоза.

– Вы не думайте, я не просто так раздеваюсь. Когда обратно человеком делаюсь – то в одежде, то голый, то серединка на половинку. Или порвано на мне все. А форму жалко, она новая…