Ледяной поход. Воспоминания 1918 г. - Африкан Богаевский

Прождав 1/4 часа, я посылаю офицера к есаулу Лазареву узнать, почему переправа не начинается. Офицер скоро вернулся и доложил, что Лазарев совершенно пьян и спит, так же, как и вся его сотня. Никаких признаков переправы нет.

Браня себя за доверие, я немедленно отправился к нему и очень невежливо разбудил его. Мое бешенство и отчаяние было безгранично. Бессвязные оправдания Лазарева, у которого хмель быстро вылетел из головы, бестолковая суета и шум заставили меня взять дело в свои руки. До рассвета оставалось около 2 1/2 – 3 часов, и я надеялся еще успеть что-либо сделать. Через час кое-как соорудили плот на бочках, опустили его на воду, но едва он достиг середины реки, как развалился, перевернулся и пошел ко дну. Шесть казаков, бывших на, нем, едва спаслись вплавь.

Пока шла эта неудачная возня с плотами – лодок не оказалось, стало уже светать. Со стороны генерала Боровского послышались выстрелы – там уже полным ходом шла переправа. С другого берега реки Лабы, из хутора, большевики также начали стрелять по нас.

Время было упущено – переправа не удалась.

Пришлось с тяжелым чувством сообщить об этом генералу Романовскому и просить разрешения генерала Корнилова моему полку во избежание лишних потерь переправиться вслед за Боровским. Все это нарушало план наступления, но делать было нечего.

Юнкера уже переправились и вели перестрелку с красными. Перепрыгивая с одной телеги на другую, поставленные рядом поперек реки, мои партизаны быстро перешли на другую сторону и, перетащив нашу батарею, энергично повели наступление на хутора, занятые большевиками.

Провинившийся ночью есаул Лазарев, стараясь загладить свою вину, действовал очень решительно, смело атакуя многочисленного противника, и к полудню задача, поставленная мне, была удачно исполнена.

Корнилов, очень довольный исходом боя, прислал мне любезную записку с благодарностью моему отряду. Ночная неудача была заглажена.

Очень жалею, что ни этой ценной для меня записки, ни вообще каких-либо документов за поход сохранить не удалось. Мы все жили и боролись в такой обстановке, что каждый день, в случае поражения, были бы вынуждены рассеяться, и тогда каждый список, приказ, записка могли послужить кому-нибудь смертным приговором в случае плена. А уничтожить их тогда уже, может быть, не было бы возможности. У многих, впрочем, были паспорта на чужое имя, но мы хорошо знали, что в минуту опасности едва ли они спасли бы нам жизнь.

Наша горячая надежда – отдохнуть за Кубанью и привести себя в порядок – не оправдалась. Наоборот, мы попали в сплошное осиное гнездо большевизма. Каждый хутор, отдельный дом, роща встречали нас градом пуль. Занимаемые селения оказывались почти пустыми, но в них не было нам ни минуты покоя. Везде свистели пули, смертельная опасность была на каждом шагу.

Кольцо, сжимавшее измученную армию, охватывало ее все плотнее, и нужны были отчаянные усилия, чтобы прорывать его и двигаться дальше.

Ночь с 8 на 9 марта части Добровольческой армии провели в разных хуторах к югу от Некрасовской станицы. В первый раз за поход темный горизонт осветился заревом пожаров: хутора загорались во время боя от разрывов снарядов, иногда поджигались самими жителями, бросавшими их, чтобы ничего не досталось кадетам, или добровольцам, мстившими большевикам. Во всем своем кровавом ужасе открылось страшное лицо гражданской войны, жестокой и беспощадной…

Мне с партизанами и юнкерами генерала Боровского пришлось занимать и оборонять один из этих крупных (не помню его названия) хуторов, расположенный на ровном, открытом поле. Жители бросили его, уведя лошадей и скот. От пуль нигде не было покоя. Одна из них пробила окно и впилась в крышку стола, за которым сидел за обедом я с офицерами штаба, едва не задев одного из них. Приехавший ко мне с приказанием от генерала Корнилова полковник Патронов был тяжело ранен в голову, потерял глаз. К вечеру, отбросив большевиков, мы продвинулись к югу и заняли большое село Филипповское, также брошенное жителями, где и расположились на ночлег. После всего пережитого, бессонных ночей и тяжкой усталости двухдневного, почти непрерывного боя величайшим блаженством было заснуть на мягкой постели в зажиточной хате. К счастью, большевики нас не тревожили, хотя очень легко могли всех нас вырезать, так как все мы спали мертвым сном. Ночью со стороны Екатеринодара слышался отдаленный гул, точно артиллерийская стрельба, а на темном небе слабо мерцали зарницы…

На другой день утром, во время чая, зашел ко мне по какому-то служебному вопросу командир одной из юнкерских рот капитан Капелька. Настоящая его фамилия была, кажется, князь Ухтомский. Ведь у многих из нас были псевдонимы. Смелый, отважный офицер, Капелька был любим всеми за свою храбрость, открытый, прямой характер и доброе сердце. Покончив со служебными вопросами, я предложил ему разделить со мною скромный завтрак. И вот за стаканом чая у нас зашла речь о предчувствиях. Каждый из присутствовавших рассказывал об известных ему случаях предвидения. Капелька, обычно веселый и живой рассказчик, сумрачно сидел и молчал. И вдруг неожиданно для всех сказал:

– Я верю в предчувствия и знаю: сегодня буду убит…

Все внимательно на него посмотрели, и каждому, вероятно, показалось, что около него уже стоит, ожидая очередной жертвы, наша обычная гостья – смерть… Я пытался шуткой рассеять его мрачное настроение, но безуспешно.

Послышался выстрел за селом. Бой начался. Мы простились, и действительно навсегда…

Сегодня мой полк в главных силах. Идем за обозом, который поспешно перебирается по мосту через речку Белую с отлогими песчаными берегами в широкой долине. Едва часть обоза перешла на другую сторону, как с гребня правого берега долины по нему началась неистовая стрельба большевиков с расстояния не более 800 шагов. Корниловцы с чехо-словаками перешли против них в наступление и несколько оттеснили их, но удержаться не могли ввиду огромного перевеса в силах на стороне красных и стали медленно отходить… Залегли, начав окапываться.

В тылу тоже было тяжело: юнкера Боровского с трудом сдерживали наседавших сзади большевиков. Обоз, сбившись в кучу и прижавшись к крутому скату правого берега долины, переживал тяжкие часы, как под станицей Березанской. Только здесь было еще хуже, так как снаряды красных все время падали среди него и разбили несколько повозок. Был опрокинут экипаж генерала Алексеева и смертельно ранен его кучер. Несчастные раненые доходили до полного отчаяния, и многие из них уже спрашивали друг друга, не пора ли застрелиться.

Положение впереди становилось все хуже.

Уже начинают отходить чехо-словаки, расстреляв все свои патроны; отдельные фигуры их стали спускаться с высот. К ним поскакал конвой Корнилова. Там – замешательство. Командир батальона капитан Неметчик лег на землю, машет неистово руками и прерывающимся голосом кричит: