Мальчики с бантиками - Пикуль Валентин Саввич

— Кант… Чей?

К нему резво шагнул юнга ростом с ноготок:

— Николай Поскочин. Это я читаю.

— Поскочин? — переспросил Аграмов. — Фамилия знакомая, известна из истории флота… А не рано ли ты взялся за Канта?

— Для Гегеля рановато, — ответил юнга, — а Кант вполне по зубам. — И пошел шпарить насчет дедукции категорий.

Аграмов со вниманием его выслушал. Не перебил.

Юнги притихли по углам, потрясенные тем, что среди рулевых объявился философ. Россомаха растерянно смотрел на Колесника, а Колесник глуповато взирал на Россомаху. Немая сцена продолжалась недолго. Аграмов спросил философа:

— А где твой отец, юнга Поскочин? Не на флоте?

— Его уже нет. Он… пропал.

— А мать?

— Она уцелела. Теперь работает уборщицей.

Аграмов помрачнел. Сняв перчатку, он положил ладонь на стриженную голову Коли Поскочина.

— Только смотри, — внушил он ему, — чтобы Кант и Гегель не помешали твоим занятиям. — Тут каперанг заметил золотую голову Финикина. — А ты? Учился до службы или работал?

— Работал в Ногинске на фабрике.

— Что делал?

— Точил иголки для патефонов.

Финикин с его иголками Аграмова не заинтересовал. Начальник Школы уже прицелился взглядом в другого юнгу, который стоял в сторонке и всей своей осанкой выражал внутреннее достоинство.

— Тоже работал? — поманил его Аграмов. — Или учился?

— Я… воровал, товарищ капитан первого ранга.

— Зачем?

— Так уж случилось. Отец погиб. Мать немцы угнали. Жить негде. Голод. Холод. Спасибо, что милиция меня подобрала.

— Как фамилия?

— Артюхов я… зовут Федором. По батюшке — Иваныч.

— Воровство на флоте строжайше карается.

— Я это хорошо знаю, — невозмутимо ответил Артюхов.

Аграмов, скрипнув кожаным пальто, повернулся к дверям.

— Кстати! — напомнил, задержавшись у порога. — Прошу вас, товарищи, чаще писать родителям. Обычно ваши мамы, чуть задержка с письмом от вас, в панике запрашивают командование, что случилось с их Вовочкой. Так избавьте мой штаб от лишней писанины. У нас и своих бумажек хватает. Пишите мамам!

Покидая кубрик рулевых, Аграмов позвал с собой Поскочина. Юнга долго беседовал с начальником наедине и вернулся взволнованный.

— О чем вы там? — спросил Савка, любопытничая.

— Не скажу, — ответил Коля.

Был месяц ноябрь — впечатляющий ноябрь. В этом месяце войска под Сталинградом перешли в генеральное наступление.

На том месте, где когда-то болталась ржавая доска с надписью «С.Л.О.Н.», теперь появилась новая надпись:

ШЮ ВМФ СССР

Уже ноябрь, и вокруг белым-бело, запуржило леса. Савватьевский репродуктор доносил до юнг голос далекой Москвы; звучали приветствия, полученные от друзей к двадцать пятой годовщине Октября. Над затишьем соловецкой зимы Москва произносила имена Рахманинова и Чойбалсана, Эптона Синклера и де Голля, Теодора Драйзера и Колдуэлла, Иосипа Броз Тито и Томаса Манна.

Заметен был перелом в войне, открывающий дорогу к победе! От этого и настроение юнг было праздничным:

— Скоро всем фюрерам по шапке накидают.

— Наши не теряются — наставят Гитлеру банок.

Теперь они имели право и на собственную гордость. Куда ни повернись, все сделано своими руками. Что здесь было? Среди плакучих берез стыла захламленная тюрьма и постоялый двор для богомольцев. А теперь в лесу создана флотская база, большой учебный комбинат. Есть все, что надо. Начиная с любимой юнговской лошади Бутылки и кончая крейсерским радиопередатчиком, который вчера едва вперли по лестнице на второй этаж, в класс радистов. Аудитории рулевых заполнила навигационная техника. Благородно отсвечивало красное дерево нактоузов, бронза и сталь приборов. Холодно мерцали выпуклые «чечевицы» компасных линз.

— А какой самый главный прибор в кораблевождении?

— Голова, — отвечали педагоги.

Вот и вечер. Зажглись окна в землянках радистов, а в роте рулевых затопили печи. Потекли над лесом вкусные дымки.

Большая человеческая жизнь каждого юнги только начиналась. Именно в ноябре, когда русские солдаты начали уничтожение армии Паулюса под Сталинградом, когда врага сбросили с предгорий Кавказа, юнг привели к присяге.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Было в этот день как-то необычно тихо над озерами и лесами древних российских островов. Неслышно опадал мягкий снежок. Даже не хотелось верить, что за тысячи миль отсюда грохочет, звеня гусеницами танков, великая битва.

Еще с побудки юнги ощутили некоторую торжественность. По случаю праздника стол в кубрике был застелен красной материей. С плакатов взирали на юнг — из славного былого — Ушаков и Сенявин, Нахимов и Макаров. На камбузе было особенно чисто и нарядно. Вместо чая — какао. Обратно до своих рот шли с песнями о морской гвардии:

Где враг ни появится — только б Найти нам его поскорей! Форсунки — на полный, и в топках Бушуют потоки огней. Врывайтесь, торпеды, в глубины, Лети за снарядом снаряд.

От тамбура дневальный оповестил кубрик:

— У боцманов уже приняли присягу… Сюда идут!

Классы Колесника и Россомахи выстроились по «бортам» кубриков. С улицы внесли связки заснеженных карабинов. Флотского образца, укороченные с дула, они в уюте тепла хранили строгий нежилой холодок. Вороненая чернь стволов невольно настраивала к суровости. Савка подумал об отце: «Только одно письмо, а в Сталинграде уже наступают. Неужели письмо было последним?»

— Смирно! — вытянулись старшины.

В кубрик рулевых шагнули контр-адмирал Броневский, офицеры политотдела гарнизона, Аграмов со Щедровским. За ними ловкий писарь базы нес под локтем папку с текстом присяги. Юнг поздравили, потом стали выкликать по алфавиту.

Первым шагнул к столу Федя Артюхов. Волнение свое он выдал только тем, что читал присягу повышенно громким голосом… Он ее принял!

— Распишись вот здесь, — сказал ему писарь.

Звонко и радостно дал присягу Джек Баранов, второй по алфавиту. Савка терпеливо ждал своей очереди.

— Огурцов! — позвали наконец от стола.

Оружие еще не отогрелось в кубрике — студило руку.

— …клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, — произносил Савка. — Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу…

Уже подступали в конце мрачноватые, но необходимые в клятве слова, и Савка прочел их, невольно приглушив голос:

— Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона… всеобщая ненависть… презрение трудящихся!

После чего неторопливо расписался. Заняв место в строю, не мог удержаться, чтобы не оглядеть полученное оружие. Это был настоящий боевой карабин, уже без глупой дырки. Вот бы такой ему тогда, ночью, когда он стоял в карауле, страдая от своей беспомощности!

Итак, с этого дня начиналась новая жизнь.

Теперь юнги наступали на своего командира роты:

— А когда ленточки на бескозырки? Раньше говорили, что нельзя без присяги. Но ведь присягу-то мы дали!

Кравцов в ответ ослеплял юнг белозубыми улыбками:

— Вы не матросы, а юнги! И начальство еще не решило, что начертать на ваших ленточках… Подумайте сами — что?

Юнги изощряли фантазию. Коля Поскочин повершил всех:

— Пусть напишут нам золотом: «Не тронь меня!»

ЭПИЛОГ ВТОРОЙ

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

(Написан Саввой Яковлевичем Огурцовым)

Глубокой осенью, в самое предзимье, Полярный океан страшен — он высоко бросает эсминцы. Мрак долгой ночи уже нависает над волнами. Радисты мучаются на вахтах, ибо радиопосылки штабов разрушаются треском разрядов полярного сияния. В одну из таких ночей — в мороз и ветер — миноносцы вышли из Ваенги, чтобы отконвоировать в Киркенес три корабля. Это были транспорты, трюмы которых забиты подарками норвежцам от Советского Союза: хлеб, медикаменты, строительный лес и прочее. На скорости эсминцы своими скулами гулко выбивали из волн каскады брызг, и брызги смерзались на лету, словно пулями осыпая стекла рубок.