Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Метко ты про молодых «пастырей»… — «нарочитые монахи»! И верно, — что Православие наше — яркое. Больше — в Православии кульминационный пункт — Праздники-то! — «Воскресение»! Ра-дость, восторг, пенье во-всю, до душевного опьянения… а потому и — благо-лепие, святое торжество, священное зре-ли-ще… культ, богатейший, в цветах-огнях-звуках… в блеске «неба», в дарах земли. _В_с_е_ — подавай, празднуем, священно пируем, голосим, — вызваниваем — трезвоним… — отсюда и красота церковной стройки, красоты монастырского пейзажа, песнопений, глубин церковно-мистерийного, _в_с_е_г_о. А куцые монахи «нарочито» — невнятики, мелочь. Чужд православию аскетизм грязи, бывали уклоны… но аскетизм подвижников — не самоцель, а лишь трамплин для высоченнейшего скачка ввысь! Маленькие не понимают. А ты, моя красавица, большая, ты все чувствуешь, я счастлив тебя слушать, я счастлив и горд, что ты меня слышишь, мы делимся сердцами и всем в нас, у нас огромное богатство, мы — дружки. Я счастлив, Оля, что Господь, — и моя усопшая Оля — _д_а_л_и_ мне тебя… и я пою тебя, пою тобою… Оля моя, верь мне, во мне лучшее говорит к тебе, вот сейчас… я это так ярко _с_л_ы_ш_у…
Вчера я тебе послал о «мышах», стишонки. Ты не сочтешь «мышей» моих просто мышами. Я для сего и взял эпиграфом Пушкина два стиха. «Мыши», «мышиное» — это вообще — «суета», очень земное, а тут еще и «голландская суета», «мышья беготня». Так и принимай. И не преувеличь _с_м_ы_с_л_а. Да, внеси поправку: в I-ом стихе — надо: «боялась больше Бога», и во 2-ом — надо, лучше: «все силы отдала» — _н_е_ душу. Но это я шуточно, тут мальчик Тоня немножко, под руку, сбаловал. Иногда он, бездельник, играется. Ну, вот опять… под-руку, а ты поулыбайся, ну… с лаской ко мне, хоть маленькой… — я так одинок, я так тоскую по тебе… Ну, вот: «Прости»: «Прости: с тобой не смею спорить, — Страшусь отныне возражать, — Не буду больше прекословить, — Лишь ковриком у ног лежать. — Положишь ножку — о, блаженство! — Наступишь — счастья через край, — Притопнешь — Оля!.. совершенство!!.. — Толкнешь — и в сердце светлый рай. — Рабом у Олиньки прелестной… — Какой восторг! какая честь!..[248] Как пред Богинею Небесной, — Готов к ногам твоим упасть. — Смотри же, до чего покорный! — Готов хоть век с тобой _и_г_р_а_т_ь, — Пока, из прихоти задорной, — Игры не вздумаешь _с_о_р_в_а_т_ь». — Ну, ты улыбнулась? или похмурилась? Ну, тогда ты глупая девочка, нео-бра-зованная, бяка… Оля, как я тобою счастлив и… несчастлив..! и ты _в_с_е-о понимаешь — почему. Не надо тебе разжевывать и в рот пихать, не младенка. Но я верю, что — _б_у_д_е_т. Я так _х_о_ч_у. И ты. И мы, пока живы, на здешнем _п_о_л_е_ хозяева. И головы не склоним, а сами вспашем, как _н_а_м_ надо. Душа моя, бессмертная, дает мне силы, поддерживает, выпрямляет… — и я превозмогаю, все. «Оробей-загорюй — ку-рица обидит!»[249] — верно.
Пост… но я его не обоняю… — здесь он неслышен, _н_а_ш_ пост. Ах, с тобой бы… в монастыре далеком, глухом… недельку по-русски отговеть, всей бы полнотой души и сердца, так нежно-чутко, так свято-тонко… так бережно друг к другу! Ах, какой же восторг, _т_а_к! И какой же _с_в_е_т_ — _п_о_с_л_е, и — надолго..! И какая крепкая любовь, какая ясная, какая сближающая, сливающая души — в _о_д_н_о! Мы бы тогда — в монастыре — в ангелов превратились бы, сумели бы почувствовать так, вообразить: мы же с тобой так богаты чувством… _в_с_е_ можем вообразить и — преобразить себя самих! О, это высокое наслаждение, тончайшее, выше всех эстетик. Да, Олик? Ты все понимаешь. Пишу — и слышу, _к_а_к_ ты глубоко переживаешь понимание. И вот, то, что написал тебе… — сейчас — мысль!.. — «об _э_т_о_м_ кинуть в „Пути Небесные“». Ты знаешь, мне говорят: ваши «Пути» действуют на атеистов даже… и для них меняется перспектива вертикального отношения к земному: они чувствуют, что, вчитывась в роман, они начинают не с высоты роста своего, а как бы с высот смотреть на землю… Вчера мне донесла одна чуткая, иконы пишет… очень талантливая… — с трепетом говорила, а я о тебе думал, слушая: — «Оля моя _э_т_о_ _д_а_в_н_о_ _с_а_м_а_ знала». — Вот ты будешь говеть… Не у этой же «воблы в рясе» душу очищать: т. е., не он же будет «свидетелем» очищения твоей души! Такие «нарочито»-монахи — не годятся. Можно на них, конечно, внимания не обращать… но при них очищаться… — не-эт… я смотрю так: наставления искать можно лишь у достойнейших, а таких достойнейших… два-три в столетие бывает… как о. Варнава, старец Амвросий Оптинский… _М_н_е_ _и_х_ _с_о_в_е_т_ы_ были бы _н_у_ж_н_ы. Но не — рядовых. Ну, я понимаю: поехал в дальний монастырь, нашел старца посуровей… — ладно, выслушивай меня, диагност духа… А в «мышьей» плоскости, да еще твоей, голландской, где развлекаются «мышьей беготней»… нет. Я всегда в таких случаях очищаю душу «в уме». Я говорю, да… Кресту говорю, упираясь духом в Евангелие… говорю вслух _о_б_щ_е_е. А частное — я умственно ему приношу смиренно, иногда — в слезах. Прав ли я? Суди сама. Наша Церковь допускает «глухую» исповедь, при беспамятстве, и — общую — с амвона, как бы перекрестный допрос. Вслух? Да. Но _т_у_т_ — тоже «в уме». И это правильно. Конечно, тут, по духу этой общей исповеди, надо бы разуметь всенародное покаяние — всех пред всеми… но это же невозможно, никто ничего понимать и ничему внимать не будет. Я исхожу из основного: в Православии величайшая свобода _ч_е_л_о_в_е_к_у! Смотри у Господа, _к_а_к_ каялся мытарь616. Вот — указание. Смирение, искренность полнейшая… зачем испытывать-пы-тать человека?! Заставлять, чтобы он пересиливал себя: к подножию Креста неси тяготы твои. Так я и поступаю. Я искренно стараюсь _г_о_в_о_р_и_т_ь, при «свидетеле», но лишь «схему», без раскраски в живые цвета. И чувствую, что этого достаточно. «Милости хочу, а не _ж_е_р_т_в_ы»617. И никогда в _с_в_о_е_ «любопытного батюшку» не _в_в_е_д_у. Другое дело… — _м_о_й_ старец! Но где же я его найду?! Я мысленно говорю _м_о_е_м_у_ «старцу-свидетелю». И — облегчаю
