Дневник, 2006 год - Сергей Есин

М.Е. Швыдкому я скорее симпатизирую, мне нравится его ум, быстрота реакции, знание бюрократических законов и просто законов. Может быть, он так и чувствует, и до безумия любит Улицкую, считая, что Распутин и Белов — отживший век и бесперспективно, но хорошо бы, если бы он обращал внимание не только на «своих»…

Однако пора снова возвращаться в роскошный бархатный зал Александринки.

Итак, роскошный театр после ремонта. Наверху, на 5 этаже, музей, который я внимательно осмотрел. Материалы — в основном костюмы, кое-что из реквизита и этюды, — сгруппированы своеобразно: зал Островского, зал Тургенева, советский зал, в котором представлены лишь два автора: Вишневский («Оптимистическая трагедия») и Тренев («Любовь Яровая»). Я еще раз убедился: театр начинается не с вешалки, а с авторов; и все милые скетчи, которые выдаются за современную литературу, все акробатические этюды, которые выдаются за театр — это не театра.

Что же написать о «Царе Эдипе» Софокла? Так трудно рассказать о хорошем спектакле, потому что с чужими словами перемешиваются собственные эмоции. Если говорить о внешней стороне действия, все предельно лаконично. Постановка, хореография и свет принадлежат одному человеку: Теодоросу Терзопулосу. Греки — композитор, ассистент режиссера, специалист по актерскому тренингу, литературный консультант. А Эдип, Креонт, Иокаста и прочие — наши актеры. Эдип — Александр Мохов, Креонт — Игорь Волков, это всё здорово. Похуже Иокаста — Юлия Марченко. Смотрел с невероятным интересом. Но для меня знаменательно другое. Огромный зал, где вместе со всеми молча, без единого звука, провел два часа, рядом с непонятными страстями, непонятными идеями, непонятной мыслью о богах и судьбах, сопротивляться которым невозможно. Спускаясь, после окончания спектакля по лестнице, в гардероб, обнаружил, что на спектакле довольно много школьников. «Ребята, как попали?» «Да учительница где-то схватила 20 билетов». А билет, хоть и на четвертом ярусе, стоит рублей двести. Благотворительность или целевая затрата? Дети, может быть, не все поняли, но какое стремление понять. Что же это — тенденция жизни, потребность разобраться в сложном, которая подступает к нам? Или это особенная ленинградская публика, о чем я уже писал? До сих пор живу под впечатлением спектакля. Вообще, какое огромное значение в моей жизни играют спектакли ленинградские, как много всего забыто другого! И не забыто: отлично помню «Горе от ума» с Царевым и молодым Соломиным в Малом, всегда помню Доронину, помню «Мудреца…», у Товстоногова, помню «Историю лошади»…

В БДТ все повторилось. Или не повторилось, а скорее произошло, потому что в пятницу я смотрел «Марию Стюарт», а в субботу «Эдипа». Тот же знакомый с юности, хотя чуть обветшалый театр, бюст Блока в фойе и скульптура Горького. Сижу в партере, в 3-ем ряду, — пугают эти огромные ряды по 40 с лишним кресел. Сколько же народа! Чувствуется какой-то протестантский аскетизм, декорации в плоскости. Спектакль Т.Н.Чхеидзе, перевод пьесы Бориса Пастернака. Удивитляет волнение, сумрачная сдержанность, с которой зрительный зал разгадывает шиллеровский кроссворд об ответственности власти, о непростых моральных решениях, которые должен принимать человек, о подлинности ума и преданности сердца. Ну, естественно, две невероятные работы — постаревшего В.М.Ивченко, которого я помню еще в роли Глумова (лорд Беркли), и А.Ю.Толубеева (Джордж Тальбот). К сожалению, чего-то не случилось в конце спектакля, мне показалось, что не случилось Марии Стюарт, с ее правом на корону и вечную женственность, а вот Елизавета Тюдор (М.О.Игнатова) — это сильно, мощно, современно, и вызывает сострадание к трагедии власти.

Вышел из театра, и знаю: ночь буду плохо спать. Если так сильно грузить себя чужими судьбами и жизнями, — что же останется себе самому?

26 ноября, воскресенье. Приехал в шесть утра и прекрасно на метро доехал до дома. Давно я рано утром не ходил от метро в субботу. Картины совершенно другие: ни один киоск не открыт, людей нет, все обнажено. Видно, как торговля, грязь и деревня близко подступает к городу. Все окрики и попытки наведения порядка оканчиваются полным крахом, живем все мутнее и мутнее. В «Труде» была статья о том, что шаурма, с которой боролись летом, возвратилась на улицы, и предостережение: наше быстрое питание под руководством азербайджанцев почти всегда опасно для жизни. Молодой восточного вида человек снимает с палатки с этой самой шаурмой щит, сейчас закипит работа.

В метро дочитывал дипломную работу Саши Юргеневой. Текст все время прогибается, но уж чему-чему, а писать и думать мы девочку научили… Это одна из лучших дипломных работ — прогибание твердого и прочного материала. Какое-то неискоренимое, трагическое детство внутри работы.

Дома разбирался с газетами. Политика теперь меня интересует лишь в конкретных образах и живых героях. За полюбившимися политиками я начинаю следить, и фиксировать их поведение. Именно потому моему Дневнику интересно, что «Скандал вокруг Слиски набирает силу». Один из Саратовских депутатов — единоросс Иван Лобанов написал письмо президенту и копию послал председателю Думы. Письмо об особенностях деятельности Любови Константиновны и ведения ею дел. Ей, естественно, это не понравилось, и она подала в суд. Как мы помним, муж у нее судья — значит помощник рядом. Вот что пишет моя любимая газета, цитируя письмо: «Каждое появление Л.К.Слиски в городе (кстати, в Госдуму она избиралась не от Саратовской области) знаменуется «бабскими» скандалами, конфликтами, интригами и полным хаосом». Далее следуют еще более жесткие обвинения: «По нашему мнению, в регионе Любовь Константиновна должна решать не только свои проблемы и проблемы своей семьи, которые сводятся к тому, что все правительство области строит особняк для матери Л.К.Слиски, то за счет бюджетных средств тянут дорогу к этому особняку». Неплохо как сюжет для небольшого рассказа!

Вечером ходил в Большой зал Консерватории на концертное исполнение «Отелло» Дж. Верди. Оркестр, два хора, великолепные солисты. Боже мой, как пел Евгений Поликанов Яго. О Пьявко — особо. Мне показалось, что все это грандиозно. Вечером написал письмо В.И. Пьявко.

Дорогой Вячеслав Иванович!

Будем считать, что ты выиграл Олимпийские игры. Я понимаю, что у великих теноров возраста нет, но то, что ты пел Отелло, эту самую сложную оперу Верди, — грандиозно, причем здесь был установлен некий определенный и, я бы сказал, новый регистр. Здесь возникла такая стеќпень концентрации, такой высокий уровень эмоций, такая невероятная энергетика, что это стало событием в жизни людей, собравшихся в тот вечер в Консерватории. Возможно — я не очень хороший музыкальный наблюќдатель, но тут говорит уже моя интуиция — это самый значительный за прошедший музыкальный год вечер. Я уж не говорю о самом замысле — возќникновение и реализация замысла для меня как человека культуры и искусќства всегда имеют огромное значение. Мне кажется всё это неким волшебќством, ниспосланным нам сверху — грандиозен проект и грандиозно его реќшение. Я не знаю, к чему можно придраться, но если бы и были недостатќки, то всё покрылось бы высочайшим накалом страстности — адреналин, его наличие это всегда вернейший показатель: искусство перед нами или факт культуры и просвещения. Безукоризненно почти все: и оркестр, и хор… И втайне я радуюсь, что первая певческая нота в этой опере принадлежит — кому? Правильно, Монтано. И меня радует то, что эту роль исполнил не только твой ученик, но и мой — Павел Быков. Это был очень точный выбор: подать первый, страстный и звонкий сигнал. Слава тебе, победитель и олимпиец! Мой низкий поклон также Ирине Константиновне, которая, как мне кажется, из зала управляла всем. Богини умеют это деќлать. К новым олимпийским победам! Жизнь ведь не заканчивается, а просто начинается под другим знаком новых страстей.