Барабаны осени - Диана Гэблдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она затряслась от смеха у него на груди.
— Ты на что намекаешь?
Он скользнул рукой вниз по ее спине и крепко ухватился за круглую ягодицу. Под просторными бриджами не было белья.
— Намекаю, что будь я воспитан в этом времени, я бы с удовольствием прошелся ремнем по твоей заднице.
Похоже, Брианна не восприняла угрозу всерьез.
— А поскольку ты рос в другое время, то не стал бы? Или стал, но без удовольствия?
— О, с превеликим удовольствием, — заверил он. — Я бы с радостью отколотил тебя палкой.
Брианна рассмеялась.
Он вдруг гневно оттолкнул ее и сел.
— Что?!
— Я решил, что у тебя кто-то появился! Твои письма за последние несколько месяцев… А потом то письмо, самое последнее… Вот поэтому и хочется тебя отлупить, — не за то, что врала или ушла, ничего не сказав… Я ведь думал, что потерял тебя!
Ее рука вынырнула из тьмы и нежно коснулась его лица.
— Мне очень жаль, — тихо сказала она. — Я только хотела, чтобы ты ничего не узнал, пока я не уеду.
Тусклый свет, льющийся с дороги, обрисовал ее профиль.
— А как ты узнал?
— Твои коробки. Они пришли в колледж.
— Я ведь просила не отправлять их до конца мая, когда ты будешь в Шотландии!
— Я и поехал бы, только остался в последнюю минуту, меня задержала конференция. Коробки пришли за день до отъезда.
Внезапно из распахнувшейся двери таверны вывалились подвыпившие моряки. Они прошли совсем рядом. Роджер с Брианной молчали, пока голоса и шаги не стихли. С тихим звуком на ковер из опавших листьев упал с ветки каштан.
Голос Брианны странно охрип.
— Ты думал, что я кого-то нашла, и все равно пошел за мной?
Роджер вздохнул; гнев ушел так же неожиданно, как и появился.
— Я бы пошел за тобой, даже если бы ты вышла замуж за короля Сиама, чертова баба.
Брианна наклонилась, подняла упавший каштан и стала подбрасывать его в воздух.
— Значит, жену будешь бить?
Роджер медлил. Сверчки снова замолчали.
— Я сказал в Инвернессе…
— Ты сказал, что я нужна тебе либо вся целиком, либо не нужна совсем. И я сказала, что поняла…
Во время борьбы рубашка у нее вылезла из бриджей и теперь слабо колыхалась на ветру. Роджер забрался под ткань и дотронулся до голой кожи, которая пошла мурашками от его прикосновений. Он притянул Брианну к себе, провел руками по спине и плечам, зарылся лицом в ее волосы, уткнулся в шею. Потом стянул с нее рубашку и отбросил в сторону. Ее грудь была белой и мягкой.
— Пожалуйста, — тихо прошептала она. Ее рука легла ему на затылок и притянула ближе. — Пожалуйста!
— Если я возьму тебя сейчас, то это навсегда, — прошептал Роджер.
Она едва дышала, но замерла, позволяя его рукам блуждать по ее телу.
— Да.
Дверь таверны вновь распахнулась, и они отпрянули друг от друга. Роджер отпустил ее и встал, протянув руку, чтобы помочь подняться. Они стояли, взявшись за руки, в ожидании, пока стихнут голоса.
— Пойдем, — сказал он и вынырнул из-под низко склоненных ветвей.
На втором этаже таверны, где располагались комнаты постоялого двора, было темно и тихо. Не доносилось ни звука, ни в одном из окон не горел свет.
— Надеюсь, что Лиззи уже легла.
Роджер понятия не имел, кто такая Лиззи, но его это не волновало. Теперь он мог ясно видеть лицо Брианны, хотя ночь и скрыла все краски. Она похожа на Арлекина, подумалось ему, — на бледных щеках лежала тень, отбрасываемая листьями, овал лица обрамляли темные волосы, глаза блестели над ярким ртом.
Он взял ее руку в свою.
— Ты знаешь, что такое обручение?
— Не совсем. Что-то вроде временного брака?
— Почти. На островах и в горной части Шотландии, где люди жили далеко от ближайшего священника, мужчина и женщина обручались. Обручение длилось ровно год и один день. По истечении этого срока они либо находили священника и женились окончательно, либо расходились, и каждый шел своей дорогой.
Ее рука сжала руку Роджера.
— Я не хочу ничего временного.
— Я тоже. Но я не уверен, что мы легко отыщем священника. Здесь еще не построили церковь, значит, ближайший священник, скорее всего, в Нью-Берне. — Роджер поднял их сплетенные руки. — Я сказал, что хочу получить тебя навсегда, но если ты возражаешь против обручения…
Она крепко сжала его руку.
— Я «за».
— Отлично.
Он сделал глубокий вдох и начал:
— Я, Роджер Иеремия, беру тебя, Брианна Эллен, в законные супруги. Отныне я вверяю тебе все, чем владею, и себя самого… — Рука Брианны дрогнула в его руке, и решимость Роджера укрепилась. Кто бы ни сочинил этот обет, он подобрал верные слова. — …в болезни и в здравии, в богатстве и в бедности, пока смерть не разлучит нас.
Брианна опустила ладонь, увлекая вниз сплетенные руки. Очень серьезно она повторила:
— Я, Брианна Эллен, беру тебя, Роджер Иеремия…
Голос звучал не громче, чем биение его сердца, однако он слышал каждое слово. Листья зашуршали от случайного ветерка.
— …пока смерть не разлучит нас.
Теперь эти слова значат для них обоих куда больше, чем несколько месяцев назад. Прохода через камни оказалось достаточно, чтобы осознать скоротечность и хрупкость жизни.
Воцарилось молчание, нарушаемое только шорохом листьев над головой и гулом голосов из пивной. Роджер поднес к губам руку Брианны и поцеловал в то место на безымянном пальце, где в один прекрасный день, даст бог, заблестит обручальное кольцо.
Постройка служила скорее сараем, нежели конюшней, хотя в углу стояли лошадь или мул. Насыщенный аромат хмеля — в «Синем быке» варили эль — забивал запах сена и навоза. Роджер опьянел, но не от эля.
В сарае было очень темно. Раздевая Брианну, он чувствовал и трепет, и восторг.
— А я думал, что слепцы годы напролет развивают осязание, — пробормотал он.
Она рассмеялась, и теплое дыхание защекотало его шею.
— Как в том стихотворении о слепцах и о слоне? — спросила Брианна, просунув руку ему под рубашку. — «Один сказал, что слон высок и прочен, как стена»[53], — процитировала она. Ее пальцы с любопытством изучали чувствительную плоть вокруг его соска. — Стена с волосками. Боже мой, стена с гусиной кожей.
Роджер склонил голову, отыскав ее рот с первой попытки, безошибочно, словно летучая мышь, что на лету заглатывает насекомых.
— Амфора, — прошептал он, упиваясь губами Брианны. Руки скользнули по волнующим изгибам ее бедер, гладким и крутым, обещавшим блаженство. — Ты словно греческая ваза. У тебя самая
