Газета Завтра 857 (16 2010) - Газета Завтра Газета

     Для Ленина политика — это чувственно-материальная динамическая стихия, внутри которой ты обязательно находишься, если выбираешь политическое поведение, или если оно выбирает тебя.

     С этим определением связаны все остальные теоретические и практические интуиции Ленина. Например, знаменитая теория отражения. Часто она понимается очень вульгарно — на манер того, что вне нас существует некая реальность, которая отпечатывается в нашем мозгу. Невульгарное ее понимание крайне парадоксально, оно начинается со следующей интуиции: Ленин вообще исключает феномен сознания как феномен внутреннего (что является классическим представлением). Для Ленина сознание и эффекты сознания есть то, что имеет только внешнюю проекцию, то есть сознание — это пространственная, а не временная форма. Теорию отражения в этом смысле надо понимать таким образом, что в поле материально понятого опыта возникают своего рода "карманы", складки, отслоения, одна сторона которых чисто ситуационно выполняет роль чувственного предмета, а другая — некоторой операциональной, но столь же чувственной инстанции знания, отношения, действия. Но ни действие, ни знание, ни отношение не нужно тут понимать в кантианском смысле, как процесс конституирования внешнего через внутренние синтезы. У Ленина нет метафизики внутреннего и внешнего. Все процессы, которые мы приписываем сознанию, происходят в поле внешнего, но это внешнее оказывается в данном случае невероятно сложно структурированным.

     Это очень хорошо описано в знаменитой новелле Эдгара По "Украденное письмо". В этой новелле есть важный момент, который тоже связан с ленинской интуицией отражения. Когда полицейские получили информацию, что исчезнувшее письмо находится в доме человека, который его украл, они начали вскрывать полы, сдирать обои, ломать шкафы, то есть искать письмо по логике внутреннего и внешнего — "спрятать" в этой логике значит поместить "вовнутрь". Оказалось, однако, что вор действовал по совершенно иной логике — он положил письмо на самое видное место, вывернул конверт наизнанку и выбросил в корзину для бумаг рядом с письменным столом. Письмо было на виду, но именно поэтому его никто не увидел. Это хорошая иллюстрация того, что самое скрытое является одновременно и самым очевидным, самым явным, обретается "под рукой", в прямом луче нашего взгляда. Всё это тоже тесно переплетено с ленинской концепцией отражения и тем, что я выше пытался назвать позитивным опытом, который не опосредован никакой понятийной диалектикой.

     Если мы спроецируем на самого Ленина его политическую философию, то становятся важны детали, доселе обычно упускаемые. Например, очень интересно его политическое поведение в промежутке между апрелем и октябрем семнадцатого года. Ленин понимал, что рационально оценить ситуацию и построить план последовательных действий невозможно. Ситуация не то чтобы вышла из-под контроля, она вообще имманентна некоторому осыпанию, распаду на молекулы самого организма власти. Власть в широком смысле слова — как способность к действию, к контролю и самоконтролю — в это время перестаёт в России существовать. И Ленин в данной ситуации предлагает действовать так, как если бы никакой власти в России и не было.

     Отсюда его знаменитая фраза "Есть такая партия!" на первом съезде Советов, где большевики были в абсолютном меньшинстве, и тезис о восстании как о политическом акте, образующем свои собственные причины, — когда Ленин фактически выносит акт восстания из цепочки причинно-следственных связей, исходя из которой можно было бы сказать: вот сейчас, в силу таких-то причин, должно произойти то-то и то-то. Он говорит, что восстание — это такое искусство, которое предполагает интуицию "момента" восстания, не вытекающую из сложившегося status quo. Маркс в "18 брюмера Луи Бонапарта" описывал, как начинается революция — не в смысле сознательных политических действий каких-то партий и группировок, а как она начинается в смысле социальной бури, выражающей себя в переменах и мутациях городской среды. Маркс говорит про очень странное ощущение приближающейся революции, когда внезапно обнаруживается, что на улицах и площадях скапливается больше людей, чем обычно, более взвинченной становится толпа, чуть более аффектированной речь прохожих, чуть больше странных, экзальтированных людей собирается в кафе. В воздухе носится удивительное напряжение, концентрация энергии, которую надо почувствовать как приближение точки социального взрыва. Ленин примерно в этом ключе и представлял себе ситуацию с апреля по октябрь 1917 года.

     Возьмём знаменитое выступление с броневика на Финляндском вокзале. Он десять лет не был в России, он почти ничего не знает об этой стране. Но его огромное преимущество — в интуитивной, открытой позиции, лишенной всякого снобизма предзнания. Легко представить, как Ленин, подъезжая к Петрограду, уже начинает приглядываться, принюхиваться к ситуации. Его речь абсолютно безумна в рационально-политическом смысле. Никому не известная, маргинальная партия, практически не представленная на официальной политической карте, заявляет голосом Ленина о грядущем вооружённом восстании. Нет ничего — ни связей, ни технических условий, ни организации сил, способных применить насилие. Всё это появится только через несколько месяцев, но на площади перед вокзалом Ленин просто передает толпе свою чистую эмоцию позитивного опыта.

     Если бы он ориентировался на негативный опыт, на опыт знания, он бы сказал: надо подождать, сконцентрировать силы, создать одно-второе-третье. Но Ленин ведёт себя как безумный с точки зрения рациональной политической диалектики и при этом абсолютно верно как политик. Это урок политического поведения, который практически забыт современными политиками, особенно в России. Потому что политики на разных уровнях — это люди, у которых давно отбило нюх, вкус к позитивному, необработанному, нерафинированному опыту как таковому. Они живут только в мире условных, выдуманных понятий — или в мире денег, которые являются экономическим аналогом этих спекулятивных понятий. Использование имени Ленина в политических целях, непрерывные спекуляции вокруг Мавзолея — все это никак не связано с тем, о чем я попытался сказать. Это имеет отношение к чувствам людей, но к Ленину как к политику и мыслителю — нет. Вынесете или не вынесете вы его из Мавзолея, — всё равно этот ленинский опыт важен и очень современен. В нём и состоит тот смысл, который содержится для меня сегодня в слове "Ленин".

Сергей Сигачёв ЗНАК БЕДЫ

Сергей Сигачёв

ЗНАК БЕДЫ

     Останки Леха и Марии Качиньских и многих других жертв катастрофы под Смоленском — преданы земле.

     Радоваться, безусловно, тут нечему — смерть штука такая, она всех уравнивает. И уж тем более не стоит ликовать на костях поляков. Старуха-с-Косой явится к каждому в своё время, и ликующие сейчас — не будут исключением. Так что я вполне понимаю поведение наших руководителей, внезапно поставленных этими событиями в исключительно сложное и щекотливое положение. Польше, как государственной структуре, нанесён тяжкий ущерб, и нация в замешательстве. Такое бывает чрезвычайно редко в истории невоюющих государств, хотя не всё так просто.

     Анализируя эту катастрофу, стоит отметить то обстоятельство, что сажать в один авиалайнер почти всё политическое руководство немаленькой страны — это настоящее безумие. Прочитав полный список погибших, я был шокирован. Не только президент с женой, не только идеологические бонзы нынешнего режима, но и всё высшее армейское руководство — включая руководителей всех родов войск и спецназа, религиозных клириков, ведущих деятелей Сейма и так далее.

     Качиньский всех посадил в один ковчег ради исполнения юбилейного антисоветского и антироссийского спектакля на символическом месте — дабы придать событию максимально возможную значимость для польской нации. Именно поэтому самолёт должен был быть посажен именно там. А как иначе? Всё уже согласовано, время определено, сценарий действа написан, прямая трансляция организована. Сажать в Минске или Москве из-за тумана — это потеря лица. Срывать график, обесценивать действо — это невыносимо для шляхетского менталитета. Скорее всего, понадеялись на элитных лётчиков и их выучку, пытались найти "окно", кружили над Смоленском почти полчаса.

     Это всё — отражение специфического польского менталитета: великая гордыня, помноженная на предельную самоуверенность и отсутствие желания жить с соседями в гармонии. И в дополнение к этому тот неприятный факт, что национальная идентичность Речи Посполитой исторически строится на комплексе разнообразных страданий — четыре раздела, бесчисленное множество восстаний и т.д. Соперница-Россия шла к Тихому океану, Британия покоряла моря, Испания колонизировала Латинскую Америку, а Речь Посполита, будучи изначально мощным и крупным государством, одним из сильнейших в Европе, слабела и делилась на куски, подпадала под разных протекторов, постоянно восставала и силой умиротворялась. Здесь кроется внутренний, серьёзный дефект: получается, что сложившийся многочисленный этнос с единой религией так и не мог создать длительно дееспособное государство.