Центр - Александр Морозов

— За государственные деньги! — желчно бросил отец.

— Брось, папа, как будто он один. Сектор, в конце концов, ведь работал? Вот именно. А что он на работу редко заходил, так это, знаешь, в нашем институте навалом публики, которая, чем меньше бы появлялась, тем полезнее для дела. А Ростовцев все-таки же диссертацию написал. Не на балалайке играл. Опять-таки, экономическую науку вперед двинул. Какой тут криминал?

— Он двинул, — с решительной уже злостью отозвался отец. — Ничего не скажешь, сильно двинул… собственный семейный бюджет. Ну, слава богу, спало затемнение-то, и его двинули. Вернее, задвинули.

— Да никто его не задвигал. — Катя уже чувствовала, что говорят-то они о Ростовцеве, но получается, как часто в разговорах с отцом, (ох, и охоч пофилософствовать), что еще и о чем-то обобщенном, о каком-то облаке, внутри которого, может, и на периферии, может, и краешком только задетый, но все-таки внутри и глава ее семьи, ее Юрий Андреевич. — Сам он, понимаешь, сам ушел. Удобнее ему теперь на преподавательской.

— Да знаю, что удобнее, — отмахнулся Николай Кузьмич. — Сами, сами мы удобства эти создаем, пускаем козла в огород. Ему бы не «по собственному желанию» на дорожку вручить, а уж, как минимум, как самое гуманное, «за несоответствие занимаемой должности». А то получается, ты у нас денежки получал, докторскую себе в карман писал, а теперь на, мил-друг, бумаги свои незапятнанные и иди, затемняй мозги юношеству в вузах столицы.

Раз уж отец заговорил о Ростовцеве, тут разумного не жди. А жаль, Кате важно было, чтобы отец выслушал наконец ее позицию. Выслушал бы и понял, если уж не принял. Насчет принятия иллюзий она не питала — ни мысли его, ни привычки измениться уже не могли. Отец прочно занял свое место в когорте эксдеятелей, которых Карданов еще на заре туманной юности определял Кате как «выпавших в осадок». Но объясниться, объяснить отцу себя, это было ей важно, потому что ждала от него разумного по другому, важнейшему для нее пункту. Чтобы иметь хоть какое-то доверие к этой, только еще ожидаемой от него разумности. А Ростовцева защищать она не собиралась. Но не разделяла она и отцовскую ярость на Клима Даниловича, которая была, конечно, благороднее трусливого шипения парочки координаторов, Николая Дементьевича и Султана Мамедовича, выглядела достойнее хотя бы уже тем, что была именно открытой, откровенной. Но что касается интеллектуального ее уровня, то нет, не поднимался здесь отец выше своих старинных, но менее удачливых сослуживцев, закончивших карьеру не в самом Комитете (как Николай Кузьмич), а в секторе координации у Сухорученкова.

Если ученые и поэты, психологи и командированные лекторы по распространению, и эстрадные сирены долго еще будут, вероятно, спорить о жгучей проблеме — существует ли любовь с первого взгляда, то насчет мгновенной, телепатической неприязни двух мнений быть не может: существует — и ни в зуб ногой. Что касается причин долгой, изнурительной войны на уничтожение между координаторами и Ростовцевым, то были они достаточно глубоки и в открытую так ни одной из сторон и не высказаны. Поводом же к ней как раз и явилась страстная, пламенная нелюбовь с первого взгляда. Ростовцев, вернувшийся после стажировки из США, тогда еще довольно молодой кандидат экономических наук, был утвержден заведующим фактически еще не существовавшего сектора зарубежной экономической информации. Особой надобности в таком подразделении сотрудники Института, выполнявшего сугубо внутрисоюзные обследования по непосредственным заказам Госплана, вроде бы не ощущали. Но сектор значился на бумаге, значился в штатном расписании Института. Поэтому, когда появился средних лет (а значит — нестарый, имеющий перспективу) «остепененный», знакомый с зарубежной экономикой из первых рук, свободно владеющий английским и французским языками человек, то руководство института резонно решило воспользоваться счастливым этим обстоятельством и перевести сектор из номинального в реальное существование. Для начала Ростовцеву придали Нелю Ольшанскую, которая до этого числилась в непосредственном распоряжении дирекции, и девочку Регину (только еще планирующую приступить к высшему образованию) с неясными, многообразными функциями то ли курьера, то ли делопроизводителя, в общем, всего помаленьку. Спустя месяц после назначения Ростовцева практически одновременно появились Яковлева и Карданов, и с их приходом сектор мог уже считаться вполне боеспособным подразделением. (Таковым он и был. Ростовцеву, конечно, просто повезло с тем, что на него набрели именно эти два выпускника филфака МГУ. Грамотные, толковые, инициативные, не то, что Софико и Валя Соколов, которые достались теперь Екатерине Николаевне.) Идея Ростовцева о выпуске ежеквартальных сборников «Экономическая мысль в странах социализма» не встретила сколько-нибудь значительных трудностей при обсуждении и утверждении ее на ученом совете. Да и кто мог предложить хоть какую-нибудь альтернативу? Сектора-то ведь раньше не существовало, стало быть, никто и не представлял, чем он должен, собственно, заниматься. А тут все-таки предложено вполне конкретное дело и по задумке вроде бы даже интересное. Карданов и Яковлева поделили между собой источники, подлежащие обработке (в основном центральные газеты и экономические журналы стран СЭВ), и… сборник начал выходить. И дело действительно оказалось интересное. Клим Данилович взял на себя предварительное обсуждение со своими младшими научными сотрудниками предлагаемых к переводу материалов, научное редактирование переводов, писал короткие, на страничку, предисловия к каждому сборнику и осуществлял общее руководство. Но, многочисленные в перечислении, обязанности эти едва ли требовали и четверти его рабочего времени. Карданов и Катя были сначала несколько даже шокированы таким распределением труда, они рассчитывали, как на дело вполне очевидное, что и сам Клим Данилович будет вносить свою лепту в портфель переводов. Но… начальство в лице Ростовцева судило по-иному. Конкретными переводами он заниматься не стал (а, как выяснилось позднее, собирался, да и собрался писать докторскую диссертацию по проблеме концентрации производства в эпоху монополистического капитализма. Так что три четверти свободного рабочего времени пришлись ему весьма кстати, сделав излишними ночные бдения над рукописью — занятие, может, и романтическое, но разрушительное для здоровья). Но, несмотря на то, что из троих тянули только двое, а третий только правил, сборник все-таки, мало того, что выходил своевременно, но и действительно получался толковым и симпатичным. И тому были две причины: начальник и подчиненные. Начальник, Клим Данилович Ростовцев, научил их работать. Отучил от дилетантизма. Сократил до минимума период проб и ошибок. Редактором он был блестящим, от бога. На страницах их первых опусов, которые он возвращал им, почти не оставалось белых пятнышек свободной бумаги: над каждой их строкой был надписан его рукой второй вариант. Таким образом процесс становился для них весомым, грубым, зримым. Он научил их добывать справки, уточнения, вообще информацию не ногами, а по телефону. Написал им отношение для записи в научный зал ФБОНа (Фундаментальной библиотеки общественных наук) и в библиотеку Госплана, «навел» их на экономические кабинеты и библиографические службы Комитета по науке и технике и ТАСС. Словом, дал им зрение, современное, острое зрение, необходимое современному, самостоятельно действующему информационному работнику. И, наконец, Ростовцев ввел в самом секторе четкий, формальный порядок прохождения материалов, слегка даже механистическую отчетность (он даже бравировал этим привкусом механистичности), абсолютную ясность и фиксированность обязанностей, сроков, объемов, причин задержек или невыполнения. Он не давил вначале, не требовал форсажа, не навязывал и не определял сроков. Всегда обращался к исполнителю и спрашивал, сколько времени тот определяет на обсуждаемую работу. Спрашиваемый, естественно, в обстановке такого демократизма и доверия называл вполне реальные сроки: «Ну, через недельку, видимо. Дней восемь — это максимум». А насчет плюс-минус одного-двух дней Клим Данилович никогда не мелочился (они вполне справлялись, и даже временной запас всегда был). Не было даже, ну просто, ни единого случая Катя не припомнит, чтобы он оспорил называвшиеся ему сроки. Но зато: «Так… э… через восемь дней у нас будет двадцать пятое. Регина, записывайте». (А Регина сидит и протоколирует. Четыре человека всего и в обсуждении участвуют, а пятый протоколирует. Чудеса в решете, да и только. Яковлева с Кардановым только переглядывались да фыркали первое время.) Но уже потом, на следующей пятиминутке, если кто из троих начинал бодягу насчет «не успел, текст сложный попался, послезавтра кончу», то Ростовцев с искренним изумлением обращался к Регине: «Так как там у нас записано, к двадцать пятому ведь, по-моему?» На что следовал, естественно, утвердительный ответ, и затем воцарялось тягостное, недоуменное молчание. Так с помощью НОТа, здравого смысла и Регины Ростовцев наладил систему работы, где никто не мог ни на кого кивать, ни за кого спрятаться, и поэтому начисто отсутствовала и почва для обид и недоразумений на производственной почве. Где апеллировать было не к кому, так как приговор (то есть сроки исполнения работ) определялся самим обвиняемым.