Плавучие театры Большой Планеты - Джек Вэнс

«По возможности, именно так! Ходите медленно, с рассеянным видом — но не следует переигрывать эту роль. Вам пора переодеваться».

«Всему свое время. Еще даже не вечереет».

Замп пошел посоветоваться с боцманом: «Само собой, все наши аварийные системы должны быть в полной готовности».

«Так точно, капитан! Матросы стоят наготове у помп, мы запрягли волов, я выставил людей у каждого подпалубного домкрата».

«Очень хорошо! Не теряйте бдительность!»

Прошло полчаса. Несмотря на обуревавшие их горькие размышления и переживания, горожане Голодного Порта постепенно собирались на причале и, после того, как Замп открыл окошко кассы, без возражений вносили довольно-таки существенную плату за вход, после чего чинно расселись на скамьях зрительного зала.

Замп произнес максимально лаконичную вступительную речь, и вечернее представление началось. Замп остался доволен выступлением жонглеров и акробатов — никогда еще они не двигались так безошибочно. Публика, хотя и продолжавшая предаваться унынию, реагировала на особо дерзкие трюки изумленным бормотанием. В общем и в целом, Зампа устраивало такое положение дел.

Вторая часть представления также началась без сучка без задоринки. Уступая предрассудкам голодопортанцев, Замп сократил некоторые сцены и внес изменения в другие, в связи с чем попурри по существу превратилось в ряд инсценировок любезных знакомств персонажей в причудливых нарядах, сопровождавшихся теми красочными эффектами, какие успел предусмотреть Замп. Зрителей этот водевиль в какой-то степени развлек, хотя пристальный интерес у них вызвали именно те эпизоды умеренно эротического характера, которые Замп не подверг безжалостной цензуре.

Тем не менее, никто не жаловался и не проявлял признаки недовольства — и снова Замп не нашел никаких оснований опасаться за успех спектакля.

Пролог к «Эвульсиферу» Замп декламировал, запахнувшись в длинный синий плащ, скрывавший костюм главного героя. Оркестр исполнил увертюру, содержавшую основные лейтмотивы музыкального сопровождения драмы, и Замп, теперь чувствовавший себя несколько увереннее, приготовился к первому акту, уже почти не сомневаясь в успехе. Художник и костюмер Суинс превзошел себя. Великолепный зал Асмелондского дворца пестрел алыми, лиловыми и зелеными гобеленами, наряды короля Сандоваля и его придворных выглядели почти чрезмерно роскошными.

Поначалу придворные интриги казались несущественными, но мало-помалу сформировали основу сюжета — в конечном счете короля Сандоваля и принца Эвульсифера увлек водоворот эмоций, сопротивляться которому они уже не могли.

Замп инсценировал дворцовую оргию с несколько большим размахом, нежели планировалось первоначально, но публика реагировала на происходящее с единодушным одобрением и зашипела от ужаса, когда мятежник Трантино поднялся во весь рост из-за трона, чтобы всадить кинжал в сердце короля Сандоваля.

Во втором акте события развивались на равнине Гошен, перед замком Гейд, где скрывался принц Эвульсифер, обвиненный в сговоре с убийцей своего отца.

Под стенами замка за одной захватывающей сценой вихрем следовала другая. Эвульсифер дрался на трех дуэлях со все более яростными противниками, после чего явился при лунном свете[7] на свидание со своей возлюбленной Лелани. Принц исполнил тоскливую песню, медленно аккомпанируя себе на гитаре; Лелани поклялась ему в верности столь же нерушимой, как верность легендарной принцессы Азоэ ее любовнику Уайлесу. И тут Лелани в ужасе отшатнулась, указывая дрожащей рукой на парапеты замка: «Вот он, призрак Азоэ! Зловещее знамение!»

Замп тоже отступил на пару шагов, чтобы взглянуть на парапеты — и оценить качество исполнения призрака мадемуазелью Бланш-Астер. Незаметно опущенная в полумраке полупрозрачная ткань затуманивала привидение, но Замп находился гораздо ближе к призраку, чем зрители, хотя вынужден был смотреть снизу; так или иначе, он не смог найти в фигуре и движениях девушки никаких недостатков.

Призрак исчез; задумчивый Замп почти автоматически произнес последние реплики второго акта, завершившегося арестом Эвульсифера — Лелани так-таки предала пылкого принца.

В начале третьего акта Эвульсифер, закованный в цепи, стоял лицом к лицу со своими обвинителями. Принц поносил их и бросал им дерзкие вызовы — но тщетно. Его приговорили к смерти, приковали к столбу и оставили в одиночестве. Эвульсифер произнес трагический монолог, после чего на сцене появилась Лелани, и состоялся обмен репликами, которым можно было придавать тот или иной смысл, в зависимости от наклонностей актеров и публики. Пришла ли она для того, чтобы насмеяться над принцем и усугубить его отчаяние? Или ее раздирали противоречивые порывы любви и чувства вины, жестокости и раскаяния? Может быть, она решилась на предательство в приступе безумия? В конце концов Лелани приблизилась к Эвульсиферу и нежно поцеловала его в лоб, после чего отшатнулась, плюнула ему в лицо и убежала со сцены, заливаясь почти истерическим смехом.

Эвульсифер должен был умереть с восходом солнца. Небо уже розовело — начинался рассвет. Принц обреченно декламировал последние фразы, глядя на эшафот, где Бонко, в костюме и маске палача, приготовил топор и установил деревянную колодку с вырезом для шеи.

Заря вспыхнула над горизонтом; Эвульсифера отвязали. Накинув на Зампа черный балахон с закрывающим голову черным капюшоном, его отвели за кулисы, где ожидал своей участи извлеченный из клетки заключенный в таком же балахоне с капюшоном.

«Почему со мной так грубо обращаются? — возмущался преступник. — Повремените! Я поцарапал руку, теперь у меня заноза — принесите пластырь!»

«Пустяки, пустяки, — приговаривал Бонко. — Будь так добр, следуй за мной».

Убийца упирался, пинался и отмахивался локтями; ему заткнули рот вставленным между зубами и туго скрученным матерчатым жгутом. Осужденного затащили на эшафот, где он драматически извивался, вырывался и мычал самым удовлетворительным образом. Для того, чтобы повалить его, вставить его шею в углубление колодки и сорвать с него капюшон, потребовались усилия четырех человек.

Палач замахнулся топором — первые лучи солнца озарили сцену. «Руби!» — воскликнул предатель Торафин. Палач опустил топор; лохматая голова отделилась от тела, упала на эшафот, подскочила, прокатилась по сцене и остановилась торчком на шее, уставившись выпученными глазами в зал. «Неопрятно получилось!» — подумал Замп; правдоподобность казни оказалась чрезмерной. Тем не менее, публика была потрясена — по сути дела, парализована. Голодопортанцы сидели, неподвижно выпучив глаза наподобие мертвой головы. «Странно!» — пробормотал Замп.