Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды) - Владимир КОРОТКЕВИЧ

– Эй, батько, поёшь больно сладко! – крикнул дударь.

На него цыкнули. Неизвестно, чем всё это могло бы закончиться, но испортил своё же дело епископ Комар. Насупив грозные брови, он сказал:

– А что хлеб? Тьфу он, хлеб!

И, словно воспользовавшись его ошибкой, тут же страстно запричитал Зенон:

– Язычник ты! Поганец! На хлеб плюёшь! А чем Иисус апостолов причащал?!

Второй раз за два дня подивился мужику Вестун. Да и не только он. Удивились и остальные. Богохульное слово сказал епископ. По-простому задумал поговорить, холера.

Толпа взревела. Дубины взлетели над головами. Врезались одна в другую две массы, смешались, сплелись. Шествие, разубранное в золото, ударилось о живой заслон, начало внедряться в него, стремясь встать между дерущимися. Этого, однако, не получалось. Над побоищем стояли запахи пота и ладана, висели брань и дикие звуки псалмов, шатались – вперемешку – кресты, дубинки, пики.

Сверху всё это походило на три стрелы, нацеленные остриями друг в друга, крест с отломленной ножкой.

У креста не хватало одной части. Но в самый разгар столкновения появилась и она: из Малой Скидельской улицы медленно выходили тринадцать человек в рядне. Тринадцать, покрытые пылью всех бесконечных белорусских дорог. Таких печальных, таких монотонных, таких ласковых.

– Стой-ойте! Смотри-ите! – закричал кто-то.

Крик был таким, что драка сразу стихла. Ошалелое молчание повисло над толпой. Кирик видел, что все переглядываются, но никто ничего не понимает. И вдруг – сначала несмелый, затем яростный – раскатился над гурьбой богатых хохот.

Хлебник показывал пальцем на шествие:

– Глянь, эти в мешковине.

– Крест несёт, – хохотал рыбник. – И венец. Эй, дядька, лоб наколешь!

Хохот вскоре заразил и бедных мещан.

– Морды у них что-то мятые, – скалил зубы Зенон.

Клеоник держался за живот:

– Нет, вы посмотрите, какая у него морда воровская. Святой волкодав.

Не смеялся один Лотр. Губы его брезгливо скривились. Даже он не понял, что это мистерия.

– Этого ещё не хватало. Самозванцы.

– Ибо сказано: явятся лжепророки, – пробасил Комар.

Всё ближе подходили к примолкшей толпе те тринадцать.

– Сотник, хватайте их! – приказал Лотр.

Корнила подал знак страже и медленно двинулся навстречу лицедеям. Задеть человека с крестом всё же не посмел. Протянул руку к грузному Богдану Роскашу.

– Не тронь меня, – налился кровью Богдан. – Я белорусский шляхтич!

Но стража уже бросилась. На глазах у бездействующей толпы закипела яростная короткая стычка.

– Мы лицедеи! – кричал Братчик, но никто не слышал его в общем шуме.

Апостолы отчаянно сопротивлялись. Особенно один, чёрный, как цыган, с блестящими угольями глаз. Ставил подножки, толкал – с грохотом валились вокруг него люди в кольчугах. Наконец на чернявого насели впятером, прижали к земле. Он извивался в пыли, как угорь, и кусал врагов за икры.

– Вяжи самозванцев! – крикнул Пархвер.

Только тут Братчик понял, чем дело пахнет, и начал орудовать крестом. Дрался он с удивительной ловкостью – можно было смотреть и смотреть.

Ни одна из гродненских мечных и секирных школ не учила ничему подобному.

Крутил крест, бил с размаху, колол, подставлял крест аккурат под занесённое для удара древко гизавры[56], и древко ломалось, как соломинка. Рядом с ним отбивались остальные – Акила с разворотом отбрасывал воинов от себя, – но все глядели только на человека с крестом.

Уже скрутили всех остальных, уже свалили даже Богдана, продиравшегося к фургону за саблей, а Братчик всё ещё вертелся между нападающими, рычал, делал обманные выпады, дубасил крестом, ногами, головой. Наконец кто-то бросил ему под ноги петлю, и он, не обратив внимания на это, отступил и встал в неё одной ногой. Верёвку дёрнули, она свистнула, и человек тяжело повалился всем телом на крест.

Несколько минут над ним ещё шевелилась людская куча. Затем всё стихло.

Схваченных потащили рынком к замковому мосту.

Как Перун громыхнул – упали за ними замковые решётки.

…Толпа молчала. На площади всё ещё царило замешательство. Пользуясь этим, крёстный ход втиснулся-таки между дерущимися и постепенно начал давить на них, разводя толпы всё дальше и дальше одну от другой. Только-только произошло такое, что драться уже не хотелось, а хотелось обдумывать. Да и мало кто осмелился бы лезть на врага через кресты, хоругви и помосты со статуями. Не дай Бог, ещё святых обидишь.

Народ постепенно начал расходиться. Редели и расплывались толпы. Только что это были два кулака. Теперь – две руки с разжатыми пальцами.

– Это что же было? – недоумённо спросил Зенон.

Дударь и Вестун пожали плечами. Мечник Турай сплюнул.

– Самозванцы, – брезгливо сказал Клеоник. – А гадко это, хлопцы…

– Ну вот, эту гадость сейчас потеребят, – безразлично заметил бургомистр.

– Потеребят, – подтвердил хлебник. – Там, братцы, такие железные раки водятся! Клешни – ого-го!

Клеоник с отвращением поморщился:

– Такие раки всюду есть. Да только самая что ни на есть свинья может этому радоваться да этим похваляться. Не тот палач, кто бьёт, а тот, кто бьёт да куражится.

– Покажут им, покажут, – бубнил хлебник.

И вдруг рыбник рассмеялся. Увидел, что толпа уже совсем разошлась и что нападение на рынок удалось отбить.

– Что? Вот вам и бунт. Не то что при короле Александре, который вас, белорусов, жаловал, Гродно и Вильно любил. Короля нашего зовут Жигмонт!

– А ты не белорус? – спросил Марко.

– А ты проверь, – на том же языке, что и Турай, ответил хлебник. – Посмотри рыси под хвост.

– Так кто же?

– А кто придёт в город, чья сила – того и я, тот и я.

Из замковых ворот вырвался гонец. Подлетел к толпе, свечкой взвил коня. Железная перчатка вскинулась вверх.

– Советники-хозяева… В замок идите… Суд будет… Все присяжные, и церковные, и замковые судьи пусть идут.

Бросили свою золотую гурьбу несколько человек в ризах. Поскакал к воротам войт. Начали собираться и советники.

Двое советников пошли последними. Только тут стало заметно, что они пьяны, как сучка в бочке с пивом. Один даже посередине площади встал на четвереньки. Из открытого оконца какого-то дома зазвенел внезапно детский голосок:

– Матуля, они что? Ма, они не умеют? Мамочка, они недавно с карачек встали?

И ответил утомлённый женский голос:

– Ради хлеба, как, скажем, твоя сучка, чего не сделаешь, сынок. Эти с карачек встали. Свинья на коня уселась.

Толпа рассмеялась. Гонец налился кровью, начал горячить коня, пустил его на людей. Но они всё смеялись. И тогда гонец злобно бросил: