Дом обезьян - Сара Груэн

Джон переключал каналы, автоматически перепрыгивая через спортивные, как будто Аманда была дома и могла запротестовать. Боже, как он хотел, чтобы она была дома! Их дом без нее казался пустым и огромным. По телефону она посочувствовала ему по поводу его нового задания, но ему хотелось обнять ее, найти успокоение в ее физическом присутствии.

Элизабет вызвала Джона в Филадельфию, чтобы он взял на себя еженедельную колонку «Урбанистический воин». Настоящий «Урбанистический воин» уже имел близнецов, которые, по всей видимости, оказались маленькими монстрами, от которых любого хватит кондрашка. В результате Элизабет замучила бессонница, и она взяла отпуск. На взгляд Джона — поступок, недостойный настоящего воина. Прилепи по малышу к каждой сиське на этой похожей на рогатку штуковине и иди себе дальше, измеряй собственные изъяны. И это не притворное равнодушие. В этом заключалась суть его задания. Очерки о свихнувшемся парне, который запатентовал устройство для измерения и сравнения выбоин по всему городу, о выпускнике самой проблемной средней школы, швейцаре — любимчике Филадельфии. Подсчет брошенных на автостраде машин. Обследование самых замусоренных улиц. На этой неделе он должен был задумать и провести операцию против собачников, которые не убирают за своими псинами в Файрмаунт-парке и на Риттенхаус-сквер.

А потом выплыла фотография. Джон зашел на сайт «Инки» взглянуть на предыдущие версии «Урбанистического воина» и обнаружил над первым репортажем Кэт фотографию катастрофически пострадавшей Исабель Дункан. Ему стало дурно. Джон даже не узнал Исабель, только прочитав подпись, он понял, на кого смотрит. Джон внимательно изучил фотографию, но из-за огромного количества бинтов так и не смог понять, насколько она в действительности пострадала. Он мог сделать только один вывод — Исабель ни за что не дала бы разрешение на эту фотографию.

11

— Готова? — Питер поцеловал Исабель в лоб и подал ей стопку одежды.

Исабель кивнула и уставилась на разноцветные вещи. Сверху лежала какая-то незнакомая лыжная шапка с еще не оторванным ценником. Исабель отлепила ценник, скатала его в трубочку и положила на край прикроватного столика.

— Наденешь на голову, — сказал Питер.

При других обстоятельствах эта реплика позабавила бы Исабель, но сейчас она не была уверена, что вообще когда-нибудь сможет смеяться. Шестнадцать дней назад Питер вошел в палату и сообщил, что бонобо увезли… продали, как тостеры или снегоочистители, как старые бытовые приборы на распродаже. Это был настоящий удар, Исабель была настолько убита, что ее снова начали обкалывать успокоительными, и она подозревала, что это «успокоение» длилось несколько дней. Исабель была в ярости, она злилась на Питера, который обещал, что присмотрит за обезьянами; на университет, предавший их сразу и не раздумывая; на весь мир, относящийся к этим живым существам, как к собственности. Питер выстоял — он успокаивал Исабель, когда она ему это позволяла, и клялся, что постарается разузнать, куда увезли бонобо. Но поиски привели в бюрократический тупик. Одним из условий сделки была анонимность покупателя, и ради безопасности университета (и, уж конечно, из уважения к закону) университетский адвокат ни в какую не соглашался нарушать договор.

— Еще у нас есть замечательные шарфы, — сказал Питер, пока Исабель ощупывала шапочку. — Только подъезжая сюда, я вспомнил, что тебе нужно что-то надеть, чтобы доехать до дома. Так что заскочил в первый попавшийся магазин — это все, что они смогли предложить.

Исабель была уверена, что вполне способна передвигаться самостоятельно, но Бьюла этой уверенности не разделяла, в итоге Исабель вывезли из палаты на кресле-каталке и покатили мимо стула, на котором еще совсем недавно сидел полицейский, в холл. Полицейского приставили к Исабель после инцидента с Кэт Дуглас, хотя, насколько ей было известно, единственным человеком, который пытался ее увидеть, была Селия, которую по распоряжению Питера заворачивали на подходе к палате.

Пока Питер подгонял машину, Исабель тихо сидела в каталке на тротуаре и ловила на себе любопытные взгляды проходящих мимо людей. Она их не винила. Болезненно худая, в кровоподтеках, с жутким пластырем на переносице и в натянутой до бровей лыжной шапочке, которая только подчеркивала отсутствие волос, она, естественно, привлекала внимание.

Это был типичный для Канзаса зимний день — яркое небо, серая земля и холодный воздух, от которого щиплет в носу. Ринопластика была самой неприятной из операций, и даже не из-за боли, а из-за того, что, испытав облегчение после того, как ее наконец-то избавили от челюстных шин, Исабель тут же ощутила дискомфорт от марлевых тампонов в носу. Хирург позволил себе некоторую вольность и был весьма доволен результатом операции: небольшая горбинка исчезла, а кончик носа стал аккуратным, почти острым. «Нос, достойный Голливуда», — с явной гордостью констатировал он. Исабель предпочла бы, чтобы он просто восстановил носовую перегородку, но дело было сделано, и жаловаться не имело смысла.

Питер подъехал к тротуару, вышел и подошел к пассажирской двери. Бьюла подалась вперед и подняла педаль каталки в вертикальное положение.

— Наверно, ты хочешь поскорее оказаться дома, — сказала она.

— Даже не представляешь, как хочу.

Исабель ухватилась за подлокотники кресла-каталки и встала.

— О, мне кажется, представляю. Ну, теперь иди. Не желаю больше тебя здесь видеть, — Бьюла с деланой строгостью взмахнула рукой.

Исабель попыталась изобразить смех.

Бьюла подошла ближе и крепко ее обняла.

— Будь умницей, — сказала она и, отступив на шаг, ткнула пальцем в сторону Питера: — И вы тоже хорошенько за ней присматривайте.

— Присмотрю, можете не сомневаться, — сказал он.

Питер поддержал Исабель за локоть, пока она садилась в его «Вольво». Бьюла передала ему прозрачный полиэтиленовый пакет с личными вещами Исабель. Вещей было немного: кошелек, какие-то журналы и книжка «Речные войны», которую она прихватила в холле рентгенологического отделения. Она хотела отпустить книжку на волю, чтобы ее нашел какой-нибудь другой пациент, но как-то не случилось. Кроме больничных носков, никаких носильных вещей в пакете не было — все, что было на Исабель при поступлении в больницу, с нее сняли и отправили на экспертизу на предмет следов взрывчатого вещества.

— Хочешь чего-нибудь особенного? — спросил Питер, когда они отъехали от тротуара. — Если ты в настроении, можем проехаться по магазинам.

Исабель отрицательно помотала головой.

— Фильм какой-нибудь посмотреть не желаете? Можно заказать домой что-нибудь вкусное… мягкое, естественно. Чечевица карри? Панир сааг? Гулаб джамун? Можем устроить пикник в кровати…

— Мне все равно, — сказала Исабель. — Я просто хочу домой.

Питер положил руку ей на колено, она отвернулась и стала смотреть в окно.

Пока они поднимались на лифте, Питер держал ее за руку, но когда двери открылись, она высвободила руку. Исабель было важно пройти по коридору так, как она делала это всегда, ровно по центру, она надеялась, что привычный ритуал вернет ей внутреннее равновесие. Все в доме выглядело и пахло как прежде и все же иначе — как будто весь мир сдвинулся на несколько градусов.

Она отступила в сторону, Питер отпер дверь, толкнул ее от себя и пропустил Исабель вперед.

Исабель окинула взглядом комнату. Все ее растения высохли, сморщились, опали и цеплялись за горшки, словно надеялись заползти обратно и укрыться там от мучительной смерти. Коробка от пиццы, которую Исабель не выбросила утром в день взрыва, лежала на том же месте, как и усыпанное крошками бумажное полотенце, с которого она ела. Рядом стояла чайная чашка, содержимое испарилось, но на дне осталась высохшая молочная пенка, больше напоминающая корку на запеканке. Стюарт, бойцовая рыбка Исабель, превратился во взъерошенный бесцветный комочек, его пытался всосать водяной фильтр, сам фильтр чихал, героически пытаясь продолжить свою работу.

Питер, прихватив полиэтиленовый пакет, исчез в ванной. Когда он вернулся, Исабель сидела на диване.

— Принести что-нибудь? — спросил он, присев на край кофейного столика так, чтобы они оказались друг напротив друга. — Стакан воды?

— Нет, — Исабель отвернулась.

— С тобой все в порядке?

Она так устала и чувствовала себя такой опустошенной, что совсем не хотелось говорить. Но потом она снова посмотрела на мертвого Стюарта, и в ней вспыхнула злость.

— Нет, не в порядке, — сказала она, повернувшись к Питеру. — Я действительно любила эту рыбку, Питер. Я знаю, ты считаешь, что это глупости, но я его любила. Он жил у меня два года. Он на меня реагировал. Когда я подходила к аквариуму, он подплывал к стеклу, чтобы посмотреть…

Исабель заплакала.