Дама с рубинами (др.перевод) - Евгения Марлитт

Маргарита, едва успев войти в дверь и увидев все любимые, столь знакомые реликвии старой девы, бросилась ей на шею и чуть не задушила ее. Кровать стояла на своем старом месте, и тетя София долго сидела возле нее и рассказывала все только хорошее и веселое, а во время пауз в комнату врывалась старая, монотонная песнь журчащей в фонтане воды. Прежняя резвая шалунья, повидавшая свет, лежала теперь дома на подушках, с таким же милым детским личиком, как будто утомилась, пробежав в Дамбах и обратно.

Да, милый Дамбах! Хождение туда и обратно снова началось; дедушка ведь не был на обеде; значит, на другой день надо было тотчас же собраться в путь, хотя папа уверял, что дедушка после обеда придет, чтобы идти вместе с ним на охоту.

Свидание в Дамбахе было еще прекраснее, чем рисовала себе молодая девушка в Берлине. Да, она осталась любимицей дедушки! Восхитительный старик, совсем расчувствовался и, кажется, был готов посадить ее, как куколку, на свою широкую ладонь, чтобы показать сбежавшимся рабочим фабрики. Маргарита осталась обедать, и жена управляющего испекла ей свои самые прекрасные блинчики, но ее еще более знаменитого кофе не дождались — минута в минуту страстный охотник вскинул на плечо ружье и быстро отправился в путь по шоссе.

Дальше, немного в стороне, лежал Принценгоф. Замок очень преобразился; раньше он располагался у подножия горы, как спящая царевна, полуприкрытый растущим по ее склонам лесом, теперь же он проснулся и открыл глаза; среди темных орешников там все блестело и сверкало. Старые жалюзи исчезли и в оконных рамах блестели новые зеркальные стекла.

— Как важно стало у нас, Грета, не правда ли? — сказал дедушка, шагавший, как богатырь, несмотря на свои семьдесят лет. — Да, важно и по-иностранному, — подтвердил он, шагая дальше. — Хотя мамаша — коренная немка из Померании, а у дочки со стороны отца тоже нет никакого Джон Буля или parlez vous francais, у них все-таки стряпают на английский лад и разговаривают по-французски. Да, старые орешники, вероятно, стыдятся того, что на старости лет стоят, как глупые мальчишки, и еще в молодости не сделались платанами или какими-нибудь другими благородными деревьями.

Маргарита рассмеялась.

— Вот ты смеешься, и я тоже; я смеюсь над пылью, которую подымают бабьи юбки здесь вокруг. Сущая кукольная комедия! Только и слышно: «Вы были в Принценгофе! Вы уже представились там?» — и тот, кто был на большом обеде, едва кланяется тому, кто не удостоился этой чести, а другой смотрит на тебя, вытаращив глаза, как на сумасшедшего, когда скажешь, что предпочел сидеть в своих четырех стенах. Да, Грета, я все думал, что живу среди порядочных людей настоящей тюрингенской закваски, а теперь эти старые дураки напяливают на себя фрак, льют лавандовую воду или какую-нибудь другую гадость на свои носовые платки, изящно выпивают чашку чая, если даже она становится у них поперек горла.

Маргарита, искоса взглянув на деда, поспешно схватила его под руку и подняла голову, пытаясь подделаться под его по-военному крупные шаги.

Он улыбнулся и сбоку посмотрел на нее. Узкий носок ее элегантных ботинок имел очень комичный вид возле его громадных охотничьих сапог.

— Какие жалкие, тоненькие тросточки, а тоже туда же — хорохорятся! — насмешливо произнес он. — Брось это, Гретель; вот та девица, — он указал по направлению Принценгофа, — совсем другой комплекции, черт возьми! Вас, вероятно, подменили в колыбели, потому что тебе вовсе не подобает иметь такие противозаконно маленькие лапки, а у такой особы синей крови большая нога во всяком случае является игрой природы. Но эта молодая особа тем не менее очень красива — кровь с молоком; большая, основательная и тяжеловесная, притом положительная! Такой ветрогон, как ты, совсем не может с нею равняться.

— Ах, дедушка, этот ветрогон вполне доволен своей судьбой! — засмеялась молодая девушка. — Впрочем, моим тоненьким тросточкам порядком доставалось, и еще вопрос, смогут ли твои большие сапоги-скороходы конкурировать с ними на швейцарских горах. Спроси-ка дядю Теобальда в Берлине.

Этим она благополучно перевела разговор на другую тему. Старик был глубоко раздосадован. Он изливал на свою будущую невестку злобный поток насмешек, его отношения к бабушке были в данную минуту еще менее мирными, чем обыкновенно, и он, вероятно, и на этот раз был прав. Но внучка сочла нужным не подливать масла в огонь, а потому стала рассказывать о Сен-Бернардском монастыре в Швейцарии, где провела ночь вместе с дядей и теткой во время страшной снежной бури; о том, что видела в Италии, и т. д. Старик слушал с большим интересом: пока ворота пакгауза не захлопнулись за ними.

Только они вошли в сени главного здания, как на них тонким голосом залаяла собачка.

Маргарита хорошо знала ее. Много лет тому назад Ленц, возвратившись из путешествия, привез ее с собой. В ее пушистой шерсти пестрели шелковые банты, а в холодные дни она бегала по галерее в красивой вышитой попонке, но, несмотря на зов, никогда не выходила во двор. Ленцы берегли ее, как ребенка.

Теперь она забежала сюда, и сейчас же двери открылись больше и в них вбежал мальчик. Почти в это же самое мгновение зазвенело окно конторы, выходившее в сени, и показалась голова Рейнгольда.

— Проклятый мальчишка! Ведь я же запретил тебе проходить тут! — закричал он на мальчика. — Разве ворота в пакгауз недостаточно велики для тебя? Это — господский дом, и тебе тут нечего делать!

— Что же я могу сделать, если Филина вырвалась и забежала сюда. Я хотел поймать ее, только не могу, потому что у меня в руках корзина, — извинился прелестный мальчик, говоривший с иностранным акцентом.

Вбежавшая Филина вздумала взобраться на лестницу, ведущую в столовую, как будто здесь была у себя дома.

— Убирайся подобру-поздорову, — раздался из окна злобный возглас, — а то я выйду и отколочу тебя и твою собаку!

— Это мы еще посмотрим, милейший; есть люди, которые не допустят этого, — произнес дед, подскочив к окну. — Нечего сказать, хорош мальчик, — насмешливо произнес старик, — бранишься, как прачка, и хорохоришься в отцовском доме, как будто ты здесь — самое главное лицо. Не дорос еще! Почему же мальчик не может здесь пройти? Ты думаешь, убудет что-нибудь от вашей драгоценной мостовой?

— Я… я… не могу переносить этот лай; он расстраивает мне нервы…

Тем временем подошла и Маргарита.

— Помилуй, Рейнгольд, — с упреком произнесла она, — что сделал тебе мальчик?

— Он — мне? — язвительно перебил ее Рейнгольд. — Только этого еще недоставало! Побудь несколько недель здесь, так узнаешь; если мы не будем смотреть в оба, то во всем доме не будет местечка, куда бы не пролез этот мальчишка, — он указал на мальчика, который как раз поставил корзину на пол, чтобы схватить упрямую собачонку. — Папа стал изумительно терпимым и снисходительным; он позволяет мальчишке бегать во дворе и рассиживаться со своими тетрадками под липами на нашем любимом месте, а несколько дней тому назад я своими глазами видел, как он, проходя мимо, положил пред мальчиком на стол новую книгу…

— Завистник! — проворчал дедушка.

— Я бережлив, как все прежние представители нашей фирмы, и меня злит, когда швыряют деньгами. Незачем делать подарки людям, которые и так сидят у нас на шее. Я знаю, что старый Ленц никогда не платил за квартиру в пакгаузе, притом он так медленно работает, что ему непременно следовало бы платить сдельно; но папа из года в год платит ему триста талеров независимо от того, работает ли он, или нет, а фабрика терпит вследствие этого убытки. Если бы я только на один день имел власть в своих руках, я навел бы порядки и убрал бы старого лентяя…

— Пока главное место в конторе не освободится, — дополнил, внезапно появляясь, коммерции советник.

По всей вероятности, он видел, как тесть и дочь шли по двору, и поспешно оделся, чтобы не заставлять ждать аккуратного старика. Спускаясь по лестнице, он, вероятно, слышал большую часть разговора у окна конторы. Маргарита видела, что у него нервно дрожит нижняя губа; он даже не посмотрел на окно, а только небрежно, почти шутливо произнес:

— К сожалению, это место пока еще занято папой, и мудрому сыночку, может быть, придется подождать со своей уборкой довольно долгое время, — с этими словами он поклонился тестю и протянул ему руку.

Окно бесшумно затворилось, и темная занавеска скрыла Рейнгольда.

Мальчику тем временем удалось поймать Филину. Его каблучки застучали по ступенькам; в одной руке у него была собака, а на другую он снова повесил свою корзину.

— Ты плакал, мой мальчик? — спросил коммерции советник.

Маргарите показалось, что голос отца еще никогда не имел такого сердечного оттенка, как при этом участливом вопросе.

— Я? Что вы! Порядочный мальчик никогда не ревет, — обиженно произнес мальчик.