Разыскиваются полицией - Ким Уозенкрафт

Дайана продолжала работать, делая вид, будто ничего не происходит и она не замечает усилий сокамерницы. Но когда Гейл встала, повернулась к ней спиной и полезла за лезвием в штаны, не выдержала.

— Я бы вышла, если бы могла. Но не могу. Поэтому не стесняйся, делай, что тебе надо. Я здесь слепа. Ничего не вижу.

Вовремя сказано. Хотя у Гейл не было особого выбора — только не стесняться и продолжать делать, что ей нужно. Однако слова сокамерницы произвели на нее впечатление. Она снова легла на койку, засунула нож косилки в матрас и подоткнула простыню. Шов она зашьет после вечерней жрачки, когда Дайана уйдет на прогулку, а ее руки не будут трястись так, точно у нее белая горячка.

В следующий раз, когда Дайана уйдет на работу и Гейл останется в камере одна, она найдет для лезвия другой тайник. Хотя долго прятать его Гейл не собиралась.

Надо было смотреть, куда ступаешь, если не хочешь повредить себе лодыжку. Окружавшая Большой двор овальная дорожка длиной в четверть мили была грязной, в выбоинах и ямах, но Гейл бегала почти каждый вечер и успела изучить все главные ловушки. Этим вечером ей определенно требовалась пробежка. А позднее она постарается выяснить, готова ли Хиллари драпануть из этого проклятого места. Проблема заключалась в том, что Хиллари осудили на относительно короткий срок. На тридцать восемь месяцев. Неудавшийся побег добавит к ее приговору пять лет. Гейл полагала, что даже заядлая любительница рисковать Хиллари не готова понести такое наказание.

Гейл дышала в такт шагов: на четыре — вдох, на четыре — выдох. Она не подгоняла себя до последней четверти мили. А когда миновала софтбольный бэк-стоп,[17] скрученную цепью развалюху с двумя рядами расходящихся за ним деревянных скамеек, разминающаяся женщина перестала махать битой и посмотрела на Гейл. Та не обратила на нее внимания, даже когда услышала: «Хорошее тело», — и продолжала смотреть перед собой на дорожку. Она не хотела осложнений, особенно теперь.

Гейл прислушивалась к шлепанью своих подошв по утоптанному грунту. К их ритму, характеру и старалась определить, громкий это звук, тихий или нечто среднее. Сейчас он был почти не слышен на фоне шума — криков и смеха, глухого стука баскетбольного меча, металлических ударов алюминиевой биты, аплодисментов после удачного взмаха бэттера. Парк звуков. Люди за игрой. Гейл взглянула на свои ступни на дорожке. Она знала, как убежать. И это помогало ей сохранить — или почти сохранить — рассудок. Она должна убежать, выполнить все точно и скрупулезно. И сумеет все сделать, если только не закроют стадион, как случилось два года назад, когда чинили и выравнивали беговую дорожку и закладывали выбоины грунтом, сложенным в кучу за медицинским корпусом. Пару дней Гейл с удовольствием тренировалась, не боясь на стометровке угодить ногой в яму. А затем начальство обнаружило, что в том грунте, который использовали для ремонта, полно незаконных медицинских отходов, в том числе чрезвычайно востребованные шприцы. Разумеется, использованные, но если не пожалеть немного дезинфицирующего вещества, их можно опять пустить в дело. Контрабандный рай для наркоманов, но спортсмены расстроились, когда надзиратели второй раз за месяц закрыли Большой двор, чтобы очистить напичканную иглами землю.

Гейл поставила себе задачу пробегать милю по воскресеньям, полторы по понедельникам и наращивать каждый день по половине мили, чтобы к пятницам получалось три с половиной. Суббота — день отдыха. Стадион и беговая дорожка полны любителями. По субботним вечерам Гейл обычно играла в карты с пятью другими женщинами, в том числе с Лизой, Хиллари и Крысой. С тех пор как Крыса начала трахаться с Джонсоном, в компании возникла напряженность, но женщины между собой решили: пока они вместе за карточным столом, не придавать значения отсутствию здравого смысла у партнерши. А в остальное время она была сама по себе. В хорошую погоду картежницы собирались за одним из уличных столов во внутреннем дворе, откуда можно было любоваться закатами, правда, недолго, потому что, едва лишь солнце касалось горизонта, надзиратель выкрикивал: «Дамы, двор закрывается! Расходитесь по своим блокам! Двор закрывается!» Здесь же сразу выделялись те, кому нравилось лишать заключенных удовольствия даже от столь малой толики свободы. Этих людей выдавало ликующее злорадство в голосе, когда они важно расхаживали и кричали в зажатые в кулаки мегафоны.

Гейл часто задавалась вопросом: как устроены мозги у этих созданий, охранников, смотрителей, насколько они преданы своему делу? Если в один прекрасный солнечный день тюремный начальник издаст приказ, согласно которому всех заключенных следует построить у гандбольной стенки и расстрелять, сколько человек из этих служак примут участие в убийстве? А потом отправятся по домам, к семьям, к своим дружкам или подружкам или в одинокие квартиры с пыльными кофейными столиками, откроют холодное пивко и устроятся перед телевизором. Ну и денек, будь он проклят!

Гейл бегала. До тюрьмы она почти не тренировалась. Была худощавой и могла есть что угодно, не подсчитывая калорий. Иногда возникала иная проблема — потребить достаточное количество калорий для поддержания веса. Случались периоды, когда она очень худела. Казалась по-настоящему изможденной. Можно стать тощей, превратиться в скелет, не прилагая к этому ни малейших усилий, если нарушено душевное равновесие. Гейл тоже испытала в жизни нечто подобное — тогда ее обуял такой страх, что она даже боялась есть. Оклахома. Гитарист. Ребенок, который не родился. Будущее их семьи растворилось в страхе всего, что угодно. Вернувшись из клиники в Далласе, Гейл два месяца жила на воде и соли. Да и это не всегда могла проглотить. Хотелось умереть, и она старалась заморить себя голодом, а другим говорила, будто сбрасывает лишний вес. Ее размер стремительно уменьшался: десятый, восьмой, шестой и, наконец, четвертый. Через несколько месяцев после того, как приятельница Оши уговорила ее образумиться, она достала на свет божий из шкафа свою маленькую черную юбку, и та показалась им не больше носового платка. Они посмеялись. А что оставалось делать? Это был единственный подобный эпизод в ее жизни, хотя тюремная еда могла привести к новому срыву. Но Гейл старалась сохранить аппетит. Или хотя бы его подобие.

Солнце висело низко — над тройным рядом скрученной в кольца проволоки спирального барьера безопасности. Вскоре надзиратели закроют Большой двор на ночь. Полоски перистых облаков на высоком небе окрасились снизу в розовое и оранжевое, а с обратной стороны подернулись сероватой синевой. Гейл не хотелось возвращаться в камеру. В этот вечер она чувствовала себя одиноко.

Гейл заканчивала последний отрезок полутора миль и воображала, что бежит на свободе по лесу, когда услышала за собой стук подошв. Кто-то буквально наступал ей на пятки. Она прибавила скорость. Преследователь не отставал. Замедлила бег. Сзади поступили таким же образом. Гейл перенесла центр тяжести на одну ногу и обернулась.

Дайана.

— Так и будешь висеть у меня на хвосте?

— Нет! — крикнула в ответ сокамерница. — Это ты фиг догонишь! — Она сделала рывок и легко обогнала Гейл.

Ее волнистые каштановые волосы развевались. Дайана бежала увлеченно, с изяществом прирожденной спортсменки. Гейл вышла на прямую, завершила дистанцию в своем обычном темпе и уложилась в достойные две минуты двадцать секунд, хотя в последнее время этот результат давался ей нелегко. Она тяжело дышала и видела, как Дайана легко преодолела финиш, который находился напротив ступеней, ведущих в массивное здание из красного кирпича с лабиринтом коридоров внутри. Это здание и было Сандауном.

Дайана стояла, закинув руки за голову, и восстанавливала дыхание. Гейл, стараясь не слишком громко пыхтеть, подошла к ней. Под нижним ребром полыхнула режущая боль. Ничего серьезного. Просто перенапряжение. Пройдет. Она надеялась, что никто не заметит.

Женщины молчали. Они жили в одной камере, как показалось Дайане, долгие годы, но перепалка на беговой дорожке стала самым длинным их разговором.

— А ты неплохо бегаешь, — похвалила Гейл.

— Выросла, гоняясь за коровами.

— Сколько тебе лет?

— Какая разница?

Гейл смотрела на Дайану и ждала.

— Двадцать четыре. А тебе?

— Какая разница?

— Ты же считаешь, что есть.

— Я этого не говорила.

Дайана пожала плечами, повернулась, бросилась вверх через две ступени, рванула дверь и, не оглянувшись, скрылась за порогом. Гейл согнулась, уперлась ладонями в колени и, медленно и тяжело дыша, хватала ртом воздух. Она оставалась в такой позе, пока боль из-под ребра не ушла, разогнулась и окинула взглядом двор. Ей показалось, что в сорокасемитысячный раз. Солнце стояло низко, над самой спиральной проволокой, которая была натянута между V-образными опорами по периметру ограждения. Двадцать четыре. Совсем ребенок. Попала в тюрьму явно за наркотики. Дайана годилась ей в дочери. И как бегает! Гейл стала размышлять, смогла бы она проявить себя на длинной дистанции или хороша только в спринте?