Повседневная жизнь рыцарей в Средние века - Жан Флори

Но благородство и рабство по природе несовместимы. А потому не вызывают удивления утверждения о невозможности для несвободных вступать в ряды рыцарства — утверждения, которые весьма обычны для той эпохи, когда дворянство и рыцарство сближаются и, наконец, смешиваются (XIII век). Филипп де Бомануар в книге «Обычаи Бовези» старается уточнить одно из спорных положений права: по его убеждению, свобода и рабство передаются матерью. Сын несвободной женщины, даже если зачат от дворянина, не может быть рыцарем, поскольку он — серв по матери. Посвящение его в рыцарское достоинство (l'adoubement) является, следовательно, актом незаконным, если только он не был отпущен на волю его законным владельцем{18}. Неволя и рыцарство, подчеркивает автор, непримиримые состояния.

Но таково ли было положение дел до XIII столетия? Несколько примеров позволят разъяснить этот спорный вопрос. Вот случай с крестьянином по имени Стабилис, который около 970 года, гонимый нуждой из родной деревни, отправился на поиски удачи в Бургундию, в область Труа (Troyes). Там ему судьба улыбнулась: он разбогател и принялся жить, как рыцарь, на благородный манер, то есть в окружении слуг, лошадей и собак. Он и женился на женщине благородного происхождения. Вместе с тем он оставался сервом аббатства Сен-Бенуа, воздерживаясь от уплаты монастырю причитавшегося с него чинша — вероятно, по злонамеренной забывчивости. Монастырский прево велел его разыскать: он был найден, и ему были предъявлены все многолетние недоимки. Однако Стабилис высокомерно отверг претензии аббатства, настаивая на том, что он — человек свободный и к тому же дворянин. Прево передал дело в графский суд. За недостатком улик было решено представить его на суд Божий, Но Стабилис, «имевший от рыцаря лишь видимость» (spurius miles), попытался ускользнуть от судебного поединка, заявив, что это ниже его достоинства — сражаться с низким по рангу бойцом. Хитрость его, однако, не прошла. Взбешенный прево, выхватив из рук одного из монастырских бойцов его щит и палку, двинулся на самозванца с криком, что он, прево, не только человек свободный, но еще и отпрыск древнего дворянского рода… Стабилису пришлось всю недоимку уплатить{19}.

Для нас здесь важно то, что в ходе разбирательства речи не было о праве Стабилиса носить оружие, а все внимание суда сосредоточивалось на том, что он выдавал себя за свободного и отказывался платить подати. Как бы то ни было, фактом остается то, что беглый серв смог сойти за рыцаря и жить соответственно дворянскому стандарту. Другие, нужно думать, поступали таким же образом: чтобы преуспеть в этом начинании без соизволения своих господ, им было достаточно покинуть места, где последние могли бы их распознать или разыскать. Жоффруа де Вижуа поведал еще об одной попытке, и тоже неудачной, такого же рода: беглый серв сеньора из Сен-Мартьяла (Saint-Martial) в Лиможе в своей наглости дошел до того, что сам себе присвоил право носить почетную военную перевязь (cingulum militiaé){20}.

А сколько было попыток удачных? Никто не знает. Успех или провал авантюры зависел не столько от актерских данных предприимчивых молодых людей, сколько от бдительности или отсутствия таковой у их господ. В способности держать своих крепостных под неусыпным надзором монастыри, без сомнения, превосходили светских сеньоров. Любопытна грамота аббатства Больё: она возбраняет бывшим монастырским сервам, устроившимся на какую-то интендантскую службу, становиться рыцарями, даже дозволять своим потомкам принимать посвящение в рыцари, и в случае непослушания грозит новоиспеченным интендантам возвращением в рабское состояние{21}. Как бы ни толковать этот текст, он свидетельствует о том, что сервы использовали доверенные им административные и хозяйственные посты для того, чтобы подняться и дальше по социальной лестнице, достичь рыцарства и помочь стать рыцарями своим потомкам.

Такого рода карьеры в XI веке явно не были каким-то раритетом, прямые и косвенные указания на них во множестве обнаруживаются в региональных источниках. В начале XII века автор Vita Garnerii по какому-то поводу вспоминает одного прево из аббатства Сент-Этьенн в Дижоне, серва по происхождению, жившего в предыдущем столетии, отказываясь при этом открыть его имя по следующему резону: потомки этого достойного человека ходят в рыцарях и им было бы очень неприятно узнать о его более чем скромных корнях{22}. Во Фландрии подобные случаи также хорошо известны. Один из них стал причиной убийства графа Карла Доброго в 1127 году. Дело было так. Прево придворной часовни и канцлер графа (в одном лице), разбогатев, выдал замуж своих племянниц за отпрысков высоких родов и обеспечил посвящение своих племянников в рыцари, что было предварительным условием их женитьбы на представительницах еще более благородных семейств. Итак, породнившись чуть ли не со всеми аристократическими кланами Фландрии, он смешал свою рабскую кровь (сам он был из сервов, что, конечно, тщательно скрывалось) с их благородной. Одна из заурядных ссор между придворными рыцарями послужила зерном назревавшего скандала: сам граф, по настоянию противников канцлера, собирался разобраться в родословной последнего. Клан канцлера решил опередить события, и граф был убит{23}.

В двух последних случаях лица, «сделавшие карьеру», сделали ее, могли сделать ее, лишь скрыв пятно своего происхождения. Несмотря на трудность и рискованность предприятия, такое, как видим, все-таки было возможным. Но было ли оно столь же трудным и таким уж рискованным, когда сеньоры прекрасно знали, какая кровь течет в жилах их вассалов-рыцарей, или даже прямо возводили своих сервов в рыцарское достоинство? Случаи последнего рода известны. Так, аббат монастыря Сен-Пер в Шартре разъезжал по своим владениям в сопровождении эскорта численностью в 23 рыцаря, из которых по меньшей мере четверо были рабского происхождения{24}. Текст, имеющий своим источником Французское королевство, показывает, что в конце XII века сервы еще могли быть посвящены в рыцари с согласия своих господ. Речь идет о договоре, заключенном в 1189 году между капитулом кафедральной церкви в Суассоне и рыцарем-сервом, — договоре, вполне достойным того, чтобы быть включенным в школьную хрестоматию по истории Франции{25}. Договор был заключен по настоянию одной из сторон — рыцаря Гуго, серва по своему положению, который, в силу последнего, должен был выполнять соответствующие повинности и платить соответствующие подати. Договор предусматривал, что прево не будет требовать с него и с его потомков ни того ни другого, если его потомки до тридцатилетнего возраста в свою очередь станут рыцарями, а его дочери в возрасте до двадцати пяти лет выйдут замуж за мужчин рыцарского достоинства. В противном случае они возвратятся в состояние рабства (la servitude). Итак, к концу XII века еще имелись сервы, которые стали рыцарями с соизволения их господ. Их освобождение, как явствует из текста договора, нельзя считать окончательным. Военная служба делала их свободными, но — лишь пожизненно (без права передавать их новое состояние по наследству) и даже не безусловно, а до тех пор пока они несли военную службу. Ряд «песен о подвигах» (chansons de geste) отражали возможность социального возвышения через рыцарскую профессию{26}.

Такого ранга рыцари, настоящие вооруженные слуги, должны были быть особенно многочисленны в непосредственном окружении князей и шатленов, в эскорте в особенности, выполняя функции телохранителей и постоянных членов гарнизонов в их замках и крепостях. В обоих случаях они смешивались с другими рыцарями, выходцами из обедневших аристократических семей и с «молодыми» из семей, родственных сеньору. Представители обеих групп этого более высокого ранга кормились в замке за столом их богатого родича и служили ему «оружия ради», то есть в надежде получить от него полный комплект, включавший коня, рыцарские доспехи и оружие. Использование рыцарей в качестве «министериалов» (прежде всего домашних, но не только домашних слуг) долгое время считалось в нашей исторической науке особенностью Германии. Теперь нужно признать наличие этого феномена и во Франции, точно так же, как и пополнение рядов рыцарства «маленькими людьми», крестьянами, ремесленниками и вообще представителями подчас самых мирных профессий. Что ранее уже было признано М. Блоком, который привел выдержку из акта о посвящении в рыцари одного монастырского казначея и одного пекаря в 1083 году: «за их отвагу и привычку сражаться»{27}. В середине XII века Оттон из Фрейзинга все ещё удивлялся тому, что в Ломбардии без колебания вручают «рыцарское оружие и рыцарское звание» простым горожанам, ремесленникам и даже чернорабочим.