Мальчик, который видел демонов - Кэролин Джесс-Кук

Бев влетает в комнату и хватает его. Он обмякший и мертвенно бледный, и впервые за период обследования я ощущаю страх. Перебираю в памяти рассказанное им о демонах, о призраках – отгоняю страх, но он остается, не хочет уходить. И я думаю о том, насколько хрупка вера.

Через несколько мгновений Бев восклицает:

– Он очнулся! Он очнулся!

Я уже в кухне, пошла за стаканом воды для Алекса. Новый крик:

– Его сейчас вырвет!

Я хватаю тазик из раковины и бегу в гостиную, успеваю подставить его под струю рвоты, вылетевшей изо рта Алекса.

– Так-то лучше, так-то лучше. – Бев одной рукой колотит его по спине, а другой ищет в кармане мобильник.

Я опускаюсь на колени рядом с Алексом, щупаю пульс. Сердце бьется быстро, зрачки расширены.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

Он моргает, пытается сфокусировать взгляд на мне. Потом прижимает руку к груди.

– Болит.

– Где болит?

– Здесь.

Бев быстро расстегивает рубашку Алекса. Ахает, я смотрю на него и вижу три красные полосы на груди мальчика, словно ему чем-то обожгло кожу.

– Кто-то сделал это с тобой в школе? – кричит Бев, и я пытаюсь сказать ей, что отметины появились недавно, уже после моего прихода.

В голове мелькают вопросы, но тут Алекс наклоняется вперед, лицо у него бледное и напряженное. Я хватаю тазик и опять успеваю поставить его под еще один фонтан рвоты. Бев спешит в кухню, за тряпкой. Когда Алекс откидывается на спинку стула, он выглядит ослабевшим, но на губах появляется улыбка.

– Тебе сейчас лучше?

Он кивает.

– Руэн по-прежнему здесь?

Алекс оглядывается, качает головой.

Бев возвращается с влажным полотенцем в одной руке, пиджаком Алекса – в другой. Алекс что-то бубнит насчет дневника.

– Что нам делать? – вздыхает Бев.

Я оглядываю Алекса.

– Надо отвезти его в клинику.

В клинику мы едем на автомобиле Бев, осмотр в приемном отделении выявляет, что Алекс совершенно здоров. Врач не может найти никаких следов красных полос на груди, хотя мы с Бев утверждаем, что видели их.

– Может, он слишком крепко обнял себя, – предполагает врач. – К чему-то прислонился. В любом случае ни синяков, ни ожогов. Собственно, кожа чистая, никаких повреждений.

Бев поворачивается и в раздражении уходит. Я благодарю врача и кое-что записываю по горячим следам. Отмечаю, что разлука с Синди усилила тревогу Алекса, а потому пытаюсь как можно быстрее организовать их встречу. Она в психиатрическом отделении этой же больницы. Печально, но мать и сын вновь госпитализированы. Я знаю, что Майкл будет из-за этого переживать.

Как только Алекса уложили в кровать, я пододвигаю стул и задергиваю занавески.

– Где Бев? – спрашивает он.

– Пошла подышать свежим воздухом. – Она вышла из корпуса, чтобы покурить.

– У нее все хорошо?

– Она в полном порядке, Алекс. – Нет, она травится табачным дымом. – Как ты?

– Нормально. Мне нравится тетя Бев. Я давно уже ее не видел, но она такая милая. Я ее напугал?

– Она просто хочет знать, что ты в полном здравии, вот и все.

Алекс касается груди.

– Больно? – спрашиваю я.

Он качает головой.

– Теперь нет. Было так странно…

– Что ты почувствовал?

Алекс открывает рот, чтобы рассказать о своих ощущениях, но не находит нужных слов.

– Вроде бы страх, – наконец признает он.

– Страх?

– Могу я сейчас увидеть маму?

Я пододвигаю стул ближе и оглядываю его. Алекс был милый. Мне хочется защищать его от всех невзгод. Где-то падает чашка Петри, и по палате разносится звук ноты «си». Я уже думаю о Поппи. Ее головке с темными волосами, склонившейся над кабинетным роялем. «Я люблю тебя, мамочка».

Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь. Для меня очень важно не допускать Поппи в наши отношения. Алекс – пациент, не проекция моей дочери. Мне ее уже не оживить.

– Алекс, я хочу задать тебе вопрос.

Он смотрит на меня.

– Пожалуйста, не надо больше спрашивать о Руэне…

– Я собираюсь отвести тебя к твоей маме. Но ты не будешь возражать против моего присутствия при вашей встрече?

Алекс сияет.

– Я увижу маму?

– Не сегодня. Но, возможно, завтра, когда ты будешь лучше себя чувствовать.

Его глаза наполняются слезами. Алекс обнимает меня и рыдает мне в шею. Я чувствую, что сейчас тоже заплачу. Его ранимость криком зовет меня, и лишь однажды в жизни я чувствовала себя такой беспомощной.

После госпитализации Алекса становится важным пересмотр методики его обследования. На следующее утро я назначаю совещание в Макнайс-Хаусе и договариваюсь о встрече с Майклом, чтобы подготовить его к тем моим предложениям, которые хочу вынести на обсуждение: я считаю необходимым поместить Алекса в психиатрический стационар.

Однако я не объясняю Майклу, почему хочу с ним встретиться, и ему, похоже, льстит это мое предложение.

– Ладно, – говорит он после долгой паузы. – Я еду на работу из Фоллс-роуд. Давайте встретимся не в столь официальном месте, как ваш кабинет.

– Тогда в вашем?

– А лучше в баре «Корона».

– Хорошо.

Майкл задерживается. Я вижу, как он все в том же зеленом свитере лавирует в плотной толпе любителей пива, его волосы отливают золотом в ярком свете.

– Добрый вечер. – Он наклоняется и чмокает меня в щеку. Снимает пиджак, аккуратно складывает, прежде чем сесть рядом со мной.

– Джин-тоник? – спрашивает он, еще не отдышавшись.

– Апельсиновый сок.

Во взгляде удивление.

– Вы за рулем?

Я качаю головой.

– Не пью спиртного.

Майкл склоняет голову набок.

– Детский психиатр-трезвенник из Тигровой бухты. Вот это сочетание.

Я пожимаю плечами.

– Мне нравится здоровый образ жизни.

Майкл смотрит на меня, потом пожимает плечами, идет к стойке и возвращается с двумя стаканами свежевыжатого апельсинового сока.

Меня сокрушает чувство вины, я ощущаю себя занудой: бар «Корона» – бриллиант этой страны, трансформировавший потребление алкоголя в событие культуры.

– Если я не пью, вам в этом никто не отказывает, – говорю я и гадаю, что€ заставило меня унизиться до такой степени, чтобы озвучивать очевидное.

Он садится рядом.

– Как джентльмен не могу пойти на такое.

Его улыбка сегодня шире, к ней добавляется блеск глаз и раскрасневшиеся щеки. Внезапно возникает мысль, что при иных обстоятельствах я бы наслаждалась его компанией. Флирт. Майкл со мной заигрывает. И я отвечаю взаимностью, хотя понимаю, что делать этого нельзя. Я действительно не хочу этого. Думаю о Фай, о ее круглых синих глазах, наполненных искренностью и добротой. Она бы сказала мне, что это знак. Фай находит знаки везде.

– И что это за знак? – однажды спросила я ее, когда оса ужалила меня в лицо. Не нашла другого места.

– Знак того, что напрасно ты не считаешь себя красавицей, – ответила Фай.

Что ж, она не грешила против истины: шрам на лице – действенное средство против тщеславия. И тут я вспоминаю, как она сидит за моим кухонным столом, держит мои руки в своих и говорит:

– Повторяй за мной: «Смерть Поппи не означает, что я должна отказывать себе в радостях жизни».

Тогда я только сжала ее руки и покачала головой.

– Я не могу этого сказать, Фай. Не могу.

Она наклонилась ко мне, погладила по лицу. Моя самая давняя подруга, моложе меня. Разведенная мать четверых детей, нежная и заботливая; в десять лет она целовала мое поцарапанное колено, чтобы заживало быстрее.

Но даже Фай не понимала, почему я хотела оставаться одной. Что-то меняется внутри, когда теряешь ребенка. Нет, все меняется. Чувство утраты совсем иное – пожалуй, не скажу, более тяжелое, – в сравнении с банкротством или потерей всего имущества при пожаре. Смерть Поппи стала другим видом агонии, другой утратой даже в сравнении с пережитым мною, когда я наблюдала, как мою мать засасывает в желтую трясину рака. И добавьте к этому всех мужчин, которых я любила, потом умножьте сумму на боль, испытанную мной, когда они все ушли, один за другим… Описать это я могу лишь одним способом и описываю редко, даже Фай ничего такого от меня не слышала: для того чтобы жить и дышать в мире, где мое дитя лишили возможности вырасти, влюбиться, сделать карьеру и родить детей, я должна оставаться неприступной крепостью. Я бегаю, не пью, слежу за тем, что ем, чтобы никому не пришлось ухаживать за мной. Откладываю шестьдесят процентов заработанного на банковский счет с высоким процентом, чтобы никогда ни от кого не зависеть. И я никогда никого не полюблю, чтобы не испытывать вновь чувство утраты.

Долгая пауза. Майкл пристально смотрит на меня. Он что-то сказал, и от меня требуется более информативный ответ, чем пустой взгляд.

– Извините, не могли бы повторить?

Он чуть улыбается и допивает апельсиновый сок.

– Вообще-то я сказал, что нашел информацию о вас в Интернете. Ваш перечень заслуг впечатляет, доктор Молокова. Медаль Фрейда за достижения в области детской психиатрии. Медаль «Восходящая звезда» Английской ассоциации детских и подростковых психиатров. Я считаю необходимым попросить вас поставить автограф на салфетке для пивной кружки.