Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества - Елена Клепикова

– Мужчины предпочитают блондинок, да? – оправдывался ты. – Тем более обрезанцы, как я. Есть грех: люблю белых женщин. В добрые старые времена меня бы линчевали.

Комплекс ниггера, жидяры, нацмена, армяшки, человека кавказской национальности? Как сам выражался – по ту сторону политкорректности: черный жоп, да?

Когда подлавливала тебя на противоречии или подлянке, ссылался на бэкграунд своей зае*анной нации (так и выражался) – словно бы и не личные это дела. В чем тогда отличие от антисемита? Самоуничижение не противоречило и не исключало высокомерия – взрывная еврейская смесь.

Что бы изменилось, будь Бобышев еврей?

Что ты имел в виду, когда, рассказывая о предательстве друга и изме не герлы, резюмировал: «Снюхались – рыбак рыбака видит издалека»?

– Без Марины я – ноль без палочки, – говорил ты, будучи в ином настроении.

– В смысле?

– Обязан всем.

В этом мне предстояло разобраться только после твоей смерти.

Плохой или хороший еврей, но еврей со всеми вытекающими последствиями. Включая восприятие природы. Здесь у ИБ был пунктик, то есть комплекс – именно еврейский. Пусть не пунктик, но некий этноцентризм – несомненно. Что нисколько не мешало его культурному протеизму. Будучи яркой индивидуальностью, ИБ не судим на родовом уровне, но плоть от плоти своего племени, разделял с ним как его взлеты, так и провалы. Сам говорил, что природа ему не позарез, хотя в Америке, как и в России, ее в избытке. ИБ свез нас в Монток, чтобы продемонстрировать мощь американской природы, а продемонстрировал собственную немощь в ее восприятии. Океан нам показал, как личное открытие, а я вычитала в путеводителе, что в нескольких милях отсюда уникальное место – зыбучие движущиеся дюны, остатки деревьев третичного периода. Короче, пока парентс бродили по берегу, я его увлекла в эти самые уникальные дюны, которые оказались еще уникальнее – прямо в песках стояли великолепные белые и красные. Чудо, да и только! Знакомая примета, связь с прежним миром, хоть и в диковином обрамлении: дюнные грибы. А он тащился позади, увязая в песке, мучась одышкой и хныча: кeep off the dunes. Я его тычу в грибы, а он талдычит: бледная поганка. В том смысле, что замучила его до смерти: «Так вот где таилась погибель моя! Мне смертью грибы угрожали!»

Зато потом уплетал их за обе щеки в виде грибного жаркого. Природу воспринимал в уже приготовленном виде. И в стихах у него так, я о поздних: природа в виде гербария. Мне все было внове, природа незнакомая и узнаваемая, смещенные сроки, например: черемуха и акация, но цветут одновременно, в воздухе горечь со сладостью, так странно. А у него на всё про всё: мы это уже проходили. ИБ разучился удивляться. А умел?

Было бы нелепо его этим равнодушием пенять, но отметить необходимо, ибо сам ИБ довольно часто к этой теме возвращался.

– Еврею нужна не природа. Еврею погода нужна.

– Новое стихотворение? – жадно спросила я.

– Цитата. Темная ты девушка, Арина. Лучшего русского поэта нашего времени не знаешь.

– Лучший поэт всех времен и народов – ты, дядюшка.

– Это само собой. А после меня, с большим отрывом от лидера…

– Шекспир, Овидий, Гёте и Пушкин, – подсказала я.

– Нет, те – вровень, – и это, нисколько не смущаясь. – Как видишь, им повезло – в хорошую компанию попали.

– А кто же за тобой, хоть за тобой и не дует? На приличном от тебя расстоянии?

– Борух. Из кирзятников. Тот же, что сдул у меня стишок о еврейском везении, который должен был я написать: «А нам евреям повезло…» Пальма первенства у Слуцкого. Про евреев и солдат – класс! Что, впрочем, одно и то же. Розанов – дурень. «Представьте еврея на коне или с ранцем…» Дожил бы он до наших дней – в танке, в самолете, с атомной бомбой под мышкой. Еврей – солдат по определению. И в древние времена и в нынешние. Вот я, например, чем не солдат? Мечтал стать моряком и летчиком, но не прошел по процентной норме и стал поэтом. Но в душе как был, так и остался солдат. Просто временно – на два тысячелетия диаспорной жизни – еврей про свое солдатское назначение позабыл. Вот я и говорю, что еврею природа по барабану.

– А как же Левитан и Писсарро? – возражаю я, защищая от ИБ его племя. – Или Фет с Пастернаком? Да мало ли…

– В том-то и дело, что мало. Но и те что есть… С червоточинкой. То есть с лирическим уклоном. Чем отличается Левитан от Шишкина?

У Иваниваныча природа как есть, сама по себе, а у Исакильича – пейзаж настроений и субъективизм. С одной стороны, он природу дополняет, а с другой ущемляет, представляет искаженно, на свой, а не на ее манер. Знаешь, что Барух писал? Не тот, а другой, который Бенедикт?

Что есть natura naturans и есть natura naturata. Понятно?

– Темно, как у негра в жопе, – честно призналась я.

– Поясняю. У Блока есть статья «О иудаизме у Гейне». Сравнивает, как чувствовали природу Гёте и Гейне. Арийское восприятие и иудейское. У одного natura naturata, у другого natura naturans. Гейне чувствует природу, как пламенный иудей – это исуснавиновское солнце, горящее в его собственном мозгу, в то время как Гёте воспринимает ее спокойно, как нечто данное нам от Бога и неизменное. Блок, однако, считает, что Гейне чувствует природу и так и этак, тогда как Гёте – только так. Но это гениальное арийское чувствование natura naturata, добавляет Блок, есть измена Гейне ничуть не менее гениальному иудейскому чувствованию natura naturans.

Глянув на мое все еще опрокинутое личико:

– Ты права, детка – некоторое умствование в этом противопоставлении, конечно, есть, и идет оно опять-таки от иудейского рационализма, свойственного и выкресту Спинозе и полукровке Блоку. Или возьмем еще одного нехристя – Пруста. Сам-то он к природе неровно дышал, но у него есть такой иронически-автобиографический персонаж – тоже, кстати, Блок, но не Саша. Так этот не-Александр Блок на вопрос о погоде отвечает, что живет до такой степени в стороне от всяких атмосферических случайностей, что его чувства не утруждают себя доведением их до его сознания. Само собой, еврей. Ему даже погода по хрену.

– Можно подумать, что весь русский народ в отпаде от природы.

Особенно сейчас, – сказала я, спускаясь на землю и подыгрывая ему.

Американское воспитание, чертова политкорректность!

– Океюшки. Доброе слово и кошке приятно. Но мы в комплиментах не нуждаемся. – И чеша котофея: – Правда, Миссисипи? Чужого не надо, свое не отдадим. Я много над этим думал. Ты можешь представить, что импрессионисты или там барбизонцы – ну, как школа – возникают в Сахаре или пустыне Гоби?

– Так с тех пор евреи уже две тысячи лет кочуют по странам с вполне приличными ландшафтами.

– Кочуют. В этом все дело. Природа – родная стихия для аборигена, но не для пришельца, коим чувствует себя еврей в любой стране проживания, а теперь еще и включая Израиль, alas. Не успевает привыкнуть. А ты знаешь, что на идише только два названия цветов: роза и лилия. Теперь представь, идут русский с евреем по лесу: для одного – все родное и названное, для другого – чужое и чуждое. Да еще безымянное.