Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Генрих Эрлих

— Первый, — сказал Брейтгаупт.

В его голове не мелькнуло даже короткой мысли о том, что на месте Клинка вполне мог оказаться он, что это он должен был идти с товарищем в разведку и остался лишь по необъяснимой прихоти командира. Не такой человек был Брейтгаупт, чтобы анализировать возможности, он констатировал факты.

Это был тот редкий случай, когда Брейтгаупт сказал что–то свое. Но, как всегда, с ним нельзя было не согласиться. Клинк был первым. Киссель был не в счет.

Das war ein Signal

Это был сигнал. Сигнал к наступлению, русскому наступлению. Над Одером взмыл вертикально вверх столб света, он был виден на много километров окрест. Увидел его и Юрген. Это было последнее, что он увидел перед тем, как скатиться в блиндаж.

И сразу же земля содрогнулась от обрушившихся на нее тысяч тонн металла. Юрген посмотрел на часы. 3.00. «Русские научились воевать строго по часам, — подумал он. — Они много чему у нас научились. На нашу голову».

Юрген привалился спиной к дощатой обивке стены. Она сильно вибрировала. Здесь, на обратном скате холма, их могли достать только гаубицы, но каково приходилось солдатам внизу, в первой линии укреплений, по которым били из всех орудий?

Их было сравнительно немного, тех, кого отрядили в первую линию. О точном времени начала наступления мог сказать русский «язык», которого принес Юрген, эту информацию могли добыть разведчики их батальона и соседей, главным было то, что подполковник Фрике был заранее извещен об этом и приказал отвести основные силы батальона на вторую и третью линии. Основные не столько по численности, сколько по боеготовности.

Составы отделений и взводов перетасовали. Из отделения Юргена забрали Целлера, Граматке, Эббингхауза и Цойфера и послали их на первую линию. Они должны были изображать активность, когда русская пехота перейдет в наступление. Именно изображать, потому что никто не ждал, что они смогут сдержать русских. Это сделают основные силы, которые по сигналу выдвинутся вперед. Этот сигнал должны были передать солдаты из передней линии. Это было их второй задачей.

Выбор в отсутствие Юргена сделал лейтенант Ферстер, и Юрген был даже благодарен ему за это вмешательство. Это был разумный выбор. У тех, кого отряжали вперед, почти не было шансов выжить. Эббингхауз и Цойфер были никудышными солдатами, Граматке — серединка на половинку благодаря хоть какому–то опыту. При них должен был находиться кто–то, кто выдернет оставшихся в живых из укрытий и заставит их стрелять. Юрген выбрал бы бывшего фельдфебеля Тиллери. Ферстер сказал: Целлер. Юргену было бы тяжело сказать это Целлеру, который все прекрасно понимал. Ему тяжело было бы посылать старого боевого товарища почти на верную смерть. Но — послал бы. И сам бы пошел, если бы приказали. «Почти» оставляло шансы. Шанс был всегда.

Оставшиеся держались молодцами. Если и дрожали, то в такт колебаниям стен, если и облизывали губы, то от напряженного ожидания, а не от страха. А Брейтгаупт, похоже, и вовсе заснул, он мог спать в любой ситуации, сутки напролет. Но мог точно так же и не спать сутками напролет, такой он был человек. Мысли лениво ворочались в голове Юргена.

В блиндаж влетел Бер, он был за вестового у лейтенанта Ферстера.

— Внимание! Приготовиться! — громко выкрикнул Бер и вылетел наружу.

«И охота гонять солдата с очевидными приказами под артобстрелом, — подумал Юрген. — Ишь, приохотился к приказам!»

— Подъем! — скомандовал он, больше для Брейтгаупта, которого иначе было не добудиться, и поднялся первым, прошелся рукой по подсумкам на поясе, в который раз проверяя, все ли на месте, привесил две гранаты, закинул за спину ранец со всем самым необходимым, включая дополнительные магазины и гранаты, взял в руки автомат. — Первый взвод! Внимание! Выходи! В первую траншею — бегом марш! — донесся голос Ферстера.

— Выходим, — сказал Юрген, первым переступил порог блиндажа, побежал по траншее в направлении наклонной штольни, ведущей вниз.

Момент был выбран точно. Часть орудий русских переносила огонь с первой траншеи на дальние позиции, это было относительное и небольшое, но все же затишье. Юрген бежал по лестнице, вырубленной и глубоко утопленной в склоне холма и перекрытой толстыми бревнами. Вдруг в одной из боковых ниш он увидел солдата. Граматке! Как он здесь оказался?! Сбежал, сволочь! Юрген подскочил к нему с намерением врезать ему по морде, а потом схватить за шиворот и погнать пинками вниз, на позиции, где сражались и погибали его товарищи.

— Вот, — сказал Граматке, тяжело дыша, и чуть отодвинулся в сторону.

В углу, привалившись спиной и головой к стене, полулежал–полусидел Целлер. Его левая нога была согнута выше колена, она лежала рядом как чужая и держалась, похоже, только на окровавленных ниточках иссеченных в лохмотья форменных брюк. Ее проще было отрезать, чтоб не мучилась.

— Эббингхауз, Цойфер, — сказал Граматке, опуская большой палец правой руки вниз.

Он даже в такой ситуации показывал свою образованность, этот Граматке! Юрген посмотрел на него почти с ненавистью. У гаденыша опять ни одной царапины, а хорошие парни гибнут. Еще и в герои выйдет — вынес тяжело раненого товарища с поля боя. Целлер шевельнулся. Юрген присел на корточки, заглянул ему в лицо.

— Держись, Франц.

— Отвоевался, — тихо сказал Целлер, — не повезло.

— Да, война для тебя закончилась, — ответил Юрген жестко, сантименты — не для старых вояк. — Но когда–нибудь ты поймешь, как тебе повезло, — продолжил Юрген. — Через полчаса ты будешь у Клистира, вечером — в госпитале в Зеелове. Ты будешь жить, Франц, и еще выпьешь шнапсу, вспоминая нас. Рядовой Граматке! — сказал он, поднимаясь. — Доставить лейтенанта Целлера в санитарное отделение! И немедленно назад, на передовую!

Когда Юрген выбежал из штольни на открытый воздух, то на мгновение остановился в изумлении. Неужели артподготовка продолжалась так долго, что успело рассвести? Только потом до него дошло, что хотя светит как положено, с востока, вот только солнц многовато. Это был зенитный прожектор, запоздало догадался он, вспомнив странную установку на «Студебекере». Русские хотели ослепить их, но они просчитались. Или ослепляйте, или гвоздите, поднимая в воздух тонны земли и заволакивая все вокруг дымом и гарью, подумал Юрген. Подсветка была даже на руку им, потому что без нее вообще ничего не было бы видно.

Атак Юрген смог быстро оценить масштаб потерь и общую ситуацию. Он шел к позиции, отведенной их взводу, перешагивая через трупы солдат, обходя раненых, которые пытались перевязать друг друга окровавленными руками, проходя мимо бетонных бункеров с заваленными землей дверями, из–за которых не доносилось ни звука, и мимо блиндажей с провалившимися вниз перекрытиями, превращенных в братскую могилу прямым попаданием тяжелого снаряда. Какой–то солдат стоял на коленях в боковом ответвлении траншеи и истово молился, этот тоже был готов. Последними на его пути были солдаты его отделения. Эббингхауз привалился к стенке траншеи, на его лице навечно застыло детское, немного обиженное выражение, как будто он спрашивал: «Ну почему опять я?» Цойфер лежал под грудой тонких бревен, свернувшись в клубок и притянув ноги к животу. Ему, наверно, попал осколок в живот. Он уже отмучился. Отделение Юргена безвозвратно потеряло троих солдат из четырех. В других отделениях дела не могли обстоять лучше.