Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фрол держался обеими руками за подоконник. Держался так крепко, что пальцы его побелели.
— А Степанида? А Митька? Ему тоже счастье не заказано. А если…
— Что «если»? — обернулся Фрол. По лицу его шли снова багровые пятна. — Что ты учишь меня?! Ну… беспокоюсь о Клашке, угадал, черт тебя побери! И зашел… Выслушал вот. Все правильно ты говорил тут! А к Клашке, если примет, уйду, понятно?! Всю жизнь я делал не то, что хотел бы… Всю жизнь был один. А теперь нас будет двое! Двое!! Уйду! Что мне Митька? Что Стешка?… А-а…
Фрол взмахнул рукой и ринулся к двери.
— Нет, стой! — воскликнул Захар, поднимаясь из-за стола.
— Ага, все-таки взревел по-командирски! — тоже крикнул Фрол. — Ну, давай послушаю до конца. Больше у нас с тобой, видно, все равно разговора никогда не получится.
— Вот это-то и плохо, Фрол.
— А я так думаю — ничего.
— Нет, плохо, — повторил Большаков. — Эх, Фрол Петрович… какая кошка нам с тобой дорогу перебежала?
В голосе председателя было что-то такое, что обезоруживало Фрола.
А Захар продолжал:
— Ну, когда-то были молодыми, зелеными… Но потом ведь повзрослели, поумнели маленько. Тебя к тому же война обкатала вон, обучила. Всякого насмотрелся, поди, на фронте, узнал, почем ценится человеческая ненависть и человеческая дружба. И я думал: что бы там ни было раньше, но теперь-то ужо сойдемся, пойдем плечом к плечу. Та же война показала — плечо у тебя надежное…
— Ты не был рядом со мной на войне. Так что гляди, как бы не ошибиться в надежности.
— Нет, Фрол, не ошибаюсь… Хотя и не был на фронте. Но… плечо твое по-прежнему далеко. Не обопрешься.
— Сам крепко стоишь, — буркнул Фрол. — Да и другие есть плечи… А в общем — надоело мне. Все, что ли, выложил?
Большаков еще раз оглядел могучую, неуклюжую фигуру Курганова.
— Осталось немного, Фрол… Но осталось самое главное. Осталась Клашка.
— Об ней уже говорено.
— Да нет. Еще и не начинали.
— Так начинай тогда, чтобы тебя паралич разбил! — снова начал раздражаться Фрол.
— Ты знаешь, что ее баптисты в свои сети затягивают? — спросил спокойно Захар.
Курганов вскинул голову:
— Что? Клашку? — И усмехнулся. — А тебя они еще не пробовали охмурить?
— Ты напрасно смеешься. Никулина уже в молитвенный дом ходила.
— Это Клавдия-то? Да ты… в своем уме?! — воскликнул Фрол. Однако на крупном лице его теперь сквозь усмешку явственно проступило беспокойство.
— Я-то в своем. А вот ты… ты ее прямо в эти сети и толкаешь…
— Я… Я?! — Фрол растерялся. — Ну, знаешь!.. Не много ли на себя берешь?! Митьку в чем-то обвиняешь, меня… Прокурор выискался!
— Я никого не обвиняю. Я пытаюсь объяснить тебе…
— А что мне объяснять?! Что меня убеждать в том, чего нет?! Зачем меня, как мальчишку, тыкать… Да и вообще… Я сказал — уйду к ней. И какое, в конце концов, твое дело?! Ты живешь — и живи. А я уж как знаю…
Разбушевавшись, Фрол кричал все сильнее, все бессвязнее. Захар давно сидел за своим столом, глядел на Курганова с жалостью. Видимо, Фрол увидел наконец этот взгляд и постепенно утих. А Захар все глядел, глядел на Курганова. Так прошло минуты две-три.
— Ладно, Фрол, кончаем, — устало произнес Захар. — Сейчас ты вроде ничего не в состоянии понять. Но я тебе все-таки скажу… Потому что, в самом деле, вряд ли еще когда удастся все высказать с глазу на глаз. Я тебе скажу, и ты потом… когда придет к тебе разум, все переваришь и, я верю, поймешь. Ты поймешь, какую ты заварил с Клавдией кашу, куда ты ее затащил. Судьба у женщины несладкая. Может, такая судьба, что горше и не бывает. Всю жизнь без мужа, который то ли был, то ли не был… Но она помнит, что был. И ждет, почти двадцать лет хранит себя для него… Видать, для счастья был рожден человек, а его, счастье это, отобрал кто-то. И вот… Чего же, истерпелась вся, изошла слезами. Ни ты, ни я не знаем, сколько она этих слез вылила… И вот показалось ей, что хоть на закате бабьих дней можно… этот голод, что ли, нестерпимый обмануть… Отогреть немножко душу…
— Зачем обманывать, — проговорил Курганов. — И зачем немножко? На ее век y меня хватит тепла.
— Нет, Фрол, — покачал головой Большаков. — Тепла-то, может, и хватит… хватило бы, коли ты одинокий был. Но у тебя жена, а самое главное — Митька, сын. Если ты даже уйдешь к Клавдии, то ненадолго.
— Ты провидец прямо. Прошлое объясняешь и будущее предсказываешь.
— Не предсказываю, а кажется мне так. Протрезвеешь — увидишь, что губишь бесповоротно Митьку. У него и так мозги набекрень съезжают, а тут и вовсе набок поползут. И бросишь Клавдию. Митьку этим уже не спасешь, а Клавдию растопчешь окончательно. Тогда-то и подберет ее Пистимея.
— До конца выложился? — спросил хрипло Курганов, когда Захар умолк.
— Нет, — подумав, сказал председатель. — Ответь мне честно, Фрол Петрович: хочешь ты счастья для Клавдии?
Курганов только окатил Захара лихорадочным взглядом.
— Тогда, — не обращая на этот взгляд ни малейшего внимания, продолжал Большаков, — постарайся уберечь ее от Пистимеи.
— Что ж, уберегу. Вот сойдемся…
— Нет, только не этим способом.
— Тогда как же?! — почти застонал Фрол. — Тогда как же?!
— Не знаю, Фрол. Но ты можешь. Может быть, теперь ты можешь это один на всей земле…
Курганов, не в силах больше находиться один на один с Большаковым, резким ударом ладони распахнул двери…
…И все-таки еще одно событие произошло за эти дни, пока Устин и Пистимея Морозовы были в Озерках.
Клавдия Никулина после того вечера, как заявился к ней Фрол Курганов, боялась выходить на улицу. Прежде чем выйти, она по нескольку раз выглядывала в каждое окно, словно высматривая, свободен ли путь. А по деревне всегда пробегала торопливо, зорко поглядывая по
