Темный карнавал - Рэй Брэдбери

Камень выкатили из комнаты, мистер Ветмор и его новый знакомец из Оклахомы посмеялись, пожали друг другу руки, а Леота недоверчиво следила за происходящим.

– Вот и делу конец, – ухмыльнулся ее муж, запирая дверь за мистером Ветмором, и поспешно бросил цветы в раковину, а банки – в мусорную корзину. В темноте он снова залез под одеяло, не заметив долгого, гнетущего молчания жены. Не произнося ни слова, она лежала в кровати и терзалась от одиночества. Муж – отметила она про себя – со вздохом расправил одеяло.

– Теперь можно и забыться. Без этой чертовщины. Времени-то всего пол-одиннадцатого. Еще успеем выспаться. – Лишь бы отравить ей удовольствие!

Леота как раз собралась что-то сказать, когда снизу опять донесся стук.

– Вот! Вот! – победно закричала она и вцепилась в мужа. – Опять то же самое, я не зря говорю. Вот слушай!

Муж сжал кулаки и стиснул зубы.

– Сколько можно? По башке, что ли, тебе дать, женщина, если иначе не понимаешь? Отстань от меня. Ничего там…

– Нет, ты слушай, слушай, слушай, – требовала она шепотом.

В кромешной тьме оба стали прислушиваться.

Где-то внизу стучали в дверь.

Потом дверь отворили. Приглушенный, слабый женский голос печально произнес:

– Ах, это вы мистер Ветмор.

Тут кровать Леоты и ее мужа-оклахомца вдруг заходила ходуном, а снизу, из темноты, раздался голос мистера Ветмора:

– Еще раз добрый вечер, миссис Уайт. Принимайте. Вот вам надгробный камень.

Брэдбери Рэй

Когда семейство улыбается

Рэй Брэдбери

КОГДА СЕМЕЙСТВО УЛЫБАЕТСЯ

Самое замечательное – полнейшая тишина. Джек Дюффало входит, и хорошо смазанная дверь закрывается за ним беззвучно, словно во сне. Двойной ковер, который он постелил недавно, полностью поглощает звуки шагов. Водосточные трубы и оконные рамы укреплены так надежно, что не скрипнут даже в сильную бурю. Все двери в комнатах закрываются на новые прочные крюки, а электрокамин беззвучно выдыхает струи теплого воздуха на отвороты брюк Джека, который пытается согреться в этот промозглый вечер. Оценивая царящую вокруг тишину, Джек удовлетворенно кивает, ибо безмолвие стоит абсолютное. А ведь бывало, ночью по дому бегали крысы. Пришлось ставить капканы и класть отраву, чтобы заставить их замолчать. Даже дедушкины часы остановлены. Мощный маятник неподвижно застыл в ящике из стекла и дерева. Они ждут его в столовой. Джек прислушивается. Ни звука. Хорошо. Итак, они научились вести себя тихо. Иногда ведь приходится учить людей. Урок не прошел зря – из столовой не доносится даже звона вилок и ножей. Он снимает толстые серые перчатки, вешает на вешалку вместе с пальто и на мгновение задумывается о том, что ещё нужно сделать в доме. Джек решительно проходит в столовую, где за столом сидят четыре человека, не двигаясь и не произнося ни слова. Единственный звук, который нарушает тишину слабый скрип его ботинок. Как обычно, он останавливает свой взгляд на женщине, сидящей во главе стола. Проходя мимо, он взмахивает пальцами у ее лица. Она не моргает. Тетя Розалия сидит прямо и неподвижно. А если с пола вдруг поднимется пылинка, следит ли она за ней взглядом? Когда пылинка попадет ей на ресницу, дрогнут ли веки? Нет. Руки тети Розалии лежат на столе, высохшие и желтые. Тело утопает в широком льняном платье. Ее груди не обнажались годами ни для любви, ни для кормления младенца. Как две мумии, запеленутые в ткань и погребенные навечно. Тощие ноги тетушки одеты в глухие высокие ботинки, уходящие под платье. Очертания ее ног под платьем придают ей сходство с манекеном. Тетя сидит, уставившись прямо на Джека. Он насмешливо махает рукой перед ее лицом – над верхней губой у нее собралась пыль, образуя подобие маленьких усиков. – Добрый вечер, тетушка Розалия! – говорит Джек, наклоняясь. – Добрый вечер, дядюшка Дэйм! "И ни единого слова. Ни единого! Как замечательно!" – А, добрый вечер, кузина Лейла, и вам, кузен Джон, – кланяется он снова. Лейла сидит слева от тетушки. Ее золотистые волосы завиваются, словно пшеница. Джон сидит напротив нее, и его шевелюра торчит во все стороны. Ему четырнадцать, ей – шестнадцать. Дядя Дэйм, их отец ("отец" – что за дурацкое слово!), сидит рядом с Лейлой, в углу, потому что тетя Розалия сказала, что у окна, во главе стола, ему продует шею. Ох уж эта тетя Розалия! Джек пододвигает к столу свободный стул и садится, положив локти на скатерть. – Давайте поговорим, – произносит он. – Это очень важно. Надо покончить с этим, дело уже и так затянулось. Я влюблен. Да, да, я уже говорил вам об этом. В тот день, когда заставил вас улыбаться. Помните? Четыре человека, сидящие за столом, не смотрят в его сторону и не шевелятся. На Джека накатывают воспоминания. * * * В тот день, когда он заставил их улыбаться… Всего две недели назад. Он пришел домой, вошел в столовую, посмотрел на них и сказал: – Я собираюсь жениться. Все замерли с такими выражениями на лицах, будто он выбил окно. – Что ты собираешься?! – воскликнула тетя. – Жениться на Алисе Джейн Белларди, – твердо сказал Джек. – Поздравляю, – сказал дядя Дэйм, глядя на жену. – Но… Не слишком ли рано, сынок? – Он закашлялся и снова посмотрел на жену. – Да, да, я думаю, что немножко рано. Не советовал бы тебе так спешить. – Дом в ужасном состоянии, – сказала тетя Розалия. – Нам и за год не привести его в порядок. – Это я уже слышал от вас. И в прошлом году, и в позапрошлом, – сказал Джек. Но это МОЙ дом! При этих словах челюсть у тети Розалии отвисла: – В благодарность за все эти годы выбросить нас на улицу… – Да никто не собирается вас выгонять! Не будьте идиоткой! – раздражаясь, закричал Джек. – Ну, Розалия… – начал было дядя Дэйм. Тетушка Розалия опустила руки: – После всего, что я сделала… В этот момент Джек понял, что им придется убраться. Всем. Сначала он заставит их замолчать, потом он заставит их улыбаться, а затем, чуть позже, он выбросит их, как мусор. Он не может привести Алису Джейн в дом, полный таких тварей. В дом, где тетушка Розалия не дает ему и шагу ступить, где ее детки строят ему всякие пакости, и где дядюшка (подумаешь, профессор!) вечно вмешивается в его жизнь своими дурацкими советами. Джек смотрел на них в упор. Это они виноваты, что его жизнь и его любовь складываются так неудачно. Если бы не они, его грезы о женском теле, о пылкой и страстной любви могли бы стать явью. У него был бы свой дом – только для него и Алисы. Для Алисы Джейн. Дядюшке, тете и кузенам придется убраться. И немедленно. Иначе пройдет еще двадцать лет, пока тетя Розалия соберет свои старые чемоданы и фонограф Эдисона. А Алисе Джейн уже пора въехать сюда. Глядя на них, Джек схватил нож, которым тетушка обычно резала мясо. * * * Голова Джека качается, и он открывает глаза. Э, да он, кажется, задремал. Все это произошло две недели назад. Уже тогда, в такой же вечер был разговор о женитьбе, переезде, Алисе Джейн. Тогда же он и заставил их улыбаться. Возвратившись из своих воспоминаний, он улыбается молчаливым фигурам, сидящим вокруг стола. Они вежливо улыбаются ему в ответ. – Я ненавижу тебя! Ты, старая сука, – кричит Джек, глядя в упор на тетушку Розалию. – Две недели назад я не отважился бы это сказать. А сегодня… – Он повернулся на стуле. – Дядюшка Дэйм! Позволь сегодня я дам тебе совет, старина… Он говорит еще что-то в том же духе, затем хватает десертную ложку и притворяется, что ест персики с пустого блюда. Он уже поел в ресторане – мясо с картофелем, кофе, пирожное, но теперь наслаждается этим маленьким спектаклем, делая вид, что поглощает десерт. – Итак, сегодня вы навсегда уйдёте отсюда. Я ждал целых две недели и всё решил. Я задержал вас здесь так долго, потому что просто хотел присмотреть за вами. Когда вы окончательно уберётесь, я же не знаю… – в его глазах промелькнул страх, – а вдруг вы будете шататься вокруг и шуметь по ночам. Я этого не выношу. Не могу терпеть шума в доме, даже если Алиса въедет сюда… Двойной ковер, толстый и беззвучный, действует на Джека успокаивающе. – Алиса хочет переехать послезавтра. Мы поженимся. Тетя Розалия зловеще подмигивает ему, выражая сомнение. – Ах! – восклицает Джек, подскакивая. Затем, глядя на тетушку, он медленно опускается на стул. Губы его дрожат. Но потом он расслабляется, нервно смеясь. – Господи, да это же муха. Муха прерывает свой поход по извилистой, желтой щеке тети Розалии и улетает. Но почему она выбрала именно этот момент, чтобы помочь тетушке выразить недоверие? – Ты сомневаешься, что я смогу жениться, тетушка? Думаешь, я неспособен к браку, любви и исполнению супружеских обязанностей? Думаешь, я мальчишка, несмышленыш? Ну ладно же! – Джек качает головой и с трудом успокаивается. "Это же просто муха… А разве муха может выражать сомнение? Или ты уже не можешь отличить муху от подмигивания? Черт побери!" Джек оглядывает всех четверых. – Я растоплю печь. И через час избавлюсь от вас раз и навсегда. Поняли? Хорошо. Я вижу, что поняли. За окном начинается дождь. Потоки воды бегут с крыши. Джек раздраженно смотрит в окно. Шум дождя он не может заглушить. Бесполезно было покупать масло, петли, крюки. Можно обтянуть крышу мягкой тканью, но дождь будет шелестеть в траве под окнами. Нет. Шум дождя не убрать… А сейчас ему, как никогда в жизни, нужна тишина. Каждый звук вызывает страх. Поэтому все звуки надо устранить. Дробь дождя напоминает нетерпеливого человека, постукивающего в дверь костяшками пальцев… Джека снова охватывают воспоминания – тот день, когда он заставил их улыбнуться… Он тогда резал лежавшую на блюде курицу. Как обычно, когда семейство собиралось вместе, все сидели с постными скучными физиономиями. Если дети улыбались, тетя Розалия набрасывалась на них с яростью. Ей не понравилось, как он держал локти, когда резал курицу. "Да и нож, – сказала она, – давно бы уж следовало поточить". Вспоминая об этом, Джек смеётся. А тогда он добросовестно поводил ножиком по точильному бруску и снова принялся за курицу. Затем посмотрел на их напыщенные, скучные рожи, и замер. А потом поднял нож и пронзительно завопил: – Да почему же, черт побери, вы никогда не улыбнетесь?! Я заставлю вас улыбаться! Он поднял нож несколько раз, как волшебную палочку и – о чудо! – все они заулыбались! Джек резко поднимается, проходит через холл на кухню и оттуда спускается по лестнице в подвал. Там большая печь, которая обогревает дом. Джек подбрасывает уголь в печь до тех пор, пока там не забушевало мощное пламя. Затем он идет обратно. Нужно будет позвать кого-нибудь прибраться в пустом доме – вытереть пыль, вытрясти занавески. Новые восточные ковры надежно обеспечат тишину, которая будет так нужна ему целый месяц, а может, и год. Он прижимает руки к ушам. А что, если с приездом Алисы Джейн в доме возникнет шум? Ну какой-нибудь шум, где-нибудь, в каком-нибудь месте? Джек смеётся. Ерунда! Такой проблемы не возникнет. Нечего бояться, что Алиса привезет с собой шум. Это же просто абсурд! Алиса Джейн даст ему земные радости, а не бессонницу и жизненные неудобства. Он возвращается в столовую. Фигуры сидят в тех же позах, и их безразличие нельзя объяснить невежливостью. Джек смотрит на них и идёт к себе в комнату, чтобы переодеться и подготовиться к прощанию. Расстегивая запонку на манжете, он поворачивает голову и прислушивается. Музыка. Джек медленно поднимает глаза к потолку, и лицо его бледнеет. Наверху слышится монотонная музыка, которая вселяет в него ужас: будто кто-то касается одной струны на арфе. И в полной тишине, окутывающей дом, эти слабые звуки кажутся грозными, словно сирена полицейской машины. Дверь распахивается от удара его ноги, как от взрыва. Джек бежит наверх, а перила винтовой лестницы, будто полированные змеи, извиваются в его пальцах. Сначала он, разъяренный, спотыкается, но потом набирает скорость, и, если бы перед ним внезапно выросла стена, он не отступил бы, пока не разодрал бы о нее пальцы в кровь. Он чувствует себя, словно мышь в колоколе. Колокол гремит, и от грохота некуда спрятаться. Это сравнение захватывает Джека. А звуки все ближе, ближе. – Ну погоди! – кричит Джек. – В моем доме не должно быть никаких звуков! Вот уже две недели! Я так решил! Он врывается на чердак. Облегченно вздыхает, потом истерично смеётся. Капли дождя падают из отверстия в крыше в высокую вазу для цветов, которая усиливает звук, словно резонатор. Одним ударом он превращает вазу в груду осколков. У себя в комнате он надевает старую рубашку и потертые брюки и довольно улыбается. Нет музыки! Дырка заделана. Ваза разбита. В доме снова тихо. О, тишина бывает самых разных оттенков… Есть тишина летних ночей. Строго говоря, это не тишина, а наслоение арий насекомых, скрип колпаков уличных фонарей, шелеста листьев. Такая тишина делает слушателя вялым и расслабленным. Нет, это не тишина! А вот зимняя тишина гробовое безмолвие. Но она преходяща, и исчезает с приходом весны. И потом она как бы звучит внутри самой себя. Мороз заставляет позвякивать ветки деревьев и эхом разносит дыхание или слово, сказанное глубокой ночью. Нет, об этой тишине тоже не стоит говорить! Есть и другие виды тишины. Например, молчание двух влюбленными, когда слова уже не нужны… Щеки его покраснели, и он закрывает глаза. Это наиболее приятный вид тишины, правда тоже не совсем полный, потому что женщины всегда все портят: просят прижаться посильнее или наоборот, не давить так сильно. Он улыбается. Но с Алисой Джейн этого не будет. Он уже это пробовал. Все было прекрасно. Шепот. Слабый шепот. Да, о тишине… Лучший вид тишины постигаешь в себе самом. Там не может быть хрустального позвякивания мороза или электрического жужжания насекомых. Мозг отрешается от внешних звуков, и начинаешь слышать, как кровь пульсирует в висках. Шепот. Джек качает головой: – Нет и не может быть никакого шепота в моем доме! На его лице выступает пот, челюсть опускается, глаза напрягаются. Он слышит шепот! – Говорю тебе, я женюсь, – вяло произносит Джек. – Ты лжешь, – отвечает шепот. Его голова опускается, подбородок падает на грудь. – Ее зовут Алиса Джейн, – невнятно бормочет Джек пересохшими губами. Один его глаз начинает дёргаться, словно подавая сигналы невидимому гостю. – Ты не можешь заставить меня не любить ее. Я действительно люблю Алису Джейн. Шепот. Ничего не видя перед собой, он делает шаг и чувствует струю теплого воздуха у ног. Воздух выходит из решетки вентилятора. Так вот откуда этот проклятый шепот! Когда Джек идет в столовую, он ясно слышит стук в дверь. Он замирает. – Кто там? – Господин Джек Дюффало? – Да, я. – Открывайте. – А кто вы? – Полиция, – отвечает тот же голос. – Что вам нужно? Не мешайте мне ужинать! – Нужно поговорить с вами. Звонили ваши соседи. Они уже недели две не видят ваших родственников, а сегодня слышали какие-то крики. – Все в порядке, – отвечает Джек. – В таком случае, – продолжает голос за дверью, – мы убедимся в этом сами и уйдем. Открывайте. – Мне очень жаль, – Джек отступает назад, – но я устал и очень голоден. Приходите завтра. Тогда я поговорю с вами, если хотите. – Мы вынуждены настаивать, господин Дюффало. Открывайте! В дверь стучат. Не говоря ни слова, Джек отправляется в столовую. Там он садится на стул и говорит, сначала медленно, потом все быстрее: – Шпики у дверей. Ты поговоришь с ними, тетя Розалия. Ты скажешь, что у нас все в порядке, чтобы они убирались. А вы ешьте и улыбайтесь, тогда они сразу уйдут. Ты ведь поговоришь с ними, правда, тетя Розалия? А теперь я должен сказать вам. Неожиданно горячие слезы падают у него из глаз. Он внимательно смотрит, как капли расплываются, впитываясь в скатерть. – Я не знаю никакой Джейн Белларди. И никогда не знал ее. Я говорил, что люблю ее и хочу на ней жениться, только для того, чтобы заставить вас улыбаться. Да-да, только поэтому. Я никогда не собирался заводить себе женщину и, уверяю вас, никогда не завел бы. Передайте мне, пожалуйста, кусочек хлеба, тетя Розалия. Входная дверь трещит и распахивается от ударов. Слышится тяжелый топот. Несколько полицейских вбегают в столовую и замирают в нерешительности. Старший поспешно снимает шляпу. – О, прошу прощения. – Мы не хотели испортить вам ужин. Мы просто… Шаги полицейских вызывают легкое сотрясение пола, и тела тетушки Розалии и дядюшки Дэйма падают на ковер. Теперь видно, что горло у всех четверых перерезано полумесяцем – от уха до уха. И от этого кажется, что на их лицах застыли зловещие улыбки.