Бес специального назначения - Антон Мякшин

— Неплохо, — оценил я, — значит, вливаемся в группку прохожих. А по дороге руководим движением. «Налево, господа! Направо, господа! А теперь сворачиваем в этот переулок и не забываем прикрывать нас своими спинами. А еще можно прикинуться слепыми туристами и попросить довести под руки до рейхстага, основной городской достопримечательности.

— Не идиотничай! Где ты видел слепых туристов? И вообще — я в своей родной стране! Где хочу, там и хожу, и никто не смеет мне указывать!.. Откуда этим гориллам-недоросткам знать, что я сбежал из концлагеря? Может быть, я — мирное гражданское население?

— Особенно красноречиво говорит об этом китель с погонами и прочими знаками отличия.

— Попрошу! Эти кресты я зарабатывал кровью! Не сниму ни за что!

— Тихо! Тихо! Не нервничай. Действуем по плану — спокойно дожидаемся толпы.

Через полчаса (на протяжении этого времени мы напряженно оглядывали окрестности) я понял, что план рейхсфюрера провалился с той же легкостью, что и блицкриг его непосредственного начальника и моего венценосного тезки. На совершенной пустой площади разыскать толпу было труднее, чем вошь на безнадежной лысине. Не было там толпы. Патрули уна-уму циркулировали туда-сюда с завидной регулярностью, а толпы не было. Время от времени крысиной побежкой площадь пересекали какие-то личности в лохмотьях и отрепьях, но личности были вполне чернокожи. Что такое? В Берлине не осталось ни одного белого гражданина? Или племя уна-уму способно плодиться с неистовым трудолюбием, как будто у них других дел нет, кроме альковных развлечений?

— Вот оно! — воскликнул вдруг Гиммлер. — Смотри!

Я посмотрел. По площади голубиными шажками ковыляли двое стариков: на нем пиджачная пара и кепка с коротким козырьком, на ней — длинное темное платье и шляпка с вуалью.

— Не ори ты! Сам вижу, что не дикари. Блин, ты бы свой китель хоть наизнанку вывернул в порядке конспирации. Пристраиваемся следом, пока патруля поблизости нет…

Зря я так сказал. Видимо, невезение моего клиента ко мне все-таки прилипло; как только мы ступили на матово блестевшую под тусклыми лучами заходящего солнца брусчатку, только пристроились старикам в затылок, раздался гортанный вскрик:

— Стоять, презренные!

Старики застыли на месте. Мы — соответственно — тоже.

— Поднять руки и не шевелиться, негодяи! Прежде чем подчиниться последнему приказу, я обернулся. Так и есть — двое из уна-уму с ассагаями наперевес спешно семенили к нам.

— Прорываться с боем! — выдохнул Гиммлер.

— Включи мозги! Сам же знаешь, что охотников за головами здесь как милиционеров на праздновании дня МВД. Один свистнет — сотня прибежит.

Нет, мне все-таки надо было молчать в тряпочку и не искушать судьбу. Не успел я договорить, как один из подбежавших нацелил на нас широкое лезвие ассагая, а второй пронзительно свистнул в два пальца.

— А в чем, собственно, дело? — закричал Неистовый Дикий Кот, явно придерживающийся мнения, что лучшая защита — это нападение. — Гуляем по вечернему Берлину. Ко мне приятель приехал с далекой периферии, я ему город показываю!

— Уганка! — в один голос завопили уна-уму.

— Кто из концлагеря сбежал?! — перешел в наступление Гиммлер. — Я из концлагеря сбежал?! Я простой обыватель, мне ваша политика до лампочки. Я невоеннообязанный по плоскостопию, а этот мундир обменял на рынке на десяток яиц и две булочки! Я буду вашему командованию жаловаться!

— Уганка! — пять ассагаев уперлись Генриху в грудь, и он тут же заткнулся.

Нас быстро окружили. «Лучше бы мы прорывались с боем», — тоскливо подумал я, увидев, как через кольцо оцепления пробился здоровенный негр, на две головы возвышающийся над своими товарищами.

— Уганка! — повторил он, тыча в нас пальцем.

— Скажите, пожалуйста, что значит эта ваша «уганка»? — смиренно спросил я.

— Грех, — перевел Гиммлер. — Или вообще любое нарушение общепринятых правил.

— Белые свиньи нарушили приказ Ука-Шлаки! — прорычал в подтверждение черный здоровяк. — За это нет прощения!

— Я ничего не нарушал! — категорически заявил Гиммлер. — Кстати, что за приказ?

— Белые свиньи не имеют права появляться на улицах нашего города! — тут же просветил нас верзила. — Видите знак? — Он указал на стену ближайшего здания, размалеванную диковатого вида пиктограммами, и сразу расшифровал: — Здесь написано: «Только для черных! »

Гиммлер со стоном схватился за голову:

О, какой позор!

А я поинтересовался, кивнув на стариковскую пару:

— А они как же?

Старики обернулись. Он сдернул кепку, она сняла шляпу с вуалью. Чернокожие! То есть не совсем чернокожие… Лица стариков густо были измазаны ваксой.

— Лишь в таком виде белым недочеловекам разрешено показываться в публичных местах.

А я еще удивлялся, что на улицах города ни одного белого!

Уна-уму зашумели:

— Содрать кожу живьем!

— Разрубить на куски!

— Затравить собаками!

— В общий котел! — предложил кто-то наиболее прагматичный.

— Уна-уму — не дикари, а цивилизованная раса, — строго прервал прения здоровяк. — Казнь пройдет по инструкции. Просто вспорем животы, набьем их птичьим пометом, отрежем головы, а тела утопим в нечистотах. Смерть белым недочеловекам!

— Постойте! Давайте уладим все миром, ладно? Посмотрите на рейхсфюрера! Какой же он белый? Он весь позеленел, как кузнечик, от страха.

— Не от страха, а от праведного гнева, — с достоинством поправил Гиммлер.

— А я? Разве я вообще человек? Обратите внимание — рожки!

— Ну и что? — хмыкнул верзила-главарь. — Рожки, ножки… Все белые на одно лицо.

— У меня и хвост есть! Хотите, спущу штаны?

— Животное бесстыдство белых не знает границ.

— Вы меня не запугаете, зверюги! — снова взорвался Генрих. — Я вам не какая-то обезьяна, чтобы из меня чучело делать! Требую обращения с военнопленными, оговоренного в условиях Женевской конвенции!

— Между прочим, он прав!

— И вообще! — вовсю раздухарился рейхсфюрер. — Уберите свои копья! Нечего тут глазами на меня сверкать! Я на вас на всех плюю, понятно? И на тебя, и на тебя… И на тебя! И на вашего Ука-Шлаки — тоже!

— Вот это правильно! — опять поддакнул я и тут же осекся, придавленный зловещей тишиной.

Воины уна-уму в благоговейном страхе рухнули на колени. Лишь главарь остался стоять, да и то — пошатываясь.

— Видал, как я их срезал? — горделиво осведомился Гиммлер. ' — Будут знать теперь, как с рейхсфюрером шутить!

— Оскорбление высшего существа… — побледневшими губами выговорил главарь. — Белая собака посмела гавкать на великого Ука-Шлаки…

— Достоин самой ужасной смерти! — прошелестело по рядам чернокожих.

— Пусть их души пожрет Ука-Шлаки! — громыхнул главарь.

— Погодите! — закричал я, стряхивая со лба капли пота. — Не будьте же дикарями! Где ваш цивилизованный гуманизм? Разве так можно с пленными обратиться? Мы не какие-нибудь рядовые, мы… Между прочим, вот этот бородатый тип — знаете, кто такой? Сам рейхсфюрер! И его без суда и следствия казнить? Требую аудиенции с Ука-Шлаки!

— Никому из смертных не разрешено видеть Ука-Шлаки! Один вид его способен…

— Да-да, я и забыл… Нам бы только поговорить. А смотреть — уж ладно, не будем. Лично я могу зажмуриться.

— Великому Ука-Шлаки нет дела до мелких нарушителей, — подбоченился главарь. — Великий Ука-Шлаки… Великий Ука-Шлаки…

Гиммлер охнул. Я заозирался, стараясь понять, почему чернокожего воина заклинило, словно старую грампластинку.

— На колени, смертные! — раскатилось по площади. — Великий Ука-Шлаки идет!

Четыре мускулистых черных воина подволокли к нам большой паланкин, поставили на брусчатку и рухнули ниц, уткнув лица в ладони. Все присутствующие тотчас последовали их примеру, причем здоровенный главарь, упав сам, пригнул за загривок и слабо затрепыхавшегося Гиммлера. Все это было настолько устрашающе, что даже природное любопытство не заставило меня остаться стоять, когда занавесь паланкина отодвинулась…

— А бес может подняться! — самодовольно прозвучал знакомый голос.

Опасливо я приподнял голову. И тут же воскликнул:

— Хранитель!

— Сам ты хранитель, болван, — отозвался, усмехнувшись носом, из открытого паланкина циклоп, завернутый в оранжевую тогу. — Честное слово, никогда такого глупого беса не видывал. — Хранитель! Надо же было на такую ерунду купиться…

— Ерунду?..

Наверное, я очень потешно закрякал, растерянно разводя руками, потому что циклоп от души расхохотался:

— А еще говорят, что завоевание мира — процесс опасный и трудоемкий. Да ничего сложного! Достаточно выстроить более-менее правдоподобную инсценировку, подтасовать события и погрузить в них в качестве магического катализатора тупоголового беса.

— Пользуясь случаем… — прохрипел я, — хочу принести свои извинения за то заклинание Убойного Толчка, которым я, поверьте, совершенно нечаянно, изволил повредить вам… ваш…