Утонувший великан (сборник рассказов) - Джеймс Баллард

Машину мы поставили в дюнах над берегом моря и приблизились к толпе, уже довольно плотной. Да, на мелководье, метрах в двухстах от берега, лежал утопленник. Поначалу показалось, что размеры его не так уж поразительны. Был отлив, почти все тело великана находилось над поверхностью воды, и оно было не намного больше гигантской акулы. Великан лежал на спине, руки вдоль тела, словно отдыхал, спал на зеркале из влажного песка, и в этом зеркале тускло отражалась его слегка обесцветившаяся кожа. Под ярким солнцем тело его блестело, как белое оперение какой‑то морской птицы.

Зрелище произвело на нас сильное впечатление, и мы с друзьями, не удовлетворенные обывательскими объяснениями людей в толпе, спустились с дюн и устроились на гальке. Приближаться к великану охотников не было, но через полчаса смельчаки выискались, по песку зашагали два рыбака в высоких резиновых сапогах. Когда их крохотные фигурки приблизились к распростертому телу, по толпе зрителей пронесся ропот. Великан и вправду оказался великаном, два рыбака рядом с ним были просто лилипутами. Хотя его пятки частично ушли в песок, рыбаки не доставали и до середины торчащих вверх стоп, и мы сразу поняли, что этот утонувший левиафан весом и размерами не уступит огромнейшему кашалоту.

На месте действия появились три рыбацких одномачтовых суденышка, они покачивались на волнах в двухстах метрах от берега, моряки сгрудились на палубе и смотрели на великана оттуда. Их осторожность отпугивала наблюдателей на берегу, уже готовых отправиться к великану по мелководью. Все спустились с дюн на гальку и нетерпеливо ждали, сгорая от желания разглядеть утопленника получше. У краев тела песок немного отступил, вода намыла впадину, будто великан упал с неба. Меж могучих монолитов его ступней стояли два рыбака и махали нам, как какие‑нибудь туристы на Ниле среди колонн частично ушедшего под воду храма. На миг меня охватил страх: вдруг великан всего лишь спит, сейчас он пошевелится и стукнет пятками… но остекленевшие глаза смотрели в небо, он явно не ведал, что между могучими ступнями стоят две его многократно уменьшенные копии.

Рыбаки начали обходить труп, неторопливо зашагали вдоль белых ног. С любопытством изучив кисть повернутой вверх руки, они скрылись из вида между предплечьем и грудью, потом снова появились и стали разглядывать голову великана, прикрывая глаза от солнца. Греческий профиль великана — плоский лоб, прямой нос с высокой переносицей, красивый изгиб губ — напомнил мне головы, вылепленные Праксителем[7], а изящно вырезанные ноздри лишь подчеркивали сходство с классической скульптурой.

Вдруг над толпой пронесся крик, и сотни вскинутых рук указали на море. Вздрогнув, я увидел, что один из рыбаков вскарабкался на грудь великана и теперь разгуливал по ней и подавал сигналы толпе на берегу. Зрители ответили победным ревом, растворившимся в грохоте гальки, — толпа хлынула к великану по влажному песку.

Мы приближались к распростертому телу, лежавшему в озерке размером с хорошее поле, и взволнованный гомон снова затих, все присмирели, увидев вблизи, сколь величественны масштабы этого ушедшего из жизни колосса. Он лежал под небольшим углом к берегу, и этот ракурс искажал его настоящий рост. Рыбаки уже перебрались на живот великана, но толпа все‑таки побаивалась, люди образовали широкий круг, и лишь группками по три‑четыре человека отваживались подойти к гигантским конечностям.

Мои спутники и я обошли великана со стороны моря, его бедра и грудная клетка возвышались над нами, как остов севшего на мель корабля. Жемчужная кожа, разбухшая от соленой воды, скрывала истинные очертания огромных мышц и сухожилий. Мы прошли под чуть согнутым левым коленом, с которого свисали влажные водоросли. Для соблюдения незамысловатых приличий бедра были обмотаны тяжелой грубой тканью, пожелтевшей в воде. Эта набедренная повязка, подсыхавшая на солнце, распространяла сильный запах моря, он смешивался со сладковатым, но резким запахом великаньей кожи.

Мы остановились у плеча великана и стали разглядывать его неподвижный профиль. Губы были чуть раздвинуты, открытый глаз подернут непрозрачной пеленой, будто в него налили какую‑то молочно‑голубую жидкость, но благородные очертания ноздрей и бровей придавали лицу картинную привлекательность, которая противоречила грубой силе, таившейся в груди и плечах.

Ухо нависало над нашими головами, словно замысловато вылепленная распахнутая дверь. Когда я поднял руку, чтобы дотронуться до отвисшей мочки, кто‑то появился над краем лба и закричал на меня сверху. Я в испуге отступил назад и увидел, что несколько подростков забрались на гигантское лицо и теперь дурачились, заталкивая друг друга в глазницы.

Люди уже вовсю разгуливали по телу великана, легко взбираясь по двум рукам‑лестницам. С ладоней они поднимались к локтям, переползали через вздувшиеся бицепсы и попадали на плоскую равнину в верхней части гладкой безволосой груди. Отсюда они залезали на лицо, цепляясь за губы и нос, либо скатывались по его животу навстречу тем, кто оседлал лодыжки или расхаживал по колоннам бедер.

Мы продолжали идти по кругу сквозь толпу и остановились около вытянутой правой руки. В ладони подарком из другого мира лежало небольшое озерцо, многочисленные «скалолазы», спускаясь по руке, разбрызгивали воду ногами. Ладонь была испещрена линиями, и я попытался прочитать их, отыскать какой‑то ключ к судьбе великана, но кожа разбухла, линии были нечеткими и ничего не могли сказать о личности великана и случившейся с ним трагедии. Огромные мышцы рук и мощные запястья едва ли говорили о том, что великан был натурой чувствительной, однако изящная форма пальцев и ухоженные ногти, симметрично подстриженные сантиметрах в пятнадцати от плоти, указывали на некую утонченность, это подтверждалось и греческими чертами лица, которое теперь облепили горожане как мухи.

Один парень даже взгромоздился на кончик носа, он размахивал руками и кричал что‑то своим товарищам, но лицо великана все равно хранило незыблемое спокойствие.

Мы вернулись к берегу, сели на большой камень и продолжали смотреть на бесконечный поток прибывающих из города людей. На некотором удалении от берега собралось шесть или семь рыбацких шхун, и рыбаки в высоких сапогах шли по мелководью, чтобы поближе рассмотреть грандиозный улов, принесенный штормом. Позже появился отряд полицейских, без особого энтузиазма они попытались оцепить берег, но распростертое тело великана повергло их в крайнее изумление, и они удалились, забыв, по всей видимости, зачем сюда пожаловали.

Еще через час на берегу собралось не меньше тысячи человек, по крайней мере двести из них стояли или сидели на теле великана, мельтешили у его рук и ног, толклись на груди и животе. Голову оккупировала большая группа мальчишек, они пихали друг друга и скатывались вниз по щекам и подбородку. Двое или трое оседлали нос, а еще один ухитрился залезть в ноздрю и лаял оттуда по‑собачьи.

Ближе к вечеру полиция вернулась и, раздвигая толпу, пропустила ученых из университета, специалистов по анатомии крупных млекопитающих и по биологии моря. Мальчишки да и почти все взрослые слезли с великана, лишь самые дерзкие не дрогнули и продолжали восседать на кончиках пальцев ног либо на лбу. Специалисты промаршировали вокруг великана, энергично кивая головами и обмениваясь мнениями, ведомые полицейскими, которые раздвигали стену обывателей. Возле вытянутой руки гиганта офицер полиции предложил ученым подняться на ладонь, но те поспешно отказались.

Вскоре они вернулись на берег, и толпа снова завладела великаном, он безраздельно принадлежал ей. В пять часов, когда мы уезжали в город, люди облепили его руки и ноги подобно густой стае чаек, пировавших на огромной дохлой рыбине.

Через три дня я поехал на побережье снова. Мои коллеги вернулись к своей работе в библиотеке и поручили мне вести наблюдения за великаном, а потом отчитаться перед ними. Возможно, они почувствовали, что я сам этого хочу, и меня действительно тянуло на побережье. Никакого извращения в этом не было, великан был для меня скорее живым существом, а не покойником, более живым, чем многие из тех, кто собирался, чтобы на него поглазеть. Отчасти меня завораживали его колоссальные размеры, огромные объемы пространства, занимаемые его руками и ногами, как бы подтверждавшими правильность форм моих собственных конечностей, но главным образом я был потрясен самим фактом его существования, фактом непреложным. В этой жизни много чего можно подвергать сомнению, но великан, мертвый или живой, существовал в абсолютном смысле: он позволял нам заглянуть в мир таких же, как он, абсолютных величин, а мы, наблюдатели с берега, были лишь их несовершенными и крошечными копиями.

На сей раз толпа была значительно меньше: человек двести — триста сидели на камнях, разложив перед собой еду, и лениво наблюдали за группами приезжающих, идущих по песку. Прилив подвинул великана ближе к берегу, развернул его головой и плечами в сторону суши, и он словно стал вдвое больше, рядом с его гигантским телом рыбацкие шхуны, покачивавшиеся возле его ног, казались игрушечными. Из‑за неровностей песчаного дна спина великана чуть прогнулась, грудь как бы стала шире, а подбородок приподнялся, и облик его приобрел более героические очертания. Морская вода выбелила его кожу, которая к тому же разбухла, — в результате лицо великана разгладилось и слегка постарело. Черты этого лица были столь огромны, что не позволяли определить возраст и характер великана, но в первый приезд мне показалось, что это был благовоспитанный молодой человек скромного нрава, классические формы его носа и рта сказали мне именно об этом. Сейчас, однако, он выглядел много старше, где‑то на средний возраст. Оплывшие щеки, толстый нос, вспухшие виски и сузившиеся глаза придали ему облик человека хорошо кормленного, зрелых лет, и я понимал, что тело великана только начинает разлагаться.