Деятельный ум - Алексей Леонтьев

И далее: «Персонализация ни в коем случае не есть субъективизация. Предел здесь не я, а я во взаимоотношении с другими личностями, то есть я и другой, я и ты… Разные хронотопы спрашивающего и отвечающего и разные смысловые миры (я и другой). Вопрос и ответ с точки зрения третьего сознания и его «нейтрального» мира, где все заменимо, неизбежно деперсонифицируются» (С. 370–371).

Здесь возникает проблема свободы абсолютной и относительной и проблема «надбытия», смысла бытия. Через отражение себя в эмпирическом другом человек приходит к «Я-для-себя». Он смотрит на себя по-иному, его свобода – это свобода «свидетеля и судии», меняющая смысл бытия для человека и отражающаяся в слове. Относительная же свобода меняет состав бытия, но не его смысл. «Творчество всегда связано с изменением смысла» (Бахтин, 1986. С. 522).

Возвращаясь к проблеме поступка (деятельности), обратим внимание на два важных тезиса Бахтина. «Действие изнутри действующего сознания принципиально отрицает ценностную самостоятельность всего данного, уже наличного, имеющегося, завершенного, разрушает настоящее предмета ради его будущего, предвосхищенного изнутри. Мир действия – мир внутреннего предвосхищенного будущего. Предстоящая цель действия разрушает данную наличность внешнего предметного мира, план будущего осуществления разлагает тело настоящего состояния предмета…» (Бахтин, 1979. С. 42). И в другом месте: «Физическое действие человека должно быть понято как поступок, но нельзя понять поступка вне его возможного (воссоздаваемого нами) знакового выражения (мотивы, цели, стимулы, степени осознанности и т. п.). <…> Природу мы не спрашиваем, и она нам не отвечает. Мы ставим вопросы себе и определенным образом организуем наблюдение или эксперимент, чтобы получить ответ. Изучая человека, мы повсюду ищем и находим знаки и стараемся понять их значение» (С. 292–293).

Думается, именно эти четыре понятия – смысл, знак, поступок и диалог – являются ключевыми для концепции Бахтина. И именно в единстве и взаимодействии – Бахтина можно понять лишь при соположении этих аспектов его мысли. Между тем подавляющее большинство авторов, писавших о Бахтине, можно сказать, «вырывают» у него один или два аспекта. Например, Вяч. В.Иванов (1973) полностью игнорирует как бахтинское понимание смысла, так и его теорию поступка (впрочем, тогда большая часть рукописей Бахтина еще не была опубликована). С другой стороны, Д.А.Леонтьев, что естественно, вычленяет у Бахтина только проблему смысла, которая, однако, поэтому «зависает», ее корни остаются непонятными (Леонтьев Д.А., 1999. С. 20–22).

Мы также не претендуем в нашем изложении взглядов Бахтина на полноту их освещения: нам важно понять их целостность под психологическим углом зрения. Поэтому многие принципиально важные для его концепции мысли, прежде всего связанные с языком, речевым высказыванием и художественным текстом, остаются за рамками нашего изложения. Значительная часть этих мыслей проанализирована в цикле работ финских исследователей (см., например, Dufva, Lahteenmaki, 1996; Dialogues on Bakhtin, 1998) и в известной книге Дж. Верча «Голоса разума» (1996), где, кстати, проводятся систематические аналогии между взглядами Бахтина и Л.С.Выготского, к которому мы сейчас перейдем.

«Классическая» культурно-историческая теория и место в ней понятия знака. Анализ взглядов Выготского необходимо начать с констатации того бесспорного для нас, но многими недооцениваемого факта, что на протяжении своей короткой творческой жизни Выготский прошел несколько этапов развития своей концепции. В частности, в конце 1920-х годов он активно развивал деятельностный подход, о чем мы подробно расскажем – опираясь на его собственные тексты – во второй части настоящей книги (главы 4 и 5). Поэтому анализ воззрений Выготского на проблему отображения вообще и на знак и значение в частности придется также осуществлять поэтапно, начиная с того периода, когда он вместе с Леонтьевым, Лурия и другими разрабатывал культурно-историческую теорию. Далее мы остановимся на его взглядах последних двух периодов и на внешне альтернативных некоторым из них позициях харьковских учеников Выготского.

Первой публикацией по культурно-исторической теории является, как известно, статья Выготского «Проблема культурного развития ребенка» (1928). По Выготскому, «культура вообще не создает ничего нового сверх того, что дано природой, но она видоизменяет природу сообразно целям человека. То же самое происходит и в культурном развитии поведения. Оно также заключается во внутренних изменениях того, что дано природой в естественном развитии поведения» (Выготский, 1928. С. 61). Какие же изменения имеются в виду? Это появление нейтрального объекта в функции опосредствования того или иного психического процесса (например, запоминания), то есть в функции знака. «Включение в какой-либо процесс поведения знака, при помощи которого он совершается, перестраивает весь строй психологических операций наподобие того, как включение орудия перестраивает весь строй трудовой операции» (С. 64). Но знак, как и орудие, имеет социальный генез: и «если в какой-нибудь области положение о том, что поведение индивида есть функция поведения социального целого, к которому он принадлежит, имеет полный смысл, то это именно в сфере культурного развития ребенка <…>. Оно является функцией социально-культурного опыта ребенка» (С. 68). Отсюда понятие «вращивания» (интериоризации), перехода внешней речи во внутреннюю и идея разных генетических корней мышления и речи. Значение здесь – просто новая функция, новое употребление или использование знака. Правда, принципиально новое: речь идет об использовании знака в функции средства обобщения.

Вспомним, что еще в ранней, «до-культурно-исторической» статье Выготского «Сознание как проблема психологии поведения» (1925 г.) вводится формула поведения человека: «Исторический опыт, социальный опыт, удвоенный опыт» (Выготский, 1982. Т. 1. С. 85). Последнее звено этой формулы означает, что «труд повторяет в движениях рук и в изменениях материала то, что прежде проделано в представлении работника как бы с моделями этих же движений и этого же материала» (там же). Сознание и есть рефлекс рефлексов, «переживание переживаний, точно таким же образом, как переживания просто – суть переживания предметов» (С. 50); это уже другая работа того же времени – «Методика рефлексологического и психологического исследования»). Внутри массы раздражителей выделяется группа социальных раздражителей, которые я могу воссоздавать, они делаются для меня обратимыми и по-иному определяют мое поведение. «Механизм социального поведения и механизм сознания один и тот же. Речь и есть система «рефлексов социального контакта» [формула А.Б.Залкинда. – А.Л.], с одной стороны, а с другой – система рефлексов сознания по преимуществу, то есть аппарат отражения других систем» (С. 95).

Культурно-историческая теория и есть дальнейший шаг по тому же пути. «Стоит только вспомнить социальную природу и происхождение всякого культурного знака, чтобы понять, что психологическое развитие, рассматриваемое с этой точки зрения, есть развитие социальное, обусловленное средой. Оно прочно вводится в контекст всего общественного развития и раскрывается как его органическая часть» (Выготский, Лурия, 1993. С. 21). Это цитата из предисловия к «Этюдам по истории поведения» – известной книге 1930 года, в переписке Выготского фигурирующей под именем «Обезьяна» – по первому слову подзаголовка: «Обезьяна. Примитив. Ребенок»).

Поворот к новому пониманию начался с опытов ученика Выготского Л.С.Сахарова, направленных на изучение природы тех собственно человеческих связей и отношений, которые формируются благодаря «экстрацеребральным», социально-культурным предметам, в частности знакам. В ходе эксперимента (методика Сахарова общеизвестна, и мы на ней не останавливаемся) выяснилось, что необходимо ввести еще одно, принципиально важное допущение по сравнению с «классическим» культурно-историческим подходом. А именно: знак не просто психологическое орудие; он влияет на изменение процессов мышления и обобщения не одним лишь своим присутствием, а и своей сущностью. Мало выяснить, как употребляется знак: необходимо установить, какое у него значение. Как оно возникает, формируется у ребенка, вообще как появление и изменение значения (а не просто знакового опосредования) влияет на психику человека.

Если в 1927 году Выготский записывал в своей записной книжке: «Сущность инструментальной методики в функционально разном употреблении двух стимулов, по-разному определяющих поведение» (Выготский, 1977. С. 91), то всего через два года, в 1929 году, позиция меняется: «Между чем и чем вдвигается знак: между человеком и его мозгом» (Выготский, 1986. С. 57). Знак нужен не для того, чтобы человек действовал иначе, а чтобы он сам был другим, и тогда он будет действовать иначе. «Раз человек мыслит, спросим: какой человек <…>. При одних и тех же законах мышления <…> процесс будет разный, смотря по тому, в каком человеке он происходит» (С. 9).