Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени - Алексей Смирнов

Царю было нетрудно собрать большую армию, поскольку каждый дворянин должен был сам явиться по призыву в полном вооружении и снарядить отряд конных и пеших воинов в зависимости от размеров своего поместья. Города также обязаны были выставить свою дружину. Однако, как отмечал Маржерет: «В итоге получается множество всадников на плохих лошадях, не знающих порядка, духа или дисциплины и часто приносящих армии больше вреда, чем пользы».

Во второй половине июня Дмитрий Шуйский подошел к Можайску, важной крепости на Смоленской дороге, доставшейся царю почти даром. Ее сдал в марте польский воевода Вильчек за награду в сто рублей. В Можайске Дмитрия Шуйского ожидало несколько полков, посланных туда ранее. Русские силы уже давно покинули Москву, а Якоб Делагарди все еще отказывался выступать на Смоленск. Он лишь вывел из столицы свое окончательно распустившееся от гульбы по кабакам и безделья воинство и разместил солдат по подмосковным деревням. Полководец прекрасно знал по собственному печальному опыту, что выступать в поход с наемниками, считающими, что их обманывают, было все равно что нести за пазухой бомбу с тлеющим фитилем.

Лишь к 13 июня царю удалось кое-как уладить денежные споры с иностранцами. Василий Шуйский выдал им письменное обещание полностью расплатиться с долгами в течение шести месяцев, и тем пришлось поверить, что царь сдержит слово. В конце концов Дмитрий Шуйский перед отправкой в поход поклялся, что сам будет в заложниках у войска вплоть до полной расплаты, и потому разумно было держаться поближе к царскому брату. Часть денег царь обещал передать войску, как только оно вступит в Можайск. Что касается политической части конфликта со шведами, то царь письменно подтвердил обязательство передать Карлу IX Кексгольм ко дню Иоанна Крестителя, то есть к 24 июня. Если этого не случится, то присяга вспомогательного войска Шуйскому теряла силу.

На этих условиях Делагарди выступил в поход. Его войско не проделало и половины пути до Можайска, когда пришли тревожные вести из Смоленска. Тамошний воевода Михаил Шеин сообщал в письме, датированном 29 мая, что коронный гетман Станислав Жолкевский двинулся из-под стен осажденного города в направлении Москвы, намереваясь напасть на города Ржев и Зубцов, находившиеся менее чем в двухстах километрах от столицы. 63-летний польский полководец прославился своими победами, а королевские войска, находившиеся под его командой, были куда более опасным противником, чем нерегулярные польские и казачьи отряды, с которыми до сих пор приходилось иметь дело. Для Василия Шуйского речь снова шла о спасении трона, а для Делагарди — о защите единственного гаранта финансовых и политических обязательств перед его войском и Швецией.

Наемников, надеявшихся получить в Можайске очередную партию переплавленной в золотые и серебряные копейки царской посуды, с которой они совсем недавно лакомились пресными русскими деликатесами, ждало разочарование. Казну еще не подвезли, а Дмитрий Шуйский умолял, заклиная всеми московскими святыми, не мешкая двигаться вперед, на помощь осажденному возле Царева Займища Григорию Валуеву. Воевода из-за нехватки пищи у осажденных мог в любой момент, по словам царского брата, перейти на сторону поляков, и тогда справиться с Жолкевским будет невозможно.

Мнения подчиненных Делагарди разделились. Одни кричали, что не тронутся с места, пока русские не заплатят, им-де надоели уловки и пустые обещания, другие соглашались помочь Валуеву и еще немного подождать с деньгами. Якоб Делагарди укрепил сторонников последнего решения, вздернув на виселицу главного горлопана, призывавшего к мятежу. После этого соединенное русское и шведское войско двинулось на Царево Займище. В деревне Мышкино, находившейся на расстоянии дневного перехода от Можайска, Делагарди встретился с отрядом Эверта Горна. Сюда же прибыл из Москвы долгожданный обоз с деньгами, соболиными шкурками и одеждой. Общая стоимость груза была оценена в 13 500 рублей. Если бы эти средства были поровну разделены между всеми солдатами, каждый получил бы около трех рублей. Эта сумма не дотягивала до оговоренного месячного жалованья, но все же и три рубля на брата были приличными деньгами. Например, в Швеции, при действовавшем тогда курсе обмена 100 рублей за 333 далера, на эти деньги можно было купить на выбор двух коров, или десять бочек ржи, или двадцать гусей.

Однако телеги, наполненные ценностями, солдатам только показали. Офицерам, пришедшим получать деньги на свои подразделения согласно предъявленным спискам личного состава, Якоб Делагарди объявил, что выдача будет производиться исходя из реального числа солдат. На дезертиров, умерших от болезней и погибших в сражениях он раскошеливаться не намерен. Так в один миг он приобрел смертельных врагов среди многих капитанов и ротмистров, лишенных освященного традицией права прикарманивать деньги «мертвых душ». Когда солдатам объявили, что выплата жалованья переносится, поскольку Якоб Делагарди и офицеры не могут прийти к согласию относительно реальной численности подразделений, в войске поднялся ропот. Наемники отказывались вступать в сражение, пока военная казна не роздана. При этом ими двигала не только жадность, но и элементарное чувство самосохранения. Все прекрасно понимали, что офицерам нет смысла жалеть в бою подчиненных, если появится возможность присвоить деньги погибших.

Вскоре среди солдат пронесся слух, что командиры во главе с самим Делагарди уже договорились погубить их всех. Иначе зачем накануне сражения готовить к отправке в Швецию обоз с ценностями? Вероятно, они отошлют домой и выданные русскими деньги. Напрасно Делагарди и его полковники убеждали подчиненных, что в телегах, которые полководец поручил довести до границы своему доверенному русскому купцу Меншику Боранову, находятся только личное имущество офицеров и ценные документы, в том числе подписанный Василием Шуйским договор о передаче Кексгольма. Солдаты слушали эти объяснения с кривыми ухмылками. Многие из них, глядя на уходящие на запад «золотые» подводы, уже сделали свой выбор, но, боясь виселицы, решили до поры повиноваться.

23 июня соединенные силы русских и шведов разбили лагерь возле села Клушино, на расстоянии дневного перехода от Царева Займища. Место для отдыха выбрали неплохое. Левый фланг, где расположились лагерем русские, прикрывала река Гжать, правый, где встали шведы, защищал болотистый лес. Впереди, откуда мог появиться противник, простирались обработанные крестьянские поля, перегороженные длинными плетнями. В центре находились две деревушки, служившие дополнительным препятствием для возможной атаки польской кавалерии. Впрочем, и Дмитрий Шуйский, и Якоб Делагарди считали, что опасаться нечего. Им уже было известно, что Жолкевский вышел в поход всего с двумя тысячами всадников и двумя сотнями пехотинцев. Какие-то бродячие шайки поляков и казаков примкнули к нему по дороге, но все равно его силы были ничтожны. Завтра они ударят по самоуверенному польскому гетману, и его крошечное войско, зажатое между Валуевым с одной стороны и Шуйским с Делагарди — с другой, лопнет и рассыплется в прах.

Военачальники, собравшись в большом шелковом шатре Дмитрия Шуйского, пировали, уже предвкушая победу. Якоб Делагарди, вспоминая свое пленение в Вольмаре, где Жолкевский подарил ему в знак уважения за достойное сопротивление рысью шубу, громогласно пообещал отдариться. Завтра он возьмет в плен старого гетмана и накинет ему на плечи соболью шубу!

Войско, уставшее после долгого перехода, беззаботно расположилось на ночлег, даже не выставив охранения. Положенные в таких случаях фортификационные работы были проведены лишь отчасти. Русские насыпали небольшой вал, утыкав его кольями, а шведы и вовсе плюнули на защиту. Делагарди распорядился укрепить плетни дубовыми кольями, но приказ не был выполнен. Солдаты лишь ослабили уже имевшиеся препятствия, порастаскав часть изгородей на растопку для костров. Одиннадцать пушек, имевшихся в распоряжении Дмитрия Шуйского, оставили в обозе, даже не подумав установить их на позициях.

На лагерь опустилась светлая июньская ночь. Над тлеющими кострами на треногах висели чаны, в которых вечером варили обычную у русских походную похлебку — воду с перцем и солью, в которую было брошено несколько ломтей сала и пригоршней овсяной муки. Это была дворянская еда. Обычные ратники завалились спать, поглодав сухарей и напившись воды, смешанной с уксусом. Некоторые соорудили себе шалаши из хвороста и сосновой коры, но чаще ратник засыпал прямо под открытым небом, подложив под голову седло и намотав на ногу поводья, чтобы лошадь не ушла. Русский лагерь был окружен четырехугольником составленных вместе телег. Шведский виднелся в ночи белыми пятнами полотняных палаток.

Соединенная армия проснулась среди ночи от запаха гари. Пылали две стоявшие в центре поля деревушки, а еще дальше за ними стройными цепочками двигались сотни огненных точек — это были горящие факелы в руках всадников. Так возвестил о своем подходе польский коронный гетман. Русские и шведы решили, что Станислав Жолкевский, известный своим рыцарским поведением, поджег деревни, чтобы не нападать на спящего противника. Однако сам Жолкевский признавался в своих воспоминаниях, что он бы с легкостью отдал приказ ударить по спящим. Ему просто нужно было лишить вражеских мушкетеров возможности стрелять, прикрываясь домами. Ни русский, ни шведский полководцы даже не подумали с вечера занять эти удобные стрелковые позиции. Атаковать с ходу Жолкевскому не удалось — его армия слишком растянулась во время ночного марша по лесным тропам, раскисшим от прошедшего накануне двухдневного ливня, а два фальконета — единственная артиллерия Жолкевского — все еще тащились в лесу, то и дело рискуя провалиться в болото.