Ленка-пенка - Сергей Арсеньев

   Сейчас тоже холодно. Гораздо холоднее, чем тогда. И горку в этом году никто и не подумал начинать строить. Как раз прохожу мимо того места, где она стояла. Вредного же Вовки Круглова, который стал моим любимым младшим братом Вовой, тоже больше нет. Сволочи.

   Вчера вечером я зашила тело Вовы в простыню. Перед этим кое-как, при свете коптилки, умыла его и переодела. Он был страшно худой! Я выбросила его провонявшие грязные тряпки и надела на Вову красивый летний костюм. Пусть в красивом костюме лежит. Хоть он и летний. Вове уже не холодно.

   Его медвежонок Миша тоже навсегда останется с Вовой. Я вложила его в Вовину руку и зашила их в простыню вдвоём. Пусть будут вместе.

   А ещё, прежде чем зашить, я написала на бумажке полное имя Вовы, адрес, имена родителей и даты рождения и смерти. Эту бумажку я свернула и положила в мамин походный футляр от зубной щётки, прицепила к футляру мою серебристую цепочку и повесила Вове на шею. Может быть, после победы будут перезахоранивать погибших. Тогда Вову по этой бумажке опознают, и его могила не будет безымянной.

   Труднее всего было спустить тело по лестнице. Вова совсем не тяжёлый, это я слабая стала. В мирное время с такой слабостью ни за что не встала бы с кровати. Да мне и не разрешил бы никто. Но сейчас война. Поэтому делаешь не то, что можешь, а то, что нужно. Нужно отвезти Вову на пункт сбора трупов. Не хочу, чтобы он просто так валялся на улице. Поэтому, везу.

   Спасибо Вале. Сама я спустила Вову лишь на один лестничный пролёт и совсем из сил выбилась. Поднялась к Вале. Даже и это было трудно. На пятый этаж минут десять шла. Валя хороший. Сразу согласился помочь. Он по дому в пальто и шапке ходил, поэтому он лишь заскочил предупредить свою маму, что уходит и сразу пошёл со мной.

   Вдвоём Вову мы спустили довольно легко. А пока привязывали его к санкам, мимо прошла наш управдом, тётя Марина. Она сказала, что сегодня ещё сделает вид, что ничего не знает, но чтобы завтра Вовины карточки ей сдали. Она при мне их погасит. Сейчас с этим очень строго. Ей нас жалко, но она просто обязана погасить карточки умершего и сдать их. Иначе ей самой не поздоровится.

   И вот мы, вдвоём с Валей, тянем и тянем эти саночки. Снег пошёл. Это хорошо. Когда идёт снег - немного теплее. Впереди нас, метрах в двадцати, две заснеженные фигуры тянут свои саночки. На них кто-то лежит, завёрнутый, как и Вова, в простыню. Им наверняка нужно туда же, куда и нам. На пункт сбора трупов.

   Саночки. Какие у нас тяжёлые саночки...

   Похороны прошли быстро и очень страшно. Две хмурых женщины грубо подняли Вову и совсем неаккуратно швырнули того в кузов грузовика. Вову! А я так старалась, мыла и наряжала его вчера! Они же кинули его, как бревно!

   Я хотела закричать, что так нельзя! Там ведь Вова! Но они уже грузили следующего. Какого-то совершенного голого скрюченного старика. Потом ещё кого-то, ещё. Одно за другим одеревеневшие на морозе тела людей улетали в кузов и падали там с глухим стуком.

   Подошла плачущая женщина. Принесла свой свёрток. Судя по размеру, внутри был ребёнок двух-трёх лет. Женщина умоляла грузивших тела положить её миленького получше. Даже обещала за это кусочек хлеба. Но её не послушали. Свёрток с ребёнком, как и все, просто и незамысловато полетел через борт.

   Потом другая измождённая женщина притащила санки с телом старухи. Её тоже хотели кинуть в кузов, но тут я увидела, что старуха слабо шевелит рукой. Она была ещё жива! Женщине попытались объяснить, что живых не берут. Но та не слушала. Говорила, что это её мать и она всё равно умрёт сегодня или завтра. Но завтра у неё уже может не хватить сил притащить её сюда. Старуху всё равно отказывались брать. Тогда женщина просто повернулась и ушла, оставив на пункте сбора трупов санки со своей пока ещё живой матерью. По-моему, она сошла с ума.

   Я стояла, смотрела на всё это, и у меня не было сил повернуться и уйти прочь. Меня спас Валя. Он взял меня за руку и вывел из этого кошмарного места. Я же даже плакать не могла. Это... ужасно.

   Мы держались с Валей за руки и молча шли к дому. Потом он сказал, что сейчас зайдёт домой за карточками и пойдёт в булочную выкупать хлеб. Спросил, не пойду ли и я. А я сказала, что пойду. Тоже сегодня не отоваривалась. Куплю сразу уж и на завтра. А то завтра нужно будет Вовину карточку сдать. Хоть одну лишнюю пайку по ней получу.

   Зашла за карточками, проверила, как там Саша. Он тихо лежал в постели с закрытыми глазами. Кажется, собрался умирать. А я поняла, что его смерть будет означать и мою смерть тоже. Ведь я заставляла себя что-то делать только ради братьев. Они были такие беспомощные! Я приносила хлеб и воду, потому что больше некому было сделать это. Я ловила на чердаке зажигалки, потому что иначе братья сгорели бы в своей кровати. Но это всё делала я лишь ради них. Ради себя мне не удалось бы утром встать и пойти за водой. Одна я бы просто лежала в кровати.

   Вот и сейчас, я пойду за хлебом для Саши. Я устала и хочу лечь. Мне хочется лечь сильнее, чем кушать. Но ведь кто ещё, кроме меня, принесёт Саше хлеб?

   И я встала и пошла. В булочную. На лестничной площадке только Валю подождала, и мы с ним пошли.

   Очередь в булочной была совсем небольшой. Очереди в основном с утра, часов в шесть-семь. Сейчас же уже середина дня. Стоим с Валей рядом и ждём. Ему две пайки купить, а мне три. В последний раз я три пайки покупаю. На два дня это семьсот пятьдесят граммов будет.

   Через одного человека впереди нас с Валей в очереди стоит какая-то обвязанная поверх шапки платком девчонка на голову ниже меня. На ней надета очень тёплая с виду меховая шуба. Шуба ей явно велика, чуть ли не до пяток. Вот, подошла её очередь, девчонка протягивает продавщице свои карточки и просит хлеба за два дня. За сегодня и за завтра. Три пайки.

   И тут я узнала её! По голосу только и узнала, если бы она молчала, я никогда бы не догадалась, кто это. Это вообще не девчонка. Это мальчишка. Толик по прозвищу "Мелкий". В соседнем подъезде живёт. Его просто одели в женскую шубу и повязали сверху платок. Сейчас многие так делают - надевают самые тёплые вещи, что есть в доме. И неважно, женские они там или мужские. Главное, чтобы было тепло. На мне ведь тоже всё Сашкино надето.

   Продавщица отрезала Толику хлеб, вырезала ножницами из хлебной карточки и отсчитала сдачу. Хлеб Толик аккуратно завернул в белую тряпочку, монетки и мятую рублёвую бумажку, не считая, небрежно сунул в карман, а потом отошёл к окошку и стал там тщательно проверять свои карточки.

   Я, вообще-то, не смотрю вовсе на него. Но краем глаза случайно заметила, как Толик неловко дёрнулся и как-то задумался. Стоит, не уходит, теребит в руках карточки.

   Старушка в пушистой шапке получила свою пайку и отошла от прилавка. Наша очередь. Валя меня вперёд пропустил. Хотела уже дать продавщице карточки, как сбоку Толик подошёл. Свои карточки протягивает и говорит:

   - Тётя, вы мне хлеба за два дня дали, а вырезали только за один. Вырежьте ещё за завтра...

Глава 22

 Несколько раз за ночь выли на улице сирены, но сегодня не моя очередь и я не вставала. Только всё равно спала этой ночью плохо. Сашка всё время ворочался и мешал мне. И очень хотелось кушать. Нормально заснула лишь где-то под утро.

   Проснулась часов в десять. В комнате холодрыга, понятно. Саша не спит, молча лежит с открытыми глазами, обняв меня. Я на место Вовы легла, рядом с Сашей. Так теплее. Хоть и в одежде спим, а всё равно теплее.

   Увидев, что я проснулась, Саша попросил попить и ведро. Попить сложнее. Щепочек-то я ещё с вечера настрогала и в буржуйку сложила. Их только поджечь осталось. А вот воды сразу нет. Она наверняка уже замёрзла в чайнике.

   Я спустила с кровати ноги, села, подождала, пока голова перестанет кружиться, встала, откинула светомаскировку с окна и зажгла буржуйку. От нашего бревна меньше половины уже осталось. Как оно закончится, придётся разбивать на дрова мебель. Сначала из комнаты Анны Сергеевны, потом из Сашиной, а затем уж и нашу. Найти на улице дрова сейчас крайне сложно.

   Буржуйка весело загудела огнём. Сейчас теплее станет! Поставила на неё сверху чайник со льдом, оттаивать. Пока он грелся, подержала Саше ведро. Он сам дойти до него не может, хоть и стоит оно в этой же комнате. Приходится мне ведро держать. Первые пару дней Саша страшно смущался этого. Да и я тоже, откровенно говоря. Но если просто поставить ведро рядом с кроватью и отойти, то Саше неудобно и он часто промахивается. Приходится мне стоять с закрытыми глазами и держать это несчастное ведро в руках, пока Саша свои дела делает.

   Саша закончил. Я оттащила ведро за шкаф и сама сделала в него то, что только что делал Саша. Мне проще. Я могу хотя бы за шкаф уйти. Конечно, от звуков это Сашу не спасает, но всё равно мне намного проще, чем брату. Ему-то всё приходится делать прямо рядом со мной.