Таис Афинская - Иван Ефремов

– Тебя следовало бы оставить посреди моря! – воскликнул лакедемонянин. – И клянусь Посейдоном, в следующий раз я принесу ему эту жертву!

– И ты не побоишься мятежа? – спросила Эгесихора, вступаясь за подругу. – Впрочем, я уверена, что она приплывет верхом на дельфине раньше нас. Вот они, явились, – спартанка показала на белые пятна пены, сопровождавшие мельканье стремительных черных тел, привлеченных игрой своих собратьев-людей.

– Где научилась она так плавать? – буркнул Эоситей. – И еще ходить по веслу в качку: это потруднее, чем по канату!

– Нас всех учили искусству равновесия в школе гетер Коринфа – без этого нельзя исполнять танец священных треугольников. А искусству плавать так не научиться, надо родиться нереидой!..

Гесиона, осторожно массируя голову Таис, робко выговаривала ей, упрекая в искушении судьбы.

– И как не боишься ты, госпожа, предстать обнаженной перед таким сборищем воинов. Они ловили тебя, как дельфина! – закончила девушка, оглядываясь кругом и как бы опасаясь нового нападения.

– Если вокруг тебя много истинно храбрых и сильных мужчин, ты можешь считать себя в полной безопасности, – смеясь, отвечала ей гетера, – они ведь эллины и, особенно, спартанцы. Запомни это, пригодится. Кроме всего, помни, что мужи обычно застенчивее нас. Если мы следуем обычаям, то оказываемся гораздо смелее, а они смущаются.

– Почему же именно спартанцы?

– Потому что спартанцы – гимнофилы, любящие наготу, как тессалийцы, в противоположность гимнофобам – вам, беотийцам, македонцам. Тут спартанцы стоят против моих афинян, как в Ионии эолийцы против лидийцев.

– Про эолийиев я читала. У них даже наш месяц мунихион называется порнопионом.

– Впрочем, все эллины не считают одежду признаком благовоспитанности. А спартанцы и тессалийцы взяли обычаи и законы древних критян. У тех появляться нагими на праздниках и пиршествах было привилегией высшей аристократии.

– Наверное, отсюда родилась легенда о тельхинах – демонах обольщения, до сих пор живущих на Крите и в глухих местах Ионии?

– Может быть… Мне только кажется, что нагота в Египте была вначале уделом подневольных людей и рабов, в Ионии – правом сильных, на Крите – привилегией царей и высшей аристократии, в Элладе – богов… Пойдем за нашу загородку, мне хочется отдохнуть после моря. Клонария разотрет меня.

– Я, госпожа, позволь мне!

Таис кивнула головой и, закутанная в простыню, удалилась в крошечное отделение под рулевой палубой, отведенное ей, Эгесихоре и их рабыням.

Растирая Таис душистым маслом, Гесиона спросила, вновь возвращаясь к беспокоившей ее теме.

– А египтяне, они кто: гимнофилы или нет?

– Гимнофилы, самые древние из всех народов, а слыхала ли ты об Афродите Книдской?

– Той, что изваял Пракситель, твой соотечественник?

– Он создал две статуи Афродиты с одной и той же модели, гетеры Фрины, – одетую в пеплос и нагую. Обе одновременно выставил для продажи. Одетую купили строгие правители острова Коса, а совершенно нагую за ту же цену взяли жители Книда. Она стояла в открытом алтаре, светясь желтовато-розовым мрамором своего тела, и, говорят, сама Афродита, спустившись с Олимпа в храм, воскликнула: «Когда же это Пракситель видел меня голой?!»

Прозрачная поверхность статуи придавала ей особое сияние, окружая богиню священным ореолом. Уже много лет поэты, художники и военачальники, ремесленники и земледельцы переполняют корабли, идущие в Книд. Афродита Книдская почитаема несравненно больше Косской, ее изображение выбито на монетах. Какой-то царь предлагал за статую простить все долги острова, но книдцы отказались.

Славу Праксителя разделила его модель – гетера Фрина. Благодарные эллины поставили ее портретную статую из покрытой золотом бронзы на лестнице, ведущей к святилищу Аполлона в Дельфах. Такова сила божественно прекрасной наготы, и ты не опасайся гимнофилов. Именно они настоящие люди!

4. Власть зверобогов

В Мемфисе, называвшемся египтянами Весами Обеих Земель, было много эллинов, издавна живших здесь. Таис полюбила этот город, один из самых старых городов древней земли, стоявший на границе Дельты и Верхнего Египта, вне дождливой зимы низовий Нила и летнего зноя южной части страны.

Греки Мемфиса, в особенности молодежь, были взбудоражены приездом двух красавиц из Афин. Поэты, художники и музыканты пытались завоевать сердце Таис, посвящая ей стихи и песни, умоляя стать моделью, но афинянка появлялась везде или в паре с Эгесихорой, или в сопровождении застенчивого богатыря, при одном взгляде на которого отпадала охота с ним соперничать. А царственная спартанка прочно связала себя с начальником лаконских наемников и не увлекалась ничем, кроме своих неслыханно быстрых лошадей. Впервые здесь видели женщину, управлявшую тетриппой. Молодые египтянки поклонялись Эгесихоре почти как богине, видя в ней олицетворение той свободы, которой они, даже в самых знатных домах, были лишены.

Таис соглашалась иногда выступать на симпосионах как танцовщица, но покидала их, когда общество становилось буйным от сладкого вина Абидоса. Гораздо чаще она оставляла Мемфис для поездок в знаменитые города и храмы, спеша познакомиться со страной, множество легенд и сказок о которой с детства прельщало эллинов. С беспечностью, удивлявшей Эгесихору и Гесиону, продолжавшую считать себя рабыней Таис, она не спешила обзавестись богатым любовником и тратила деньги на путешествия по стране.

Мнема, мать всех муз, к дарам Афродиты прибавила Таис еще и великолепную память. Память, вбиравшая в себя все подробности мира, неизбежно породила любознательность, подобную той, какой обладали знаменитые философы Эллады. Сколько бы ни встречала Таис нового и необычного в Египте, столь отличавшегося от греческого мира, первое впечатление во время плавания от моря по дельте и первых дней, проведенных в Мемфисе, не изменилось. Перед Таис упорно возникало одно из ярких воспоминаний детства.

Мать привезла ее в Коринф, чтобы посвятить храму Афродиты и отдать в школу гетер. В городе, раскинувшемся у подножия огромной горы, стояла сильная жара. Маленькой Таис очень хотелось пить, пока они с Матерью поднимались в верхнюю часть Коринфа. Навсегда запомнилась очень длинная узкая галерея – стоя, которая вела к священному источнику, знаменитому на всю Элладу. Внутри чуть притененной галереи веял слабый ветерок, а по обе стороны высокое солнце обрушивало на каменистые склоны море света и зноя. Впереди, под круглой крышей, державшейся на двойных колоннах, ласково журчала, переливаясь, чистая и прохладная вода. А дальше, за бассейнами, где начинался крутой отрог, слепил глаза отраженный свет. Жар и запах накаленных скал были сильнее влажного дыхания источника.

Вот и египетская галерея воды и зелени между двумя пылающими пустынями, протянувшаяся на десятки тысяч стадий, – расстояние, колоссальное для небольших государств Эллады. Сады и храмы, храмы и сады, ближе к воде поля, а с внешнего западного края этой полосы жизни бесконечные некрополи – города мертвых – с неисчислимыми могилами. Здесь не было памятников, но зато строились дома усопших: в размер обычного жилья человека – для богатых и знатных; с собачью конуру – для бедняков и рабов. И уж совсем подавляли воображение три царские гробницы – пирамиды с титаническим сфинксом, в семидесяти стадиях ниже Мемфиса. Таис немало слышала об усыпальницах фараонов, но и представить не могла их подлинного величия.

Геометрически правильные горы, одетые в зеркально полированный камень, уложенный так плотно, что следы швов между отдельными глыбами были едва заметны. В утренние часы каждая из больших пирамид отбрасывала в серое небо вертикальную колонну розового света. По мере того как поднималось солнце, зеркальные бока каменных громад горели все ярче, пока в полуденные часы пирамида не становилась звездой – средоточием четырех ослепительных лучистых потоков, бивших над равниной во все стороны света. А на закате над могилами фараонов вставали широкие столбы красного пламени, вонзавшиеся в лиловое вечернее небо. Ниже их резкими огненными лезвиями горели ребра усыпальниц царей-богов Черной Земли, как называли египтяне свою страну. Эти ни с чем не сравнимые творения казались делом рук титанов, хотя знающие люди уверяли Таис, что пирамиды построены самыми обыкновенными рабами.

– Если человека крепко бить, – цинично усмехаясь, рассказывал гелиопольский жрец, знаток истории, – он сделает все, что покажется немыслимым его потомкам.

– Самые большие постройки в Египте – значит, здесь людей били крепче всего, – недобро сказала Таис.

Жрец остро глянул и поджал губы.

– Разве эллины не бьют своих рабов?

– Бьют, конечно. Но тот, кто много бьет, пользуется недоброй славой!

– Ты хочешь сказать, женщина… – начал жрец.

– Ничего не хочу! – быстро возразила Таис. – В каждой стране свои обычаи, и надо долго жить в ней, чтобы понять.