«Если», 2000 № 07 - Марина и Сергей Дяченко

Он прикрыл глаза. Темных точек уже не было видно, только дорога, уводящая за горизонт, бесконечная пустая дорога…

Взошло солнце — и село солнце. И опять взошло. Тени укоротились и выросли снова, и пожелтела трава, и зазеленела снова, и опять пожухла под дождем…

— Люди, — сказал Алонсо шепотом. — Если вы когда-нибудь встретите Дон Кихота…

Нельсон Бонд

КНИЖНАЯ ЛАВКА

В тяжкой духоте нью-йоркского лета не было сил работать. Квартира Марстона смахивала на печь для обжига кирпича. Два часа назад он содрал с себя пропотевшую рубаху и уселся перед пишущей машинкой, но сейчас, после всех трудов, ему нечем было похвастаться, кроме десятка скомканных, скрученных в шар листов бумаги «люкс» в мусорной корзине и на полу.

— Проклятые романы! — бурчал Марстон. — И чертовы издатели с их окончательными сроками! И жара туда же…

Он потной рукой сгреб со стола стопку белых и желтых листков и злобно их перебрал. Отличная идея — сюжет этого романа. Марстон перечитал три готовые главы. Хорошая работа, один из лучших его трудов. «Мелкая сошка» — психологическое повествование о человеке, позволившем себя сокрушить. «Не звезды, милый Брут, а сами мы виновны…»[1]

Неплохая тема. И пока что работа хороша. Но…

Проклятая жара! Убийственное, сверхъестественное пекло. Марстон осознал — с внезапной вспышкой раздражения, — что он болен. Физически болен. И он сдался. Бросив последний отчаянный взгляд на белый лист, застрявший в машинке, встал на ноги. Внезапно его зашатало, в глазах появились черные круги — всего на секунду, но он успел испугаться.

Пока он сидит здесь, не будет ничего, кроме мучений. Снаружи тоже жарко, но там возможен хоть намек на ветерок, дующий с реки вдоль тенистых улиц. Марстон надел рубаху, пиджак и вышел из дома.

Он не думал, что книжный магазин именно здесь, — действительно, совсем об этом не помнил, пока вдруг не увидел его впереди, в пяти шагах. Только тогда он сообразил, что несколько раз проходил мимо этой лавки, собирался в нее зайти и со вкусом просмотреть книги, но всегда мешали какие-нибудь дела.

Вид у магазинчика был явно неприглядный. Древний, затхлый, с единственной привлекательной чертой — легкой аурой тайны, обычно висящей в таких темных и неприбранных помещениях. Как давно магазин здесь существует, Марстон не имел ни малейшего понятия. Торговля, по-видимому, шла скверно, поскольку из десятков прохожих никто даже головы не повернул, чтобы взглянуть на пыльную витрину.

Впервые он увидел эту лавку примерно год назад, когда они с беднягой Татчером проезжали мимо на автобусе. Татчер был второразрядным поэтом, не слишком хорошим, но влюбленным в поэзию. Он с назойливым энтузиазмом рассказывал Марстону о своем последнем шедевре, почти готовом к выходу в свет. «Совсем скоро, дружище. Еще несколько строф, и готово, несу к издателю. Это хорошая вещь, Марстон. Да-да, понимаю, я как будто хвастаюсь, но писатель имеет право сказать, хороша или дурна его работа. Эта не похожа на все, что я делал прежде. Поэзия нынешнего дня. Настоящая поэзия…»

Тон у него был патетический и напористый. Марстон пробормотал: «Конечно, Татчер, я и не сомневаюсь». Поэт провозгласил: «А я уверен! Я это назвал «Песнями нового века». Они сделают мне имя. До сих пор я был заурядным рифмоплетом, но эта книга создаст мне репутацию. И если я не прав… Ох…»

Поэт внезапно умолк. Марстон взглянул на него и вспомнил, что у Татчера, по слухам, не очень хорошее здоровье. В тот день он выглядел совсем скверно: белое лицо, не по-хорошему темные и запавшие глаза. Марстон спросил: «Что с вами, старина? Вам дурно?». Тот справился с собой, проговорил со слабой, извиняющейся улыбкой: «Нет… нет, все в порядке», — и поднялся. Слишком резко, как показалось Марстону. «Я в порядке, большое спасибо, — повторил Татчер. — Просто вспомнил о небольшом поручении. Меня просили повидаться с одним парнем. Это здесь».

И поэт показал на магазин, перед которым сейчас стоял Марстон. В тот день он настойчиво переспросил: «Вы точно в порядке? Может быть, пойти с вами?». — «Пожалуйста, не беспокойтесь, я здоров. Этот парень — мой старый знакомый. — Татчер сошел на тротуар и добавил, оглянувшись: — Скоро увидимся, дружище. Ждите моих «Песен».

«Но он ошибся, — с жалостью думал Марстон, стоя перед книжной лавкой. — Дважды ошибся. Мы так и не увиделись, и книга не вышла».

Бедняга Татчер был вовсе не так здоров, как ему казалось. Сердечная болезнь. На следующий день Марстон увидел его имя в разделе некрологов.

Год назад, вот когда это было. С тех пор Марстон часто вспоминал о маленькой книжной лавке. В ней было некое мрачное очарование — сочетание понятий, которого Марстон не мог себе объяснить. За ее дверью исчез Татчер. Больше они не виделись. Книжная лавка стала чем-то… чем-то вроде зловещего символа.

Глупое чувство, конечно же. Но прошлой зимой, когда он болел гриппом и долгие часы метался в бреду, это чувство стало навязчивым. Появилось маниакальное влечение: тянуло выбраться из постели и пойти в лавку. Странная тяга, но столь властная, что поправившись, он и вправду туда направился.

Однако попал в неудачное время. Лавка была закрыта — дверь на запоре, окна зашторены.

Сегодня, однако, магазинчик работал. Шторы раздвинуты, дверь гостеприимно приоткрыта — немного, на дюйм. Там должно быть прохладно, в этой маленькой затхлой лавке… Солнце жгло Марстону затылок, ощутимо давило на плечи. Болела голова, гнусно тошнило. Он открыл дверь и вошел.

Переход от слепящего солнечного света к полутьме был слишком внезапным; сначала он ничего не увидел. Где-то в глубине тихо звякнул колокольчик — казалось, вековая тишина приглушала этот тоненький беспечный звук, поглощала его, успокаивала. Марстон шагнул вперед и наткнулся на стол. Охнул от удивления, оперся о столешницу, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Из мрака донесся спокойный сочувственный голос:

— Вы не ушиблись, мой друг?

— У вас здесь темно, — пожаловался Марстон.

— Темно? — Секундное молчание. — Да, темно. Полагаю, что так. Зато спокойно.

Теперь Марстон мог кое-что разглядеть. Он стоял посреди маленькой комнаты с низким потолком и множеством книжных полок. Стол, о который он опирался, тоже был завален книгами. Некоторые оказались старыми и выцветшими; некоторые, к его удивлению, — новехонькими. Позади стола помещался крохотный прилавочек, за которым сидел человек, невозмутимо царапавший гусиным пером в конторской книге. При скверном освещении Марстон не мог разглядеть лица хозяина давки, видел только опущенные плечи и белые волосы, светящиеся наподобие гало. Что-то мучительно знакомое было в чертах этого старика, нечто маячившее на самом краю памяти.