Вожди в законе (СИ) - Фельштинский Юрий Георгиевич

Известная как формула "ни война, ни мир", установка Троцкого вызвала споры и нарекания. Чаще всего она преподносится как что-то несуразное. Между тем формула Троцкого имела вполне конкретный практический смысл. Троцкий исходил из того, что Германия не в состоянии вести крупные наступательные действия на русском фронте (иначе бы немцы не сели за стол переговоров) и что "в моральном смысле" большевики должны быть "чисты перед рабочим классом всех стран"(7). Кроме того, важно было опровергнуть всеобщее убеждение, что большевики просто подкуплены немцами и все происходящее в Брест-Литовске — не более как хорошо разыгранная комедия, в которой уже давно распределены роли. По этим причинам Троцкий предлагал теперь прибегнуть к политической демонстрации — прекратить военные действия за невозможностью далее вести их, но мира с Четверным союзом по принципиальным соображениям не подписывать. Безусловным преимуществом позиции Троцкого было то, что формула "ни мира, ни войны" не связывала руки в вопросе революционной войны и давала возможность в любой момент начать военные действия. Вот что писал об этом сам Троцкий по прошествии многих лет, уже в эмиграции:

"Многие умники по каждому подходящему поводу изощряются насчет лозунга "ни мира, ни войны". Он кажется им, по-видимому, противоречащим самой природе вещей. Между тем […] несколько месяцев спустя после Бреста, когда революционная ситуация в Германии определилась полностью, мы объявили Брестский мир расторгнутым, отнюдь не открывая войны с Германией"(8).

Однако, расторгнув Брестский мир и не объявив войны, Красная армия повела в те дни (и притом успешно) наступление на Запад. Если именно это — ведение войны без ее объявления — и называлось "средней линией Троцкого" — "ни война, ни мир", понятно, что за нее со временем стало голосовать большинство партийного актива. Левые коммунисты с Бухариным во главе предлагали вести войну по-джентельменски, заблаговременно объявив о ней. Троцкий предлагал объявить о мире, выжидать до тех пор, пока появятся силы, а затем начать военные действия, никому о том не объявляя.

Традиционно война рассматривалась человечеством с точки зрения потери или приобретения территорий. Поражение в войне означало потерю их. Победа — приобретение. Этот старинный подход, конечно же, был отвергнут революционерами. Ни Ленин, ни Троцкий, ни Бухарин не видели победы или поражения в приобретении или потере земель, тем более, что большевики всегда выступали за раскол Российской империи и самоопределение народов. Левым коммунистам было важнее сохранить чистоту коммунистического принципа бескомпромиссности с империалистами, даже если за это нужно было заплатить поражением революции в России. Троцкий нашел более спокойный выход, не поступался принципами, но и не рисковал объявлением революционной войны, не оставляющей Германии иного выхода как свалить советское правительство.

В формулировке Троцкого, таким образом, не было ни приписываемой ей всей советской историографией демагогии (как раз демагогией оказалась ленинская теория "мира"), ни авантюризма сторонников немедленной революционной войны, возглавляемых Бухариным. По стандартам революционного времени позиция Троцкого была умеренной. Вместе с левыми коммунистами Троцкий считал, что подписание бумаги о мире не гарантирует прекращения военных действий, что революционеры не в праве верить "империалистам", что Германия все равно будет наступать, где сможет. И в этих условиях лучше вообще не подписывать документа, а апеллировать к пролетариату всех стран и даже использовать помощь Антанты. К тому же в революционной среде в те месяцы распространено было мнение, что Германия не в состоянии наступать, а если и сможет наступать — не сможет удержать оккупированные территории без того, чтобы заплатить за это восстанием в Берлине.

Только Ленин упрямо настаивал на сепартном соглашении с немцами на условиях, продиктованных Германией. На заседании ЦК 11 (24) января он выступил с тезисами о заключении мира и — потерпел поражение. Бухарин, подвергнув речь Ленина острой критике, заявил, что "самая правильная" позиция — это позиция Троцкого. Формула Троцкого "войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем" была принята 9 голосами против 7. Вместе с тем 12 голосами против одного было принято внесенное Лениным (для спасения своего лица) предложение "всячески затягивать подписание мира": Ленин предлагал проголосовать за очевидную для всех истину, чтобы формально именно его, Ленина, резолюция получила большинство голосов. Вопрос о подписании мира в тот день Ленин не осмелился поставить на голосование. С другой стороны, 11 голосами против двух при одном воздержавшемся была отклонена резолюция левых коммунистов, призывавшая к революционной войне. Собравшееся на следующий день объединенное заседание центральных комитетов РСДРП(б) и партии левых социалистов-революционеров также высказалось в своем большинстве за формулу Троцкого.

Большинство шло за Троцким. Второй раз с октября 1917 года судьба Ленина находилась в руках этого счастливчика, которому все очень легко давалось и который поэтому так никогда и не научился ценить власть. Троцкий был слишком увлеченным революционером и столь же негодным тактиком. Ничего этого не видя, не подозревая, что распоряжается еще и личною властью Ленина, без труда отстояв в партии проведение своей политической линии — "ни война, ни мир", в конце января по новому стилю он выехал в Брест — чтобы разорвать мирные переговоры.

Благодаря усилиям советской историографии, перепечатывавшей десятилетиями из книги в книгу одну и ту же ложь, общепринято мнение, что, возвратившись в Брест для возобновления переговоров с Германией Троцкий имел директиву ЦК и СНК подписать мир. Эта легенда основывается на заявлении Ленина, сделанном на Седьмом партийном съезде, состоявшемся 6–8 марта 1918 г.: "Было условлено, что мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем"(9).

Похоже, однако, что Ленин оклеветал Троцкого в глазах съезда, пытаясь свалить на него вину за срыв мира и начавшееся германское наступление. За это говорит как отсутствие документов, подтверждающих слова Ленина, так и наличие материалов, их опровергающих. В воспоминаниях Троцкого о Ленине, опубликованных в 1924 году сначала в "Правде", а затем отдельной книгой, Троцкий разъясняет смысл и содержание соглашения:

"Ленин: — Допустим, что принят Ваш план. Мы отказались подписать мир, а немцы после этого переходят в наступление. Что вы тогда делаете?

Троцкий: — Подписываем мир под штыками. Тогда картина ясна рабочему классу всего мира.

— А вы не поддержите тогда лозунг революционной войны?

— Ни в коем случае.

— При такой постановке опыт может показаться не столь уж опасным. Мы рискуем потерять Эстонию и Латвию […]. Очень будет жаль пожертвовать социалистической Эстонией, — шутил Ленин, — но уж придется, пожалуй, для доброго мира пойти на этот компромисс.

— А в случае немедленного подписания мира разве исключена возможность немецкой военной интервенции в Эстонии и Латвии?

— Положим, что так, но там только возможность, а здесь почти наверняка"(10).

Таким образом, Троцкий и Ленин действительно договорились о том, что мир будет подписан, но не после предъявления ультиматума, а после начала наступления германских войск.

Более откровенно Троцкий коснулся этого вопроса в ноябре 1924 года в статье "Наши разногласия", оставшейся в те годы неопубликованной. Касательно брестских переговоров он писал:

"Не могу, однако, здесь не отметить совершенно безобразных извращений брест-литовской истории […]. […] Выходит так: уехав в Брест-Литовск с партийной инструкцией в случае ультиматума — подписать договор, я самостоятельно нарушил эту инструкцию и отказался дать свою подпись. Эта ложь переходит уже всякие пределы. Я уехал в Брест-Литовск с единственной инструкцией: затягивать переговоры как можно дольше, а в случае ультиматума выторговать отсрочку и приехать в Москву для участия в решении ЦК. Один лишь тов. Зиновьев предлагал дать мне инструкцию о немедленном подписании договора. Но это было отвергнуто всеми остальными, в том числе и голосом Ленина. Все соглашались, разумеется, что дальнейшая затяжка переговоров будет ухудшать условия договора, но считали, что этот минус перевешивается агитационным плюсом. Как я поступил в Брест-Литовске? Когда дело дошло до ультиматума, я сторговался насчет перерыва, вернулся в Москву и вопрос решался в ЦК. Не я самолично, а большинство ЦК по моему предложению решило мира не подписывать. Таково же было решение большинства всероссийского партийного совещания. В Брест-Литовск я уехал в последний раз с совершенно определенным решением партии: договора не подписывать. Все это можно без труда проверить по протоколам ЦК"(11).