Юмористические рассказы - Николай Самохин

— То есть… что значит — кому? — испугался Бреев. — Никому. Просто игра природы.

— Интересная получается игра, — зловеще, как показалось Виктору, сказал ушастый.

Вдруг в комнату влетел еще один человек, значительно моложе блондина, но чрезвычайно полный, похожий на Швейка, с трубкой в зубах. Человек запаленно дышал, из трубки летели искры. Знай Бреев редакционную обстановку, он сразу бы догадался, что так запаленно дышать может только ответственный секретарь.

— Где?! — крикнул человек. — Ага! — И стал толстыми руками так яростно хватать картофелины, словно собрался повыкидывать их все к чертовой матери.

— Дырка! — бормотал он. — На четвертой полосе… Заткнуть нечем. — Он выбрал собаку-пинчера, но нечаянно отломил ей последнее ухо. — Э, черт, пропала!

И тут человек заметил стоящего с «фигой» Бреева.

— Вот! — закричал он, выхватывая у него картофелину, — Ее поставим! У-у-у, зверюга! Фига Ильи Муромца, а?!

— А клизму нам не поставят за эту фигу? — попытался охладить его ушастый. — Кому, спросят, показываете-то?

— Кому?! — воинственно спросил толстяк. — Им! — он ткнул «фигой» в сторону окна. — Тем самым! Которые думают, что мы без них с голоду перемрем!.. Это будет, как «наш ответ Чемберлену» — помнишь?

— Там кулак был, — сказал ушастый. — И подпись объясняющая.

— А здесь фига будет!

— Фига даже современнее, — осмелился вмешаться Бреев. — Мы же никому не грозим.

— Верно, товарищ! — хлопнул его по плечу толстяк. — Не грозим. Вот фиг вам — и все! — Он повернулся к ушастому. — Тащи фотографу. Ставим. В субботний номер.

В субботу после обеда Виктор купил «вечерку». То, что он увидел, так его ошеломило, так резко и больно унизило, что Бреев едва не разрыдался прямо возле киоска. Фигу на фотографии вырезали. Да не просто вырезали: сволочь-художник притиснул указательный «палец» к среднему, ликвидировав пустоту, ампутированную же фигу выпрямил и, переклеив на другое место, задрал вверх. Картофелина теперь хвастливо показывала большой палец. Назывался этот натюрморт: «Урожаи?.. ВО!!» Ниже следовала подпись, облыжно утверждающая, что именно такую картофелину выкопал он, Виктор Иванович Бреев, на своем огороде.

Бреев представил, как появится в понедельник на работе, и застонал. Ему захотелось тут же провалиться сквозь землю, исчезнуть, перенестись в другой город, тысячи за три километров.

Но Брееву не дали дожить и до понедельника. Телефонные звонки начались уже через час. Те немногие, кому Виктор торопливо успевал объяснять, что картофелину реконструировали без его ведома и согласия, холодно выражали ему свое соболезнование. Но чаще Бреев не успевал и слова вставить. Его с ходу начинали обвинять в отступничестве, в том, что он наплевал в душу родному коллективу. Особенно неистовствовали молодые специалистки. Одна из них распалилась до того, что обозвала Виктора христопродавцем.

После того, как позвонил приятель-журналист и ехидно поздравил с удачным дебютом, Бреев оборвал телефонный шнур и лег на диван помирать.

Поздно вечером к нему пришел старик Кукушкин. Виктор ни за что не открыл бы дверь, но он со дня на день ждал из командировки жену. Пришлось встать с дивана.

— Что, Витька, маешься? — спросил Кукушкин, понимающе глянув на затравленного Бреева. И, не дожидаясь ответа, направился в кухню. — Где тут у тебя расположиться-то?

Сначала Кукушкин достал из портфеля бутылку «Перцовки». Затем — внушительного размера фигурную картофелину, похожую на такое, что и назвать-то неприлично. Старик Кукушкин оглядел ее, хмыкнул:

— Тоже, как видишь, выкапываем… Дай-ка ножик. Он очистил картофелину, мелко порезал се, высыпал на сковородку.

Потом сколупнул колпачок с «Перцовки»:

— Давай-ка по единой, пока жарится. А то, я гляжу, ты совсем задубел.

Когда доспела картошка и они выпили по второй и закусили, старик Кукушкин осторожно приступил к воспитательной работе.

— Ты пойми, — внушал он, — ведь так-то, может, и лучше. А то поместили бы ее в естественном виде — и что? Инженер товарищ Бреев выкопал в своем огороде фигу! А?.. Ведь насмешка! Докопался товарищ Бреев, подфартило ему, фигу добыл! На весь город бы ославили.

— Но ведь правда! — опять затрясся слегка отмякший было Виктор. — Правда искажена! Это же фальсификация!

— Правда? — старик Кукушкин задумался. — А ты не о правде хлопочи. Ты об истине думай. Правда — она тонкая вещь, спорная. Кому фига правда, кому, — он поддел вилкой пластик картошки, — другое что… прости господи. А истина для всех одна. Истина то, что в твоей «фиге» два с половиной килограмма весу. Хоть ты там ей все пальцы попереставляй, хоть из руки ухо сделай — два с половиной килограмма крахмала, белков, жиров, органических кислот, солей… чего там еще? А в моей — извиняюсь, истине — кило восемьсот. Того же самого. Вот истина! И этими истинами, побольше бы их земля рожала, мы кого хочешь расколошматим.

Кукушкин помолчал. Потом сказал:

— Ну, а к этим… к фальшивомонетчикам-то сходи. Забери у них картофелину. А то шибко жирно им будет; и гонорар, и два с половиной кило картошки.

Отдельно взятый кирпич

На высоте третьего этажа поддон коснулся балконной плиты и закачался. Один кирпич сорвался и, плавно кувыркаясь, полетел вниз.

Кирпич упал на голову корреспондента вечерней газеты Славы Зубрика.

Со стороны это выглядело очень обидно, так как впереди Зубрика шли бригадир, инженер по технике безопасности и командир подразделения комсомольских «прожектористов», а позади его шагали начальник участка, директор кирпичного завода № 1–2 и старший техник отдела капитального строительства горисполкома. Но злополучный кирпич почему-то выбрал голову именно Славы Зубрика.

Травмированный корреспондент повел себя странно. Он плюхнулся животом на осколки кирпича и глухо проговорил:

— Не подходи!

Все присутствующие и, так сказать, свидетели, понятное дело, опешили. А Зубрик, несмотря на то, что голова у него была частично повреждена, аккуратно собрал осколки кирпича в носовой платок и только после этого разрешил отвести себя в медпункт и перевязать.

В дальнейшем, когда Зубрику заматывали голову, он держал себя не менее интригующе. Все время загадочно улыбался и два раза даже произнес как бы для себя: «Великолепно!».

Окружающие обменивались тревожными взглядами, крепко подозревая, что помимо внешней, довольно незначительной травмы у бедного Зубрика, видимо, произошел основательный внутренний сдвиг.

Только один человек ни с кем не переглядывался, а лишь, с течением времени, все больше бледнел. Этим человеком был директор кирпичного завода товарищ Гусев.

Когда народ из медпункта порассосался — кто за служебной машиной для корреспондента, кто еще куда, — Гусев отозвал Зубрика в сторону и, взволнованно прижимая к животу большой желтый портфель, спросил:

— Что же теперь будет, товарищ Зубрик?

— Фельетон будет, товарищ директор! — безжалостно ответил Слава.

На другой день Слава Зубрик положил на стол заведующего отделом Драгунского фельетон и возбужденно сказал:

— Ну, спекся товарищ Гусев! Ох, и поводил же он меня за нос: и ГОСТы, и результаты испытаний на сжатие, и я не я — хата не моя! Ну, теперь не открутится. Мне только яркого факта не хватало.

— Да-а-а! — сказал Драгунский, прочитав фельетон. — Эт-то случай! Раз в сто лет!.. А я думал, у тебя семейное, — он кивнул на забинтованную Славину голову. — Неужели вдребезги?

— В пыль! — радостно подтвердил Слава и брякнул о стол захваченными в качестве вещественного доказательства осколками. — С третьего этажа, представляете?! А голова хоть бы хны! Я даже сознание не потерял. Вот вам качество продукции!

— Сдаем! — решительно сказал Драгунский. — В суботний номер. Только вот это место я вырублю — всех тех, кто рядом шел. А то получается вроде намека: дескать, жаль, что кому-нибудь из них не досталось — они больше заслуживают. Нехорошо. Бесчеловечно как-то…

Ну, потом вот тут абзац и здесь еще…

— Здесь-то зачем?! — взволнованно привстал Зубрик.

— Слушай, — поморщился Драгунский. — Льва Толстого сокращали. Ты что, Лев Толстой? Нет? Ну, и успокойся.

На третий день заведующего отделом Драгунского вызвал ответственный секретарь Сверекулов.

— Подведет нас этот твой Зяблик иод турецкий монастырь! — сказал он.

— Зубрик, — машинально поправил насторожившийся Драгунский.

— Аа! — махнул рукой Сверекулов. — Передовое предприятие города, понимаешь, четыре миллиона штук кирпича выпускает… Он что — все четыре миллиона себе на голову перекидал?

— Зачем перекидал, — сказал Драгунский. — Он сам ему свалился… один.

— Триста строчек из-за одного кирпича! — замотал головой Сверекулов.