Икс или игрек? - Агата Кристи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таппенс твердо ответила:
– Нет, на мой взгляд, мистер Медоуз очень даже типичный.
– Есть и другие, вы, поди, знаете, о ком я?
Таппенс замотала головой.
– Имя начинается с буквы «S», – подсказала миссис О'Рурк и многозначительно кивнула.
Таппенс неожиданно разозлилась и ринулась на защиту молодых и ранимых. Она резко возразила:
– Шейла[51] просто бунтарка. Это у многих бывает в ее возрасте.
Миссис О'Рурк снова закивала, как фарфоровый китайский мандарин[52], который когда-то стоял на каминной полке у тети Грейси. По лицу ее расплылась широкая улыбка.
– Вы небось не знаете, что мисс Минтон зовут Софией!
– Ах, так это вы ее имеете в виду? – растерялась Таппенс.
– Нет. Не ее, – ответила миссис О'Рурк.
Таппенс отвернулась и посмотрела в окно. Удивительно, как эта женщина влияет на нее, заряжая все вокруг беспокойством и страхом. «Я словно мышь в лапах у кошки, – думала Таппенс. – Сидит эта большая старуха, ухмыляется и чуть ли не мурлычет, а на самом деле зорко следит, и чуть что, сразу лапкой, лапкой, хоть и мурлычет, а уйти не дает...»
Вздор! Вздор все это! Просто мерещится, сказала себе Таппенс, глядя через окно в сад. Дождь перестал. С ветвей срывались и мирно падали последние капли.
«Нет, не мерещится, – мелькнуло в мыслях у Таппенс. – У меня не такое богатое воображение. Тут что-то есть. Какое-то средоточие зла. Если бы только понять...»
Мысль ее внезапно оборвалась.
Кусты в дальнем конце сада чуть-чуть раздвинулись. Среди листвы показалось лицо, застывшее, нечеловечески бледное, глаза, не мигая, смотрят на окна пансиона. Таппенс узнала иностранку, с которой тогда на улице разговаривал Карл фон Дейним. Закинув голову, она смотрела, смотрела на окна пансиона. Лицо ее было лишено всякого выражения. Хотя нет, в нем все же было что-то угрожающее, неумолимое. Словно это ведет наблюдение некий дух, тайная сила, чуждая пансиону «Сан-Суси» и вообще обыденной жизни в английской приморской гостинице. Вот так, подумала Таппенс, могла бы выглядеть Иаиль[53], ждущая, когда можно будет вонзить колышек в висок спящего Сисары.
Мысли эти пронеслись у Таппенс в голове за какие-то несколько мгновений. Отвернувшись от окна, она торопливо пробормотала какое-то извинение, вышла из комнаты, сбежала по лестнице и выскочила в сад. Впопыхах оглядевшись, бросилась со всех ног в конец сада, где только что видела то лицо. Там уже никого не было. Продравшись сквозь живую изгородь, Таппенс выбралась на дорогу – ни с правой стороны, ни с левой – никого! Куда же девалась эта женщина?
Раздосадованная, Таппенс возвратилась в сад. Неужели это была игра воображения? Нет, иностранка была здесь.
Таппенс упрямо ходила по дорожкам, заглядывала за кусты. Она промокла насквозь, но никаких следов той женщины так и не нашла. Наконец она вернулась в помещение. На душе было тяжело, давило смутное дурное предчувствие, как будто вот-вот должно было случиться что-то плохое.
Что именно, она не догадывалась, и ни за что бы, конечно, не догадалась...
2
К этому времени распогодилось, и мисс Минтон одевала Бетти, чтобы выйти с ней погулять. Они собирались спуститься в город и купить целлулоидную утку, чтобы пускать в ванне.
Захваченная предвкушением, Бетти ни минуты не могла стоять спокойно, мисс Минтон все никак не удавалось просунуть ее ручки в рукава вязаной кофточки. Наконец они отправились.
Две спички крест-накрест, «случайно» оставленные кем-то по неаккуратности на мраморном столике в холле, уведомили Таппенс, что мистер Медоуз ушел после обеда по следу миссис Переньи. Таппенс расположилась в гостиной в обществе мистера и миссис Кейли.
Мистер Кейли был не в духе. Он жаловался, что приехал в Лигемптон, надеясь на полнейшую тишину и спокойствие, а какое же спокойствие в доме, где маленький ребенок? Целый день, с утра до вечера, визг, беготня, прыжки.
Его жена промурлыкала умиротворяюще, что Бетти вообще-то очень славная малютка, но понимания у мужа не нашла.
– Несомненно, – буркнул он, поводя длинной шеей. – Но ее мать обязана следить, чтобы ребенок не шумел. Надо же и других людей уважать. Тут есть инвалиды, люди с больными нервами, нуждающиеся в покое.
Таппенс возразила:
– От ребенка в таком возрасте трудно добиться, чтобы он не шумел. Это противно их природе. Если маленький ребенок сидит тихо, значит, с ним что-то не так.
Мистер Кейли продолжал ворчать:
– Вздор! Все это чистый вздор, дурацкие современные взгляды! Пусть, видите ли, дети делают что хотят. От детей надо требовать, чтобы сидели смирно, играли тихо в куклы, или читали, или еще чем-нибудь спокойным занимались.
– Но Бетти только третий годик, – с улыбкой напомнила Таппенс. – Такие малыши еще не умеют читать.
– Не знаю, не знаю. Что-нибудь надо придумать. Я буду разговаривать об этом с миссис Переньей. Сегодня утром девочка, проснувшись, пела, когда еще не было и семи часов. Я плохо провел ночь, забылся дремотой только к утру, и она меня, конечно, разбудила.
– Мистеру Кейли очень важно как можно больше спать, так ему велел доктор, – озабоченно произнесла его супруга.
– Надо было бы вам поехать в санаторий, где больничная обстановка, – сказала Таппенс.
– Там, дорогая леди, да будет вам известно, разорительные цены, и к тому же больничная обстановка мне совершенно не подходит. Идея болезни витает в воздухе и неблагоприятно воздействует на мое подсознание.
– Доктор предписал веселое, жизнерадостное общество, – пояснила миссис Кейли. – Нормальный, здоровый образ жизни. Он сказал, что пансион – это лучше, чем снимать отдельный дом. Мистер Кейли будет реже предаваться мрачным мыслям, и обмен мнениями с другими людьми придаст ему бодрости.
У мистера Кейли обмен мнениями сводился, насколько понимала Таппенс, к подробному перечислению своих недомоганий, а другим людям полагалось только слушать и проявлять – или не проявлять – сочувствие.
Таппенс ловким маневром сменила тему.
– Мне бы очень хотелось, – сказала она, – услышать ваше мнение о Германии. Вы говорили, что часто там бывали в последние годы. Интересно, что думает такой осведомленный, бывалый человек, как вы? Я ведь вижу, вы не из тех, кто поддается распространенным предубеждениям, уж вы-то можете объективно описать, какие там сейчас условия.
«Когда разговариваешь с мужчиной, наваливай лесть лопатой – много не покажется» – так считала Таппенс. Мистер Кейли сразу же попался на приманку.
– Как вы справедливо заметили, дорогая леди, я способен судить объективно и непредубежденно. Так вот, по моему мнению...
Последовал продолжительный монолог. Таппенс только вставляла по временам восклицания вроде: «Ах, как интересно!» или «Какой же вы проницательный человек!» – но слушала на этот раз с непритворным интересом. Мистер Кейли, вдохновляемый живым вниманием слушательницы, разоткровенничался... и оказался горячим поклонником нацизма. Гораздо лучше было бы, не стесняясь, рассуждал он, если бы Англия в союзе с Германией заодно выступили против остальной Европы.
Конец этому монологу, длившемуся добрых два часа, положило возвращение мисс Минтон и Бетти с только что приобретенной целлулоидной уткой. Таппенс, оглянувшись, заметила на лице миссис Кейли какое-то странное выражение – то ли это была простительная супружеская ревность к даме, завладевшей вниманием ее мужа, то ли опаска, как бы он не наговорил лишнего, развивая перед ней свои политические взгляды. Как бы то ни было, миссис Кейли была недовольна.
Потом пили пятичасовой чай, а вскоре вслед за тем возвратилась из Лондона миссис Спрот.
– Надеюсь, Бетти была хорошей девочкой и слушалась? – сразу же громко осведомилась она.
На что ее малолетняя дочь односложно ответила:
– Дам!
Но это не было угрозой, а означало всего лишь просьбу, чтобы ей положили еще ежевичного джема.
Миссис О'Рурк хмыкнула в кулак, а молодая мамаша с укоризной произнесла:
– Бетти, дорогая!
Миссис Спрот тоже уселась за стол, выпила несколько чашек чая и принялась возбужденно рассказывать о том, что ей удалось купить в Лондоне, и как был переполнен поезд, и что рассказал ее соседям по купе недавно вернувшийся из Франции военный, и как продавщица в галантерейном отделе ее предупредила, что чулки скоро исчезнут из продажи.
Словом, самый нормальный разговор. Он еще продолжался потом на террасе, куда все перебрались, поскольку дождь прошел и сияло солнце.
Среди сидящих на воздухе жильцов жизнерадостно сновала Бетти, спускалась по ступенькам в сад, забиралась зачем-то в кусты и возвращалась то с лавровым листиком, то с горстью камешков, которые клала кому-нибудь на колени, горячо и неразборчиво объясняя, что они должны собой изображать. От взрослых участия не требовалось, кто-нибудь время от времени только скажет: «Правда, дорогая? Очень мило!» – и этого с нее было довольно.
